История проходит через дом
человека, через его жизнь.
(Ю.М. Лотман)
… На том основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его!
(А.С. Пушкин)
Писатели последних десятилетий редко работают в русле классической литературной традиции, открыто декларируя связь своего творчества с наследием кого-либо из великих предшественников. К таким редким писателям, несомненно, относится беспокойный и совестливый русский прозаик Валентин Распутин, чьи произведения в сознании многих читателей и критиков уже возведены в ранг классики. Насколько преждевременны подобные оценки, судить сложно. Однако трудно не согласиться, в частности, с В. Крупиным, утверждавшим, что в прозе Распутина можно найти “все признаки классики: она современна и вневременна. Она стоит на плечах гигантов русской прозы, оттого и видит дальше” {3; 15}.
Одна из общих черт русской литературы – глобальность проблематики – безусловно, свойственна прежде всего “деревенской прозе”, изучаемой в выпускном классе, как правило, в обзоре. Распутин, яркий писатель-“деревенщик”, ставя самые мучительные вопросы современности, остаётся верен традициям классической русской словесности. Произведения писателя практически сразу после написания вводились в школьные программы по литературе, и это не случайно. Темы и идеи распутинских произведений удивительно перекликаются с традиционными мотивами отечественной классики. Так было и с ранним рассказом “Уроки французского”, и с повестями 60–70-х гг. “Деньги для Марии”, “Живи и помни”, “Прощание с Матёрой”, и с “перестроечной” повестью “Пожар”…
Все эти произведения заставляли под новым углом зрения взглянуть на привычные, казалось бы, ситуации благодаря присутствию в сюжетах мотива смерти, “жизни на краю”. Героиня повести “Живи и помни” абсолютно не была похожа на традиционных героинь русской, а тем более советской литературы: её любовь к дезертиру и восхищает, и шокирует читателя. Сложность нравственной диалектики не разрешается даже финалом этого произведения. Вообще, тема смерти и переоценки жизненных ценностей перед лицом смерти звучит в большинстве распутинских произведений. Повесть “Последний срок” рассказывает о том, как умирает старуха Анна, “Прощание с Матёрой” - о гибели острова-деревни, а произведения 80-х – 90-х годов заставляют размышлять уже о гибели в иных масштабах: писатель заставляет задуматься над тем, не погибнет ли (совершенно незаметно для современников) наше общество, наша нация. И даже на рубеже тысячелетий Распутин остаётся верен себе. За сравнительно небольшой отрезок времени были написаны рассказы “Нежданно-негаданно”, “Изба”, “В ту же землю”, “Женский разговор”, с которыми он пришел в двадцать первый век. В них он продолжает размышлять над актуальными проблемами современности, стремясь в известном смысле подытожить искания как свои собственные, так и всей русской литературы.
Впрочем, вопрос о “классичности” распутинской прозы – отнюдь не главный в настоящей статье. Во-первых, само понятие классики (особенно в отношении современной литературы) в известном смысле условно, и не только потому, что “большое видится на расстоянии”: весьма рискованно объявлять того или иного современного писателя классиком с излишней поспешностью, ибо, по словам В. Хализева, “автор, признанный современниками, - это лишь кандидат в классики” {6; 123}. Во-вторых, более актуальным является вопрос о том, насколько современен Распутин – при всей его открытости русской классике, русской культуре и ностальгии по русской старине, при всем его явном стремлении не только покорять, но и воспитывать читателя, что самому читателю, как правило, нравится далеко не всегда. Произведения Распутина уже три десятилетия вызывают дискуссии о совместимости понятий нравственности и современности.
Какие же чувства пытается воспитать в современниках Валентин Распутин? Наверное, чувство Родины – большой и маленькой, чувство, дающее духовную силу человеку, чувство, избавляющее от ощущения бездомности – в широком смысле этого слова. Изначальный трагический мотив распутинских произведений – утрата, а нередко и перерождение чувства Родины. Мотив этой утраты осмысливается писателем в широчайшем нравственно-культурологическом контексте.
