Один из крупнейших писателей мировой литературы XX века М.Горький принадлежит к числу самых читаемых авторов не только в России, но и за рубежом. Его произведения, в которых со всей полнотой проявился неповторимый авторский художественный стиль, волнуют нас глубиной поставленных проблем: нравственных, философских, социально-психологических.
С этой точки зрения, одной из вершин его литературной деятельности, безусловно, можно считать автобиографическую трилогию “Детство”, “В людях”, “Мои университеты”. Немаловажно и то, что она изучается в школе и объективно попадает в круг чтения подрастающего поколения. Этим обстоятельством, как и емко развернутой в прозаическом цикле темой детства, объясняется особое внимание учителя-словесника к трилогии.
О М.Горьком написано значительное количество монографий, необозримо много статей, но некоторые аспекты его творчества недостаточно изучены, в том числе те, которые касаются функционирования живописного и иконописного планов внутренней формы его произведений.
Роль иконы, и прежде всего чудотворной иконы, в истории России, в истории русской церкви, русского искусства и литературы неоценима. Икона дает человеку чувство уверенности в реальном присутствии Божием. Главная функция иконы – молитвенная. Икона может вызывать в человеке эстетическое чувство прекрасного, но главное, к чему она призвана, – пробуждать в предстоящем духовную потребность молиться, припадать к Богу в покаянии, искать утешения в скорбях.
В отличие от иконы позднее появившийся портрет – это изображение какого-нибудь человека, нескольких лиц, а также художественное описание кого-нибудь. В литературном портрете образ раскрывается с помощью целой системы характеризующих его “жестов”.
Рассказывая в двух частях трилогии лишь о жизненных впечатлениях ребенка, потом подростка, М.Горький в качестве значимых приемов часто обращается к созданию словесного портрета и иконописи.
В произведении М.Горького подростку не нравятся иконы Богородицы, которые он продает. Горький несколько карикатурно описывает Богородичные иконы мастерской работы (“кривой нос”, “деревянные ручки”). По контексту ясно, вкус подростка испорчен слащавыми картинками в популярных журналах: Богородица там “молодая, красивая, добрая”. Но действительно ли иконы были настолько плохи? О.Ю.Тарасов пишет: “Строгость и одновременно скорбность выражения ликов – типичная черта суздальской “краснушки”… Облики святых на расхожих суздальских образах чаще всего написаны так, что почти всегда создается иллюзия их неотмирности и бестелесности… Их фигуры вытянуты, плечи скошенные, головы – с мелкими чертами сосредоточенных лиц”.
Обратимся к воплощению некоторых персонажей трилогии. Среди них присутствуют иконописцы. Лучший личник мастерской Жихарев может писать и иконные лики, и “живоподобные” лица. Любой, даже самый плохой, слабый иконописец знает, что к иконе будут прибегать с молитвой. Жихарев заканчивает Феодоровскую икону Божией Матери и сравнивает ее с бездонной чашей, в которую польются “сердечные слезы” ил “молитвы со слезами”. В словах Жихарева о написанной им иконе видно его отношение к иконе вообще и иконопечатанию; закончив работу, он громко разговаривает, он взволнован, он видит: работа удалась, и верит, что перед такой иконой можно не только молиться, но и плакать.
Изображение иконы тесно соотносится с портретами некоторых героев, в которых заметны иконописные черты. Обратимся к портрету бабушки.
“Говорила она, как-то особенно выпевая слова. Несмотря на множество морщин в темной коже щек, все лицо казалось молодым и светлым. Вся она – темная, но светилась изнутри – через глаза – неугасимым, веселым и теплым светом”.
На мой взгляд, ключевыми здесь являются слова “вся она – темная, но светилась изнутри – через глаза – неугасимым, веселым и теплым светом ”. В портрете бабушки мы видим, что ее внутренняя, светлая сущность обнаруживается сквозь внешнее проявление подобно сущности иконописных образов. Увядание лица, приметы старости только подчеркивают внутренний свет.
“Темные ее глаза, улыбаясь, изливали на всех греющий душу свет, и, обмахивая платком разгоревшееся лицо, она певуче говорила:
- Господи, господи! Как хорошо-то все! Нет, вы глядите, как хорошо-то все! – Это был крик ее сердца, лозунг всей жизни!”
Бабушка словно слагает акафист всему сущему, имеющему на себе отпечаток божественной благодати.
Черты портрета находят отражение в ее молитвах. Иконописное соединяется с молитвенным пением, и, по сути дела, автор создает развернутый литургический образ.
Бабушка в словах молитвы (“…яблоня во цвету”) парафразирует, в частности, название образа Божией Матери “Неувядаемый цвет”. В молитве подчеркивается личностное, творческое начало, а название иконы – источник молитвенных импровизаций.
“Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет”. Кротость бабушки напоминает нам кротость ангелов, святых.
По отношению к Богу и молитве бабушка противопоставлена деду.
“…Дед, поучая меня, тоже говорил, что бог – существо вездесущее, всеведущее, всевидящее, добрая помощь людям во всех делах, но молился он не так, как бабушка.
Утром, перед тем, как встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил: “Во имя отца и сына и святаго духа!” и громко взывает, со слезами на зеленых глазах: “Вера же вместо дел да вменится мне, боже мой, да не взыщеши дел, отнюдь оправдающих мя!”
Теперь он крестится часто, судорожно, кивает головою, точно бодаясь, голос его взвизгивает и всхлипывает. Позднее, бывая в синагогах, я понял, что дед молился как еврей”.
Из данного отрывка понятно, что дед, вовсе не еврей по национальности, поклоняется скорее не Христу, а суровому, ветхозаветному, “еврейскому” богу. Портрет деда, в отличие от портрета бабушки, не соотносится с иконой, так как зеленые глаза не характерны для иконописи.
У Алеши не сформировалось единое понятие о боге: с одной стороны, ему очень нравился добрый бабушкин бог, с другой стороны, он знает, что бог деда всегда накажет.
Итак, портрет бабушки тесно связан с ее представлением о Боге, с тем, как она Ему молится, поклоняется. В трилогии М.Горький изображает бабушку доброй, ласковой, любящей, и мы видим, что Бог ее такой же – добрый, не наказывающий, то есть новозаветный Бог. Внешность бабушки изображается с опорой на иконописные черты.
Если вспомнить портрет деда, то, несмотря на то, что он дан сжато, мы видим, что дед злой, деспот, и именно такому же Богу он поклоняется – жестокому, карающему, то есть ветхозаветному. Его портрет скорее противопоставлен иконе.
Таким образом, портрет и икона, живописный и иконописный планы, тесно связаны с общим – литургическим – планом художественной образности повестей.
Также у М.Горького встречается и собственно живописный портрет. Например, “…его большие глаза были похожи на сливы, одевался он в зеленоватый мундир с золотыми пуговицами и золотыми вензелями на узких плечах”. Мы видим яркие, живописные цвета. Таким образом, можно сделать вывод, что у М.Горького портрет сложный, разноплановый.
Лишь медленное чтение автобиографической трилогии дает возможность постигнуть весь его замысел и понять редчайшее искусство словесной живописи, в полной мере доступное М.Горькому.