Предисловие.
Хорошо прогуливаться по улицам Саратова, когда есть свободное время. Особенно приятно ходить по узеньким, маленьким улочкам, лишённым потока машин и городского шума. Интересно разглядывать необычные здания старой постройки, удивляться, как это раньше так тщательно лепили рельеф вокруг оконной рамы или украшали фасад причудливыми фигурами!
Однажды, бродя по улице Дзержинского, моё внимание привлекла скромная табличка с текстом на русском и французском языках. Содержание сразу заинтересовало, даже можно сказать, заинтриговало.
“На этой улице жил и почил в возрасте 126 лет русский француз Николай Андреевич Савэн (Жан – Батист Савэн). Уроженец Парижа, получивший образование в городе Туре на берегу Луары. Он оказался в России в рядах армии Наполеона. Был взят в плен на Березине. Направлен в Саратов, где принят под покровительство губернатора города Панчулидзева А.Д...” и так далее.
В первую очередь поразил возраст француза: 126 лет! Мыслимо ли это? Затем, назойливо не отпускала мысль: он же враг! Он пришёл с оружием на нашу землю! О каком уважении может идти речь?! И, наконец, что же такое произошло, какое событие, что подтолкнуло его остаться во враждебной ему стране, да ещё снискать уважение и почёт со стороны русского населения?
Все эти вопросы не давали покоя и побудили к поиску соответствующей литературы. Надо сказать, что статьи о Савэне встретились самые противоречивые: от восторженной К.А.Военского до опровергающих - В.П.Тотфалушина. Переосмыслив всю информацию, какую только можно было найти, у меня сложилось своё, весьма положительное мнение об этом удивительном человеке.
“Я остался последним. Но жить не надоело... Меня здесь все знают, все любят. Помирать стану со словами признательности к русским людям, которые ни разу не упрекнули меня прошлым. Всё простили...”, - так говорит Савэн в романе В. Пикуля “Каждому своё”. Вдохновившись фантазией знаменитого писателя, который придумал “Мнимые интервью” с очевидцами и судьбоносными участниками Наполеоновской войны 1812 г., мне захотелось написать свой рассказ и назвать его:
“Исповедь последнего солдата Великой армии”.
“Я так давно живу на свете, и столько всего перенёс, что понимаю: жизнь подходит к концу. Но, нет! Жаловаться мне не на что, разве только на свои ошибки и проступки. Пока ещё память мне не изменяет, поведаю о себе всю правду. Хочу, чтобы следующее поколение не держало на меня зла и простило старику те хитрости, к которым мне приходилось прибегать, приспосабливаясь к жизни в России.
Родился я в городе Руане Нижнесенского департамента Франции в 1787 году. Родителей не помню. Знаю только, что потерял их в 1792 г. в разгар революционных действий. С тех пор скитался по свету, пока не осел в Саратове. Воспитывать меня было не кому, рос дворовым мальчишкой. Из каждого детдома удирал. Все воспоминания о детстве сводятся к одному: голод, холод, нищета, разбой. Как я дожил до 20-ти лет и никуда не “загремел”, даже не знаю. Но отчётливо помню, что лет с 14-ти рвался в военные. К сожалению, по тогдашнему закону в армию попасть можно было не раньше 20-ти летнего возраста. Все эти оставшиеся 6 лет я работал над собой, занимался спортом, научился грамоте, очень любил рисовать.
И вот настал долгожданный 1807 год. Я вступил в сухопутные войска Великой армии Наполеона. Надо ли говорить, как мы, не обстрелянные молодые юноши, боготворили своего Покровителя! Ведь он дал свободу Франции, он отстоял её независимость от тогдашней диктатуры Европейских стран.
Это только теперь я понимаю, что опьянённый своими победами, наш император перешагнул ту грань, которая позволяла бы ему вершить великие дела внутри государства. Он возомнил себя мировым императором и, подавив свободу собственного народа, превратил свою армию в орудие порабощения соседних стран. Любимый мною А.С.Пушкин был прав, когда сказал о Наполеоне:
“...Тогда в волненье бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел.
И обновленного народа
Ты буйность юную смирил,
Новорожденная свобода,
Вдруг онемев, лишилась сил...”
Но тогда мы слепо шли за своим кумиром, отцом, спасителем, забыв о Боге, вере, о других, более высоких целях человечества.