Вспомним о том, что тема родины, родного дома – одна из универсальных в мировом фольклоре, в мифоэпических сказаниях, где понятие дома связывается не только с освоением окружающего мира, но и с упорядоченностью сознания, с нравственным состоянием человека {4}. Вот почему потеря чувства дома приводит персонажей произведений Распутина к разрушению личности, а в конечном итоге – и к утрате национальной исторической памяти, к “манкуртизации” сознания. Об этом его произведения “Прощание с Матёрой” и “Изба”, где получает развитие характерное для деревенской прозы противопоставление городского и деревенского пространств; дома, построенного для себя собственными руками, и “антидома”, построенного “кем-то для кого-то”, где живут люди – “перекати-поле”, чувствующие себя “туристами” на некогда родной земле.
Повесть “Прощание с Матёрой” написана в традиционном русском мифологическом ключе. Необходимо отметить, что в двадцатом веке интерес к мифологическим проекциям активно развивался. Склонность к ориентации на мифопоэтический образ обнаруживали русские символисты и акмеисты, Е.Н. Замятин, А.П. Платонов, М.А. Булгаков, а среди зарубежных авторов – А. Камю, Ж. Ануй, Д. Апдайк, Г.Г. Маркес и многие другие. Миф, как видим, проникает и в “деревенскую прозу”, что обусловлено, пожалуй, не только ее открытостью историческому содержанию, но и попыткой внести некую гармонию в осмысление современного хаотичного мира. Авторский подход к мифу позволяет отражать жизнь обобщенно и в то же время точно и конкретно. Какова же мифологическая подоплека “Прощания с Матёрой”? Матёра – святая “материнская” (как явствует из названия) земля, обетованный остров, окружённый, подобно легендарному граду Китежу, хаотичным и жестоким миром. Его обитательницы – праведные старухи, привечающие юродивого Богодула, презревшего суетный мир ради причастия к Царству Божьему. Заметим, что подобных героев в советской литературе до Распутина не было, за исключением, пожалуй, солженицынской Матрёны (чьё имя удивительно созвучно названию острова).
В основе сюжета повести, как известно, затопление Матёры в связи со строительством гидроэлектростанции и предстоящее переселение жителей острова в новый поселок – ситуация, достойная пера писателя-экзистенциалиста. Примечательно, что затопление Матёры напоминает о погружении в воду уже упомянутого Китежа. Потому и предстаёт в произведении Матёра как некое средоточие русской духовности, которой не суждено уже будет возродиться в строящемся посёлке. Распутин подчеркивает, что Матёра – живая, постоянно использует такие обороты, как “Матёра уснула”, “остров жил совей обычной и урочной жизнью”, “деревня пробудилась”, “всплеснулась жизнь в Матёре” и т.п. В то же время поселок у Распутина подчёркнуто искусственен: “сработанный хоть и богато, красиво, домик к домику, линейка к линейке, да поставленный так не по-людски и несуразно, что только руками развести” {7, 63}, поселок даже лишен названия. Это всего лишь место, где жить можно, но “непривычно, неудобно, чувствуешь себя квартирантом, да оно квартирант и есть, потому что дом не твой и хозяином-барином себя в нем не поведёшь, зато и являешься на готовенькое: дрова не рубить, печку не топить <…>. Только при этой облегченности и себя чувствуешь как-то не во весь свой вес, без твёрдости и надежности, будто любому дурному ветру ничего не стоит подхватить тебя и сорвать – ищи потом, где ты есть …” - таков новый уклад жизни в представлении героя повести Павла Пинигина {7, 65}.
Отношение жителей Матёры к переезду в поселок разное, и именно в этом проявляются характеры персонажей. Старое дерево, согласно пословице, не пересаживают, потому для стариков переезд равносилен смерти (вспомним народные поверья и мотивы переезда-смерти в пушкинской повести “Гробовщик” и в рассказе Солженицына “Матрёнин двор”). Да и бросать родной дом, могилы предков считалось святотатством. И можно ли прижиться на новом месте? Сможет ли поселок стать таким же родным, как Матёра?
