Исследователи, писавшие о языке Зощенко, всесторонне рассмотрели многообразие стилистических пластов, из сочетания которых образуется пестрая и сложная мозаика его художественной речи. Но все они исходили при этом из того , что основной функцией, главной целью этой сложности и пестроты является комический эффект. Главным, ключевым моментом, определяющим все своеобразие зощенковского стиля, они неизменно считали установку на комизм.
Иначе говоря, все они исходили из того, что Зощенко своей прозой адресовался к людям " старой культуры", мещанам, обывателям. Для критики Зощенко всегда оставался сатириком, комиком, пародистом. Критики дружно уверяли, что все своеобразие созданной им художественной речи бьет только в одну цель: разоблачить, высмеять, заклеймить.
Но авторская задача Зощенко, конечно же, несоизмеримо шире, нежели показать читателю хама и заставить посмеяться над ним. Зощенко далеко не всегда смеется над своими героями. Сплошь и рядом у него нет не только ни малейшего желания издеваться над ними, но даже наоборот: в его отношении к ним явно преобладают сочувствие, интерес. Оказывается, что тот мирок, который изображает Зощенко вовсе не состоит из "грядущих хамов": мелких людишек, лентяев, эгоистов, невежд.
Среди героев Зощенко встречаются и крестьяне, и рабочие, и чиновники — представители самых разных слоев. Но их всех объединяет одно: поиски своего места в новых социальных условиях. Родство разных зощенковских героев определяется однотипностью их реакций, всех их интересов, культурных навыков, взаимоотношений с миром.
Мир, созданный большим художником, всегда представляет собой некую концепцию мироздания. Художественный мир Михаила Зощенко представляет собой в высшей степени неординарное объяснение того, что произошло с Россией в 1917 году.
"Русь слиняла в два дня, самое большое — в три. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая "Великого переселения народов". Там была — эпоха, "два или три века ". Здесь — три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось - то? Страшным образом — буквально ничего". [Розанов, 1990].
Герой Зощенко — это не банальный "образ обывателя", он создает свою жизнь и при этом мучается и мыслит старыми чувствами — "пережитками идеализма". Это хорошие, по существу, люди, но обезличенные долгой жизнью в унизительных условиях очередей, коммуналок, социальных новшеств. Их держат в плену узкие и косные представления, жизненные навыки, навязанные им старым обществом. Человек - обыватель был в представлении Зощенко фигурой мифической, несуществующей. Он считал, что в чистом виде такой человеческой категории нет. Есть человек — носитель тех или иных обывательских черт. "Я соединяю эти характерные, часто затушеванные черты в одном герое, и тогда герой становится нам знакомым и где-то виденным ", — писал Зощенко. Он высмеивал обывательские черты в человеке, а не самого человека.
По меткому определению В.Б. Шкловского, Зощенко писал о человеке, "который живет в великое время, а больше всего озабочен водопроводом, канализацией и копейками. Человек за мусором не видит леса".
Значит, нужно открыть человеку глаза. В решении этой задачи и увидел Зощенко свое назначение.
Таким образом, герой Зощенко — это не "мещанин-собственник", "накопитель и стяжатель", а обыкновенный человек, который удивлен, порой ошеломлен случившимися переменами, выбит из колеи.
Отличительная черта этого зощенковского героя состоит в том, что он живет как бы вне истории. Даже самые яркие исторические события проходят мимо него, он в них не участвует.
Родство разных героев определяется не только их социальной неустроенностью, но и однотипностью их речи.
В прежней, старой России у каждого социального слоя были свои языковые каноны, пожалуй, даже еще более устойчивые, строгие и нерушимые, чем бытовые. Военные, интеллигенты, люди светские, духовные, рабочие, крестьянство — представители каждой из этих социальных групп говорили на своем, присущем только им наречии. Это с поразительной точностью зафиксировала русская классическая литература. "На разных языках" говорят интеллигенты и крестьяне у Толстого, Чехова, Тургенева, лирические герои Некрасова...
Все эти речевые пласты, взятые вместе, и представляли собою ту Русь, которая, по словам В.В. Розанова, "слиняла в три дня".