Впереди было много великих, и не очень, сражений, восторженных надежд и горьких разочарований.
Самым ужасным сражением было даже не Бородинское, хотя, и самым кровопролитным. Ад настиг нашу армию на реке Березина.
Сейчас я хочу ненадолго отступить от своих воспоминаний и объяснить, что сподвигло меня взять перо и начертать мемуары о себе. Дело в том, что в Саратове недавно открылся художественный музей имени Радищева. Я очень люблю ходить туда и рассматривать картины, когда позволяет здоровье и имеются деньги. Я ведь и сам рисовал и преподавал живопись в художественных классах гимназии. Так туда, в музей, привезли выставку картин моих современников Д.Скотти и П.Гесса.
Я был наслышан о необыкновенной технике Д.Скотти, офортах. Сам никогда не создавал такие гравюры, да ещё в цвете. Только акварель и графика были моей “стихией”. Тему выставки я, разумеется, не знал, иначе, не пошёл бы. Слишком тяжелы воспоминания...Каково же было моё удивление, когда я увидел цикл офортов под названием: “Победы русской армии в Отечественной войне 1812 года”. На 12-ти листах последовательно воссозданы эпизоды важнейших событий, начиная с Бородинского сражения. Каждый офорт отпечатан на бумагу с металлической пластины и с большим искусством раскрашен от руки акварелью и гуашью.
Заворожённый первой картиной, я не смог уже оторваться от остальных. Д.Скотти изображал русских полководцев, наносящих поражение наполеоновским маршалам Мюрату, Даву, Нею, Виктору на полях сражений под Тарутином, Малоярославцем, Вязьмой, Красным и, о ужас, на Березине! Меня охватил не то страх, а, скорее, стыд за то, что и я был виновником этих событий. Господи, хоть бы никто здесь, на выставке, меня не признал! Слёзы хлынули из глаз, когда я читал текст под картиной: “Наполеон, будучи преследуемым графом Витгенштейном и, переправившись в беспорядке через реку, виден в бегстве с одним маршалом и мамелюком своим. Подорвав мост через Березину, чтобы удержать победителей, остатки армии в панике разбегались”. Здесь, на последнем офорте, Наполеон изображён в день своего величайшего унижения и, как и на остальных картинах, на неизменно сером арабском коне. Такое же величайшее унижение испытал и я, стоя перед картиной.
(Чтобы было понятней, о какой картине – офорте идёт речь, мы берём на себя смелость и “внедряем” в текст “Исповеди” данную иллюстрацию. Сам Савэн, разумеется, этого сделать не мог).
Сил моих не хватило, чтобы уйти. Морально я был подавлен, но что-то завораживало меня в этих сюжетах. Всё как будто было вчера, хотя прошло уже 80 лет. Я невольно искал себя на заднем плане картины, где казаки во главе с Платовым берут меня в плен.
Полотна Петера фон Гесса потрясли меня не меньше. Привезли 12 огромных картин на ту же тему. На выставке я узнал, что художник прибыл в Россию из Баварии по приглашению Николая I в 1839 году. Он получил заказ написать для Зимнего дворца цикл картин о важнейших сражениях 1812 г. Генерал Л.И.Киль сопровождал его в поездках по местам боевой славы. Место на Березине было завершающим их путешествие.
В этой картине чувствуется весь ужас того события. Ведь известно, что Наполеон был великий стратег и хитрый полководец. Он смог отвлечь внимание русских войск ложными манёврами, успел выстроить надёжные, как нам казалось, мосты для переправы. Спастись успевали все ещё до прихода преследовавшей нас русской армии. Надежда и уверенность в спасении не покидали нас. Но есть суд свыше! Мы были наказаны за своё вероломство Богом! Мост рухнул вместе с людьми, лошадьми, оружием и прочими тяжестями. Я каким-то чудом не был никем и ничем раздавлен. Рухнул в воду, в беспамятстве выплыл, получил сильнейшее обморожение в ледяной воде. На суше меня уже поджидали казаки...
Но на данной картине не видно рухнувших мостов. Внимание к себе привлекает огромная ель в центре толпы. Дерево – это символ жизни, надежды. А здесь оно сломано и разбито, как были разбиты наша жизнь и последняя надежда на спасение. Художник мастерски, можно сказать, детально изобразил панику внутри остатков французской армии.