Отвечая на эти вопросы, Распутин прибегает к замечательному, очень наглядному сравнению: “… Павел хорошо понимал, что матери здесь не привыкнуть… Для неё этот новый поселок был не ближе и не родней, чем какая-нибудь Америка …” {7, 66}. Не случайно поэтому уже во второй главе в рассказе Дарьи о поездке в город вырисовывается пародийный образ квартиры – “антидома”, в которой нет жизни, нет души, которая не нуждается в хозяйской заботе и потому не привязывает к себе человека”. “…Тут тебе, с места не сходя, и Ангара, и лес, и уборна-баня, хошь год на улицу не показывайся”, - говорит Дарья Настасье, “не то успокаивая, не то насмехаясь”, готовя ее к переезду {7, 18}. Дарья, побывавшая в городской квартире, совершенно не очарована, как ни странно, удобствами “цивилизованного” дома. Улучшение бытовых условий, по ее мнению, отнюдь не приводит к улучшению человека, а делает его ленивым, избавляет от необходимости трудиться, от необходимости служить своему жилью. Нет в городе Хозяина, подобного тому, что хранил в течение многих лет Матёру, не почувствуешь себя хозяином и в квартире городской многоэтажки, которая не сближает, а разъединяет людей: живя рядом, все друг другу чужими остаются.
Нет чувства дома у горожанина, притупляется и чувство родины. Нет ощущения, что многие поколения предков жили в твоём доме, что все они вложили душу в обустройство жилища, нет и привязанности к дому. Все эти чувства, подменяются банальной заботой о жизненных “удобствах”, и это можно наблюдать на примере жены и сына Павла.
Говоря о деревенских и городских домах, Распутин противопоставляет два синонимичных ряда понятий: дом для крестьянина – это “изба”, “жило”, “хоромина”, а у горожанина и дома-то нет, есть только “квартира”, “многоэтажка”, “жилплощадь”. К избе деревенский житель относится трепетно, как к живому существу. Распутин описывает даже своеобразный ритуал служения избе. Как церковным стенам нужна молитва, так деревенскому дому уход. “Надо напоследок протопить…” - говорит перед отъездом Настасья Егору. – “Пущай тепло останется. Покамест шель-шевель, она прогорит. Долго ли ей? Это уж так. Как холодную печку после себя оставлять – ты чё, Егор?” {7, 50}. Настасья и занавески на окнах оставляет, чтобы изба не “остыдилась”; и старенький половик кладёт у порога, потому что не сможет он, по словам героини, “в город ехать, жизню менять”, и даже “дыхание” своей избы ощущает хозяйка.
Отношение же молодых к переезду иное. В распутинской трактовке молодежь оттого стремится к новизне и так легко расстается с вековым жизненным укладом, что не знает сокровенной “правды памяти”, не видит живой души ни в родной деревне, ни в обжитых избах. Петруха Зотов сжигает свой дом, потому что теряет надежду извлечь из нее выгоду. Сцена горения избы – одна из самых пронзительных в повести: “Пылало так, что не видно было неба. Далеко кругом озарено было этим жарким недобрым сиянием – в нём светились ближние, начинающиеся улицей, избы и даже как горели, охваченные мечущимися по дереву бликами… Тесина на крыше вдруг поднялась в огне стоймя и, черная, угольная, но все же горящая, загнулась в сторону деревни – там, там быть пожарам, туда смотрите” {7; 59}. Поступок Петрухи имеет свои нравственные (а точнее, безнравственные) последствия: человек, убивший свой дом, бросает на произвол судьбы и родных людей. Для старухи Дарьи эти два поступка оказываются тесно связанными. “Он живую (выделено мной – М.О.) избу спалил, он и тебя живьём в землю зароет”, - говорит Дарья матери Петрухи {7; 67}. Кто сумел родной дом сжечь, тот и родную мать не пощадит.