Не стало ни людей света, ни аристократов, ни чиновников, ни купцов. Вместо всех этих изолированных, замкнутых социальных пластов образовалась сплошная, однородная в социальном и культурном отношении масса.
Это и отразил Зощенко в своей прозе. Язык его зафиксировал процесс обновления русской нации и, следовательно, и русского языка. Изменился его лексический состав, хлынули в него, прорвав сословную плотину, просторечия, жаргонизмы, неологизмы. Этот язык был собирательным; он вобрал в себя все самое характерное из простого языка масс и в отжатом, концентрированном виде вышел на страницы зощенковских рассказов. Тогда-то он и стал литературным языком — неповторимым сказом народного писателя Зощенко.
Кроме того, этот язык стал языком потерявшихся в социальных новшествах людей — так хорошо знакомых нам всем героев Зощенко. Его персонажи — это "маленькие люди", хорошо знакомые нам еще со времен Пушкина, Гоголя, Чехова. И поэтому вполне естественно, что такой необычный во всех отношениях язык очень скоро стал их языком.
На одном и том же, новом, созданном писателем языке, общаются все его герои, Новое в их сознании образует довольно странную смесь со старым, что приводит к появлению достаточно неординарного типа мышления, созданию комических ситуаций именно на языковом уровне.
В русской классической литературе (Толстой, Чехов, Бунин) мы тоже сталкивались с диалогами, весь комизм которых состоит в том, что собеседники не понимали друг друга, потому что разговаривали на разных языках.
Здесь перед нами нечто иное: собеседники говорят на одном языке, и оба его не понимают. Обмен фразами не превращается в диалог, а становится как бы пародией на него. Герои зощенковских рассказов даже не подозревают, что существует определенные языковые законы, которые каждый из них нарушает на каждом шагу. Нарушение привычной языковой нормы становится нормой в мире, изображаемом Михаилом Зощенко.
"То, что для критиков было комическим искажением нормальной человеческой речи, для них — обломки, из которых они потихоньку, худо ли, хорошо ли, возводят здание, в котором им предстоит жить. И в строительстве этого жилого помещения они проявляют не только невежество, но и недюжинную смекалку, изобретательность, даже талант". [Сарнов, 1994] :
Но это не вина, а беда персонажей. Косность и неоформленность их языка — это и неустроенность их жизни, быта. В многочисленных "биографиях" героев, созданных писателем в рассказах и повестях 20-х годов, варьируется одна, по сути дела, печальная идея — отсутствие биографии, ибо человеческая жизнь подчинена идее непрочности бытия:
Человек у Зощенко — песчинка, маленькая частица огромного, неустроенного мира, вовлеченная в круговорот событий. "Его открытие — это люди... Смешные, нелепые, грубые, жалкие и страшные. Такие мы мало кому могли понравиться. Вечная проблема большого писателя: он не может врать, он пишет о том, что болит, пусть и смеясь". [Кучкина,1996].
Честность Зощенко стоила ему дорого. 14 августа 1946 года было принято постановление "О журналах "Звезда" и "Ленинград"", где критиковались М. Зощенко и А. Ахматова. По материалам этого постановления А. Жданов несколько раз выступал с докладом, в котором М.М. Зощенко был назван "мещанином", "литературным хулиганом", "подонком литературы". "Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами, и правами на злостное хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами". ("Правда", 1949г.,21 августа). В сентябре 1946 г. М. Зощенко и А. Ахматова были исключены из Союза писателей.
После длительного перерыва изучение творчества М. Зощенко возобновилось, и доброе имя писателя стало восстанавливаться в глазах читателя. Сегодня уже бесспорно доминирует суждение, согласно которому "...Зощенко сумел... различить существенно различные типы, похожие друг на друга только отрицательными своими качествами". [Сац, 1990].
К началу двадцатых годов поход за отправным для литературного труда материалом подошел к концу: Зощенко владел знаниями жизни, забот, духовных и бытовых интересов своего будущего героя. Осталось только "научить его разговаривать".