Эта равнина, довольно пространная, представляет ужаснейшую, невыразимую картину: она покрыта каретами, телегами, большею частью переломанными, наваленными одна на другую, устлана телами умерших женщин и детей, которые следовали за армией из Москвы, спасаясь от бедствий сего города. Участь этих несчастных, находящихся между двумя сражающимися армиями, была гибельная смерть. Многие были растоптаны лошадьми, другие раздавлены тяжёлыми повозками, иные поражены градом пуль и ядер, иные утоплены в реке при переправе с войсками или, ободранные солдатами, брошены нагие в снег. Холод скоро прекратил их мучения... Что говорить, это был ад, который мне суждено было пережить и выжить, как немногим моим соотечественникам.
Вспоминая всё, я ещё раз убеждаюсь в бессмысленности и безумстве войны. Мы, возомнившие себя лучше других, ослеплённые славой своего “вождя”, решившие, что имеем право унижать и уничтожать другие народы, были жестоко и справедливо наказаны Богом.
Простите меня, если можете. Мне стыдно и больно, что так случилось.
Я не помню, как добрался домой на Грошовую улицу. Несколько дней болел после такого эмоционального потрясения. Мне стал часто сниться один и тот же сон: измученные, больные, шатающиеся от голода солдаты, похожие на призраков, кричащие: “Переправа, переправа!”. Маршал Ней в окружении своих адъютантов. В тяжёлых ящиках 4 000 000 франков, ордена почётного легиона, орудия, снаряды. Только не рухнул мост через Березину! И вот я уже несусь в окружении бравых улан. Вот уже растаяли позади унылые польские костёлы и Бюргерские мельницы. Bonjour la France, ma patria!...
Придя в себя, я взялся за перо и бумагу в надежде, что письмо моё найдут потомки, прочтут и, может быть, простят.
Хочу объяснить ещё один момент своей биографии: путаницу в возрасте. После пленения я с глубоким обморожением ног попал в госпиталь. От высоченной температуры бредил и был в беспамятстве. Документы мои потерялись. И, то ли я сказал что-то не так, то ли записали за мной неверно, но при выписке обнаружилось, что одна цифра в дате моего рождения перепутана: не 1787, а 1767 г. Она-то и прибавила мне 20 лет. Да и выглядел я, пожалуй, не лучшим образом, если 25-летнего человека приняли за 45-летнего. Эта ошибка оказалась судьбоносной. Дело в том, что в Саратов попадали только офицеры. Всех, кто был ниже по званию, оставляли в Аткарске, Камышине, Хвалынске. Сообразив, что в крупном городе у меня больше шансов реализовать свои знания и способности в языках, рисовании, фехтовании, я не стал настаивать на исправлении одной цифры и исчезновении приставки “унтер” перед словом “офицер” в моих документах.
Несколько лет я жил в Хвалынске, наездами бывая в Саратове. При любой возможности старался посетить французское кладбище в Аткарске, где нашли свой последний “приют” некоторые мои знакомые по военному делу. Ничто не может потревожить их сон в этом диком и по-своему красивом месте. Высокую траву качает ветер. И, если прислушаться, то можно услышать их голоса. Взлетая над травой и полевыми цветами, они переплетаются с голосами птиц и растворяются в густой листве лип и вязов. Со всех сторон словно слышится до боли знакомая родная французская речь...
В Хвалынске я познакомился с хорошей девушкой, не красавицей, но необыкновенной по душевной доброте. Она приняла меня таким, какой я был, на тот трудный период моей жизни и никогда ни в чём не упрекнула. Звали её Прасковья Сергеева. Женился я в 1816 году и нажил с ней четверых детей: Павла, Авдотью, Акулину, Александра. В живых на сегодняшний день остались мы с Евдокией (Авдотьей). Она прекрасная дочь, во всём меня поддерживает. Жаль, только замуж не вышла.
Долгое время мы с семьёй скитались по квартирам, снимая жильё. В Саратове я останавливался в доме губернатора А.Д.Панчулидзева, который всегда тепло меня встречал. При его поддержке я успешно сдал экзамен и получил диплом на право преподавания французского языка. Это ускорило наш переезд в Саратов, где в 40-ых годах мы окончательно прибыли сюда и в 50-е годы поселились на Грошовой улице. Работать я стал в благородном пансионе при Саратовской гимназии. За годы педагогической деятельности я обучил французскому языку многих детей дворян, в том числе детей губернатора. Любимым учеником был Николай Чернышевский.