Дарья с Катериной пытаются понять: уж не в воспитании ли здесь дело? Увы, всё не так просто. Распутин и не стремится мотивировать те или иные поступки людей хорошим или дурным воспитанием. Лишены подобной “педагогической иллюзии” и сами героини: “Да чё тогды? Одного кажин день лупцуют – человек выходит. Другого никакая лупцовка не берет … Одного нежат – на пользу, другого – на вред. Это как? В ком чё есть, то и будет?” {7; 70}. Не найдут героини ответа на этот сложный даже для образованных людей вопрос. Причина перерождения души – экзистенциальная. Павел смутно ощущает, что и у него самого “вытравилась душа”, когда, видя горящую родную избу, не находит он в себе “какого-то сильного, надрывного чувства”.
Совершенно иначе поступает Дарья. Она готовит избу к смерти так же, как когда-то готовила к празднику: “не обмыв, не обрядив во все лучшее, что только есть у него, покойника в гроб не кладут – так принято. А как можно отдать на смерть родную избу, из которой выносили отца и мать, деда и бабку, в которой сама она прожила всю, без малого, жизнь, отказав ей в том же обряженье?”, {7;135-136}. В представлении Дарьи изба чувствует приближающуюся смерть: даже потолок удивительно быстро подсыхал, и белилось как-то “тускло и скорбно”. Лишний день, выделенный пожогщиками Дарье, чтоб ещё пожить в избе, сама старуха ощущает как день, поданный не только жилищу её, но и ей самой: “Вот так же, может статься, и перед её смертью позволят: ладно, поживи еще до завтра – и что же в этот день делать, на что потратить?”. Трагизм ожидания гибели избы усиливается тем, что на смерть обречена вся деревня, вся малая родина Дарьи, да и самой ей недолго жить осталось. Дом, таким образом, проходит те же стадии рождения, старения и умирания, что и человек. Судьбы избы и ее хозяйки в “Прощании с Матерой” оказываются теснейшим образом слиты. Тот же мотив, напомним, звучит и в повести Ф.Абрамова “Алька”, где дом Пелагеи, брошенный дочерью, осел, дряхлел на глазах, и “сил не было смотреть на его заплаканные окна”.
У каждого дома своя судьба. Он может стать жертвой чужого произвола, он переживает то же, что и любящий его хозяин. Дом становится главным героем рассказа Распутина “Изба”, где нераздельными оказываются и судьбы, и образы дома и человека.
Люди уходят, а избы остаются, сохраняя верность своим хозяевам. Изба в рассказе Распутина – опознавательный знак человека. Старуха Агафья, например, с трудом вспоминает, как выглядел Савелий Ведерников. Лишь после того, как она представляет себе его избу, стоявшую в деревне со стороны Ангары, оживает в её памяти и облик Савелия. По ходу сюжета Агафья пытается строить другую, новую избу, для себя, но не может заново начать жить. Тоска по старому дому сопровождает её остаток дней. В этом отношении символичен первый сон Агафьи, “поразивший ее на всю оставшуюся жизнь: будто хоронят ее в ее же избе, которую стоймя тянут к кладбищу на тракторных санях, и мужики роют под избу огромную ямину” {8; 5}. Вспомним в связи с этим, что гроб в старину недаром называли домовиной, последним пристанищем человека. Агафья и после смерти не может представить себя вне родного дома, а потому и во сне не удивляется, что избу хоронят вместе с ней: “Агафья все видит, во всем участвует, только не может вмешиваться, как и положено покойнице, в происходящее” {8; 5}.
И в другом сне героини изба играет главную роль, собирая под своей крышей всех, кто некогда жил в ней. Сидящая на полу избы Агафья ничего не видит, но чувствует, что справа от нее лежит дочь, а слева Савелий:
“— Ты, мама, лежишь? – спрашивает дочь.
— Нет, сидю.
Чуть позже голос Савелия слева:
— Ты легла, Агафья?