Выразить себя полностью в одном рассказчике писателю трудно. Для этого он прибегает к приему нескольких распределенных ролей и речевых "масок". Это "маски" автора, героя-рассказчика и персонажей, которые достаточно легко различить в тексте.
Например, рассказ "Кошка и люди". Основная его идея — бездействие властей, нежелание создать человеку более или менее сносные условия жизни. Об этом нам повествует рассказчик.
Наряду с рассказчиком, действующими лицами являются "председатель жакта", "секретарь Грибоедов" и казначей.
"Казначей, жаба, говорит:
— Вполне отличная атмосфера. И нюхать ее можно. Голова через это не ослабевает. У меня, — говорит, — в квартире атмосфера хуже воняет, и я, — говорит, — не скулю понапрасну. А тут совершенно дух ровный."
"Председатель говорит:
— Позовите кошку. Ежели кошка будет смирно сидеть, значит ни хрена нету. Животное завсегда в этом бескорыстно. Это не человек. На нее можно положиться."
Речевая характеристика всех действующих лиц достаточно однотипна: и персонажи и герой-рассказчик изъясняются совершенно одинаково Таким образом, речевая характеристика не противопоставляет, а наоборот, роднит разных по своему положению действующих лиц. Но дифференцирующий фактор, конечно же, существует. Этим фактором является авторское отношение к изображаемому.
Авторское отношение у Зощенко выражается по-разному: это и меткие определения, и особенности построения сюжета, и своеобразные умозаключения.
Мы чувствуем, что рассказчик не одинок в своих суждениях и оценках, что за ним стоит еще кто-то, кто помогает ему выразить свое отношение — ироничное, насмешливое. Но вместе с тем мы не воспринимаем рассказчика нейтрально, по ходу действия у нас формируется собственное отношение к нему, словно какой-то "голос" помогает нам увидеть в главном герое "маленького человека", достойного сострадания. Этот "голос" и есть "образ автора", а точнее, его "речевая маска".
Авторский голос присутствует у Зощенко в каждом рассказе, помогает не только различать голоса персонажей и формировать свое отношение к ним, но и каждый раз выражает свое мнение, позволяя соглашаться или не соглашаться с ним:
Каждый стилевой поток — это не просто повествование от чьего-либо лица, он имеет свой юмор, неизменно действующий как в его пределах, так и на протяжении всего повествования. Нарочитая безграмотность, комическая дисгармония языка объединяет все эти направления, заставляя воспринимать произведение как единое целое.
Обращаясь к проблеме зощенковского повествования, В.В. Виноградов указывал: "Речь такого рассказчика [...] искусственна. В ней сопоставлены и слиты такие разнородные типы книжного языка, литературно - разговорной речи с пестрым многообразием профессиональных жаргонов, внелитературных, "вульгарных" форм речеведения, что их "социально-лингвистическое", "научно-эмпирическое" примирение в одном сознании всегда возможно, Такое примирение осуществляется эстетически, при посредстве образа писателя, образа автора". (Виноградов В.В. Язык Зощенки // Михаил Зощенко. Статьи и материалы. С. 59-60).
Художественное произведение всегда носит отпечаток личности автора: его мировоззрения и идеологии, литературного направления, школы, индивидуальной писательской манеры. Это дает основание выделить особую и притом высшую категорию в науке о языке художественной литературы— "образ автора" (там же).
"Образ автора" определяет идейно-эстетическое содержание, композиционную структуру и речевую систему литературного произведения как единого целого.
У Зощенко позиция автора часто сближается с позицией повествователя, но прямой и обязательной связи здесь нет. Повествователь или положительный герой часто выступают как рупор авторских идей. Писатель иногда специально и сознательно отступает от рассказчика, пользуется приемом "чужого рассказа". Получается несколько спорящих между собой или поддерживающих друг друга голосов, разных типов речи и оценок, что и образует то единство, которое и называют "образом автора".