Всё это время я не раз подавал прошение о выезде на родину в Государственный совет. Последнее было подано в 1834 году, где мне первый раз пришлось указать свой точный возраст (47 лет). Жена была согласна на выезд со мной и детьми во Францию. Но постановление 1826г. позволяло отпускать на родину только холостых военнопленных или женатых, но не имеющих детей. Нам было отказано, что меня не особенно расстроило. К тому времени мне полюбились русские люди, их искренность, непосредственность, участливость, гостеприимство.
В 1837 году Россия праздновала юбилей Бородинского сражения. Меня тоже тянуло на воспоминания. Взявшись за кисть и акварель, я по памяти нарисовал портрет своего великого и несчастного императора. Все его черты врезались мне в память. Я изобразил его во весь рост, в традиционном походном сюртуке, в шляпе, с рукой, заложенной за борт мундира – типичная поза.
во время раздумий. Он стоит на берегу
скалистого утёса и задумчиво смотрит вдаль: выше
всех, но в гордом и страшном одиночестве.
Несмотря на чудовищные идейные ошибки и
невообразимые планы, военному гению Наполеона
Бонапарта я покланяюсь до сих пор. Это человек,
которому я посвятил лучшие годы моей жизни и
память о нём для меня священна. Теперь этот
портрет всегда висит в прихожей у меня перед
глазами. (Надо сказать, что описание данного
портрета по настроению похоже на полотно
Айвазовского “Наполеон на острове св. Елены”.
Портрет, написанный Савэном, утерян во время
переворотов 1905-1917 гг.). 
Скучая по общению в армии, я написал и свой портрет, где мне 25 лет. На нём я изображён счастливым, в мундире офицера наполеоновских войск. Только случилось это раньше, ещё в роковом 1812 году. Теперь оба портрета висят друг напротив друга как лучшая часть моих счастливых воспоминаний.
Живопись – моё любимое увлечение. По вечерам я часто посещаю “салон” саратовского художника Г.Баракки, где собирается самое интеллигентное общество. Всё больше убеждаюсь, какие русские люди талантливые, интересные, любознательные.
По воскресеньям обязательно хожу в католический собор Святого Климентия, что на Немецкой улице.
Всегда надеваю праздничный сюртук с ленточкой ордена Почётного легиона. Семья моя посещала православную церковь, а я остался католической веры. В первую очередь, из-за органа. Его величественные звуки вызывают в моей душе священный трепет. И лихие кавалерийские атаки, и горящая Москва, и обжигающий холод Березины - всё, всё быстро исчезает в отодвинувшееся прошлое. Только молодые ветры гуляют над заросшими ухабами былого, вздымая пыль времени. И не разглядеть сквозь эту завесу ни затуманенных образов, ни развеянных чувств. Я забываюсь и теряюсь в пространстве...”
На этом записи Николая Андреевича Савина (Жана-Батиста Савэна) обрываются. Написаны они в 1892 году”.
Послесловие.
Годы давали себя знать. Николай Андреевич стал плохо видеть, лишившись возможности предаваться любимому своему развлечению - рисованию, все реже выходил из дома, чувствуя себя больным и усталым. Однако, разум и ясность мысли не покинули его до самой смерти.
Почти все саратовские губернаторы, начиная с 1812 года, особенно же М.Н.Галкин-Враский, А.И.Косич, кн. Б.Мещерский, были ярыми почитателями уважаемого Н.А.Савина - Савэна и неоднократно посещали его скромный домик на Грошовой улице (ныне ул. Дзержинского). Венцом всех знаков внимания была присланная французским правительством осенью 1894 года “медаль святой Елены”, давшая ему самое драгоценное для зрелого воина звание “сподвижника славы” великого полководца. Савэн со слезами радости принял из рук князя Мещерского драгоценный знак и с восторгом показывал его посетителям, приходившим поздравить старца.