— Ишо сидю” {8; 18}
Распутин указывает, что сон этот поразил Агафью откровенным пророческим смыслом: полгода спустя Агафья умерла, и слова “ишо сидю” оказались предвестием скорой смерти, ощущением последних дней жизни в избе, которая осиротеет без своей хозяйки.
Жить в избе после смерти Агафьи уже никто не сможет: уж слишком наполнена была изба хозяйкиным духом. Последующих жильцов Распутин называет пришельцами, квартирантами, съемщиками, чужаками, но не хозяевами. Все они несчастливы в этой избе. Последние жильцы пытаются, как в “Прощании с Матерой”, спалить избу, но та сама справляется со своей бедой, и раны на ней, как на живом человеке, затягиваются. Она оказывается сильнее чужаков-пришельцев, она продолжает жить, несмотря на все невзгоды, она становится памятником Агафье. “Стоит живое окликнуть, и оно покажет свою силу”, - эти слова Распутина свидетельствуют об оптимистическом настрое писателя, не утратившего веры в читателя.
А современный читатель верит ли писателю Распутину? Не представляются ли взгляды его консервативными, принадлежащими “веку минувшему”, а суждения чересчур категоричными? Распутина упрекали во многом: и в том, что его героини (вроде старухи Дарьи) склонны к рефлексии, которая может быть свойственной разве что персонажам Толстого и Достоевского; и в увлечении диалектизмами, затрудняющими чтение (что неоднократно становилось предметом пародий); и в “непонимании” жизненной диалектики, которая в том и заключается, что новое приходит на смену старому, а обретения не обходятся без потерь. “С Матёрой прощались и в 17-м году, и в “Вишнёвом саде”, и в “Евгении Онегине”, и во времена Екатерины, и подавно в Петровскую эпоху… <…> Как знать, не напишет ли некто в грядущем веке роман “Прощание с водохранилищем”?” - пишет, в частности, в статье “Надо ли прощаться с Матёрой?” А.Ивин {2; 86}.
Едва ли подобные иронические упрёки исходят от тех, кто вдумчиво читает произведения Валентина Распутина. Намного ли образованнее Дарьи был толстовский Каратаев? Не в диалектах ли искал истоки русского языка В.И. Даль? И не по поводу тривиальной смены старого новым сокрушается писатель: он пишет о том, что уходит или может уйти навсегда, о потерях, которые никогда не восполнятся.
Да, Распутин воспитывает читателя, не скрывая этого, хотя и не претендуя на роль пророка: писатель, по его словам, должен служить “единому богу – возвышенному воспитанию человеческой души” {10}. И эту задачу вот уже более трех десятилетий стремятся осуществить писатели-“деревенщики”, в произведениях которых художественные образы перерастают в нравственные категории. Здесь нет высокопарного преувеличения. Пример такого перерастания – образ Дома, ставший мерилом духовности современного человека: его способности жить в нынешнем мире, его умения быть причастным к судьбе родной земли.
Использованная литература
1. Бондаренко В. Распутинская поступь: к 60-летию В. Распутина. // Книжное обозрение. 1998, № 10.
2. Ивин А. Надо ли прощаться с Матёрой? // Современная русская проза. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. / Составитель С.Ф.Дмитренко. М.: Изд-во МГУ, 1999.
3. Крупин В. Штрихи к портрету Валентина Распутина. // Литературная Россия. 1983, № 1.
4. Лотман Ю.М. Дом в “Мастере и Маргарите”. // Лотман Ю.М. О русской литературе: История русской литературы. Теория прозы. СПб, 1997.
5. Пятнадцать встреч в Останкино. М., 1989.
6. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999.
* * *
7. Распутин В.Г. Прощание с Матерой: Повести. Кишинев, Картя молдовеняскэ, 1981.
8. Распутин В.Г. Изба: Рассказ // Наш современник. 1995, № 8.
9. Распутин В.Г. Женский разговор: Рассказ // Воспитание школьников. 2000, № 7.
10. Распутин В.Г. Мой манифест. // Наш современник. 1997, № 3.