Особенно значительна в юмористике Зощенко роль повествователя как носителя мировоззрения, "маски" автора ( и опосредованно — писателя ). "Исторически она восходит к таким явлениям, как рассказчик(и) "Повестей Белкина", соотношение "автор // Чичиков в “ Мертвых душах", "диалогическое "слово Достоевского, “ лирический герой” поэзии и прозы Козьмы Пруткова, лесковский сказ, "Ich - Erza hlung" чеховской новеллистики. Подобно своим предшественникам, Зощенко достигает эффекта за счет комико-иронического раздвоения образа рассказчика". [Новиков, 1995].
Повествователь в рассказах Зощенко это стилизованный рассказчик, носитель сказового повествования, ориентированный на живую, народную речь, отличную от литературной.
Взаимоотношения между автором и авторским словом, чрезвычайно существенные для понимания ситуации, возникшей в литературе начала 20-х годов, представляются центральными в поэтике Михаила Зощенко. Именно в сложном взаимоотношении голосов автора, рассказчика и героя возникла эта поэтика, рождался новый тип литературного мышления.
С середины 20-х годов, когда преобладающей формой рассказа становится форма личного сказа, появляются две основных формы соотношения между автором и носителем авторского слова:
- персонаж равен рассказчику, то есть герой сам рассказывает о себе;
- герой — не рассказчик, он сам не участвует в событиях, но форма личного сказа при этом не теряется.
Непонимание значительной частью публики и критики специфики сказового повествования Зощенко было одной из причин неадекватного восприятия его творчества. Осознавая это, М.М. Зощенко писал М. Слонимскому в сентябре 1929 года: "Ругают за мещанство! Покрываю и любуюсь мещанством!...Черт побери, ну как тут разъяснишь? Тему путают с автором". [Слонимский, 1965].
Обобщая все сказанное, можно сделать вывод, что автор в юмористических рассказах Зощенко никогда не равен повествователю, персонажу. Это—определяющее начало произведения, воплощение его сути, смысла структуры, изобразительных средств и итог взаимодействия всех составляющих его компонентов. И хотя писатель находится вне произведения, оно с помощью целой системы образов, различного рода оценок и соответствующих языковых средств неизбежно отражает авторское видение.
Нельзя сказать, что эта особенность зощенковской прозы не была отмечена исследователями. На эту тему написано множество статей и научных трудов. Но все объяснения при этом сводились только к понятию сказа. Причем сказа в узком смысле, как повествования содержащего зарисовки народного быта и нравов.
"Юмористический сказ продолжает культивировать Зощенко [...]. Юмор живет словом, которое богато жестовой силой, которое апеллирует к физиологии, - навязчивым словам. Таков сказ Зощенки, и поэтому он юморист". [Тынянов, 1977].
О "сказовой" традиции Зощенко говорил и В.В. Виноградов. Иными словами, речь всякий раз шла о том, что этот "зощенковский язык" характеризует не столько разноликих персонажей, сколько главного, а по сути его, единственного его героя — героя рассказчика. Все это верно. Но при ближайшем рассмотрении текстов оказывается, что одного этого объяснения недостаточно.
В статье 1928 года "О себе, о критиках и о своей работе "Зощенко делает" одно признание"... Может быть, оно покажется странным, неожиданным. "Дело в том, что я — пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешней среде. Конечно, такого писателя не может существовать, по крайней мере, сейчас. А когда будет существовать, то его общественность, его среда значительно повысятся во всех отношениях".
Таким образом, в юмористических произведениях Зощенко проделывается двойная операция: конструируется мнимый стиль писателя, который существовал бы в современности, если бы "точно выполнял социальный заказ", а затем этот стиль пародируется, причем оба этапа операции проделываются одновременно.
В итоге Зощенко создает новый тип литературной личности: в рассказах 20-х годов начинает фигурировать такой "писатель", который никак не может быть признан за писателя.
Сказ отрывается от своего естественного носителя. Рассказчик, сохранивший прежнюю языковую массу, отождествлен с "автором", литератором, заговорившим от первого лица.
Путем такого отождествления Зощенко заставляет увидеть за автором некое новое литературное право: говорить "от себя", но не "своим голосом".
В результате долгой и кропотливой работы Зощенко создает новый тип литературной личности, воплотившей в себе новые отношения между автором и читателем.