Умер Н.А.Савэн 29 ноября 1894 г., проболев несколько
дней. На похороны 2 декабря пришёл едва ли не весь
город во главе с начальником войск Саратовского
гарнизона, градоначальником, губернатором. Тело
Савэна несли на руках от римско-католического
собора, после отпевания, до самой Ильинской улицы
(ныне ул. Чапаева). Затем захоронили на местном
римско-католическом кладбище (район “стрелки”).
Там же был установлен памятник на средства,
собранные Санкт-Петербургским обществом
французов-переселенцев. Ни памятник, ни могила до
наших дней не уцелели. Всё было разрушено в
смутное революционное время. 
Но, всё же, кое-что осталось. Остался портрет, который точно передаёт облик, характер, манеру держаться знаменитого старца.
Незадолго до смерти к Савэну приезжал художник К.Адт с целью нарисовать портрет знаменитости. Он сделал несколько набросков, но закончить работу при жизни героя не успел. Лишь через два года портрет был завершен. Это гравюра.
Перед нами предстаёт мужественный, стойкий, целеустремлённый человек. В небольших прищуренных глазах, которые уже плохо видят, ощущается глубоко продуманная и выстраданная жизнь. Корпус старца слегка наклонён вперёд, что характерно для непоседливых, деловых людей. Одет Савэн в своё обычное пальто, в руках держит трость и шляпу, которую всегда приподнимает, приветствуя знакомых прохожих. Да не знакомых у него и не было. Всеобщий любимец, друг детей, интересный и остроумный собеседник, Н.А.Савин до самого преклонного возраста оставался изысканно-вежливым и увлекательным в беседе человеком, остроумным, любознательным. Всё это ощущается в общем настроении портрета.
К.Адт, как великий мастер, тщательно “выгравировал” каждую деталь, каждый волосок, каждую складку на одежде. Не забыл изобразить и орден почётного легиона на груди ветерана.
В чём жизни смысл? Из века в век
Себе вопрос тот ставил человек.
Вот и сейчас в стране моей
Звучит он чаще и острей.Жить в роскоши, с таким же соревнуясь
И о других нисколько не волнуясь?
Иль жизнь свою всецело посвятить,
Чтоб красоте, добру на свете быть!И в дни сомнений ищем мы примеры.
Один из них недавно я нашла.
Историю француза-офицера,
Осевшего в России я прочла.Казалось бы, враждебная, чужая
Была ему Российская земля.
Но здесь живя, болея и страдая,
Он полюбил бескрайние поля,
Великой Волги вечное теченье
И понял так своё предназначенье:Себя забыв, отдать земле и людям
Все силы, и любовь, и доброту!
Так жил Савэн! Его мы не забудем,
Как не забыть нам страшную войну!
(Л.Г.Сухова, М.Ю.Худошина.)
Нет ничего страшней и бессмысленней войны. Это трагедия для всех людей. Но есть ещё другая сила, которую не сломить ни одной войне – сила души человеческой. И на примере жизни Савэна русский народ это доказал.
“Меня как-то даже не удивляет, что он жил и умер у нас, в России, в которую однажды пришёл с оружием, - писал В.Пикуль в романе “Каждому своё”. - Русский человек свиреп в бою, но великодушен и щедр с побеждёнными”.
Простим же и мы те хитрости, к которым Савэн вынужден был прибегать, приспосабливаясь к условиям жизни в Саратове. В конце концов, неважно, сколько лет он прожил: 126 или 106. Жан Батист Николя Савэн был и остаётся “Последним солдатом Великой армии”, достойно дожившим свой век в России и навсегда полюбивший новую Родину.
Литература.
- К.Военский. Из воспоминаний о последнем офицере армии Наполеона I. Журнал “Русская старина”. 1896 г. №4.
- Е.Горшкова “Последний “шаромыжник”. Статья, “Аргументы и факты – Саратов” №52, 2006 г.
- В.Пикуль “Каждому своё”, роман. Послесловие “Мнимые интервью”.
- В.Тотфалушин “Волжские пленники”. Саратов ООО “Приволжское издательство” 2011 г.
- В.Тотфалушин “Новое о легендарном Савене”. Труды ГИМа, 2004 г.
- В.Тотфалушин “Никола Савен без хрестоматийного глянца”. Статья, “Саратовские вести”, четверг, 17 марта 2005 г.
- Н.Ф. Хованский “Участие Саратовской губернии в Отечественной войне 1812 г.”. Издано типографией Союза Печатного Дела. 1912 г. Саратов.