Человек есть тайна. Ее надо разгадать,
и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь,то не
говори,
что потерял время; я занимаюсь этой тайной,
ибо хочу быть человеком.
Федор Достоевский
Вступление. Приложение
М У З Ы К А – 1 симфония. Финал (начало).
Литература и музыка. Параллели между ними всегда притягивают и вызывают интерес. Особенно важно при этом увидеть, почувствовать и найти единые импульсы, существенные для творчества, в каждом случае.
На наших встречах мы не раз пытались ощутить взаимосвязи поэзии и музыки: Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Иван Бунин, искусство импрессионистов… Темой нашей встречи сегодня стало творчество австрийского композитора Густава Малера и русского писателя Федора Достоевского. [Рисунок 1], [Рисунок 2]
Густав Малер.
Творческая деятельность великого австрийского композитора и дирижера длилась более трех десятилетий – с начала 80-х годов XIX века до 1911 года.
Монументальная серия его симфоний стала одним из самых оригинальных художественных явлений XIX–XX века. Творческое наследие заключает в себе 9 симфоний (10-я осталась незавершенной), симфония-кантата “Песнь о земле”, вокальные циклы “Песни странствующего подмастерья”, “Волшебный рог мальчика”, “Песни об умерших детях”…
Большая часть сочинений осталась при жизни автора непризнанной.
“Если бы Вы знали, какой “тернистый путь” выпал на долю мне-сочинителю; если бы видели все эти отказы, разочарования, даже унижения, непрерывно повторяющиеся вот уже десять лет, когда мне приходилось запирать в письменный стол произведение за произведением по мере того, как они возникали, когда я, если мне вопреки всем препятствиям удавалось поделиться ими, наталкивался на одно только непонимание…” (Густав Малер)
Оценки творческих достижений Малера были исключительно противоречивы: одни называли его Бетховеном XX века, другие считали его музыку безвкусной, непомерно растянутой, воспринимая ее как “мешанину цитат” из знакомых чужих произведений.
Густава Малера современники знали главным образом как выдающегося дирижера, поражавшего силой интеллекта темпераментом и титанической волей. “Железная воля. Могучее чувство. Могучая мысль. И на всем печать гордой властности. Таков Малер”. (Александр Оссовский)
О себе композитор говорил: “Я человек несовременный”, “мое время еще впереди”.
На рубеже веков поклонники новизны упивались смелой музыкальной звукописью, волшебными тембрами, изысканными и красочными гармониями. Но Малер, решительно отвергая звуковые изыски, стремился к предельной силе выражения полярности жизненных контрастов от неистового трагизма до жестокой иронии.
“Если хочешь создавать музыку, то нельзя стремиться живописать, рассказывать или описывать. То, о чем говорит музыка – это только человек во всех его проявлениях (чувствующий, мыслящий, страдающий)”. (Густав Малер)
Густав Малер родился 7 июля 1860 года в чешской деревне Калиште, в семье мелкого торговца. Вскоре после его рождения семья переехала в ближайший город Йиглаву, где Густав учился в гимназии и достиг первых успехов в музыке. Музыкальное дарование проявилось у него очень рано: “С трех лет [я] начал заниматься музыкой и сочинял, еще не умея играть гамму”. С детства он знал множество чешских народных напевов. С 6 лет учился игре на фортепиано, в 10 дал в Йиглаве первый публичный концерт. В 15 поступил в Венскую консерваторию в классы фортепиано, гармонии и композиции, а в Венском университете прослушал курс истории и философии.
Вена, одна из музыкальных столиц Европы, оказала на молодого Малера решающее влияние; здесь он познакомился с композитором Антоном Брукнером и пережил бурное увлечение творчеством Рихарда Вагнера, увидел на сцене постановки его опер при личном участии автора.
Все годы учебы Малер находился в трудном материальном положении и вынужден был зарабатывать себе на жизнь уроками музыки.
По окончании консерватории началась работа в качестве оперного дирижера сначала в маленьких городах, затем в Праге, Лейпциге, Будапеште, Гамбурге и, наконец, в Вене, где Малер в течение 10 лет был во главе знаменитого Венского придворного оперного театра, и эти годы стали временем наивысшего расцвета Венской оперы.
Последние годы Малер жил в Нью-Йорке и работал в “Метрополитен-опера” и в филармоническом оркестре. Но эти годы были омрачены тяжелой болезнью сердца и постепенным угасанием физических сил. Весной 1911 года Малер вернулся в Вену, а 18 мая умер.
Всю жизнь Густав Малер ощущал себя человеком, прикованным к галере, именуемой “театр”. Дирижерская и постановочная деятельность забирала все силы, оставляя для творчества короткие летние месяцы отдыха. Сравнительно недолгая жизнь его (51 год) была исполнена напряженного труда, трагических столкновений с нуждой, бесправием, с косным и враждебным окружением.
Сегодня Малер – это композитор, на долю которого выпало завершить симфоническую традицию XIX века и сыграть важнейшую роль в выборе путей новой музыки.
Ф. М. Достоевский.
Федор Михайлович Достоевский (годы жизни 1821-1881) – великий русский писатель. Он раскрыл страдания маленького человека как трагедию социальную (“Бедные люди”), дал психологический анализ расколотого сознания (“Двойник”). Участник кружка Петрашевского, в 1849 году был арестован и приговорен к смертной казни, замененной каторгой с последующей службой рядовым. Издавал с братом почвеннический журнал “Время”, затем “Эпоха”. Романы “Братья Карамазовы”, “Преступление и наказание”, “Идиот”, “Бесы” – философское осмысление социального и духовного кризиса в России, диалогические столкновения самобытных личностей, страстные поиски общественной и человеческой гармонии, глубокий психологизм и трагизм. Творчество его оказало мощное влияние на русскую и мировую культуру.
Малер и Достоевский. Параллели.
Об ощущении внутреннего родства творчества Малера и Достоевского еще в 1907 году заговорил русский музыкальный критик Александр Оссовский. Он отметил в Малере, дирижере и человеке, черты, которые охарактеризовал как “притягательность ужаса, нечто от психологии Достоевского”. До сегодняшнего дня эта параллель несомненна, хотя нет ни прямых письменных высказываний Малера о Достоевском, ни обращения к его текстам, ни программных намеков в симфониях.
В первую очередь ощущается единство места обоих художников в историческом процессе и огромное влияние их творчества на искусство нового XX века. Композиторы Новой венской школы Арнольд Шенберг, Альбан Берг и Антон Веберн считали Малера своим духовным отцом. Они глубоко и тонко понимали и чувствовали его музыку.
“…Как-то я вновь проиграл 9-ю Малера… Это – выражение неслыханной любви к этой земле, страстное желание жить в мире на ней, еще и еще раз до глубочайшей глубины насладиться ею, природой – пока не придет смерть. Ибо она неудержимо приближается”. (Альбан Берг)
“…Я видел Вашу душу обнаженной, совершенно обнаженной. Она простиралась передо мной как дикий, таинственный ландшафт с его пугающими безднами и теснинами, с прелестными радостными лужайками и тихими идиллическими уголками. Я воспринял ее как стихийную бурю с ее ужасами и бедами и ее просветляющей, успокаивающей радугой”.
“Я чувствовал борьбу за иллюзии, я видел, как противоборствуют друг другу добрые и злые силы, я видел, как человек в мучительном волнении бьется, чтобы достигнуть внутренней гармонии; я ощутил человека, драму, истину, беспощадную истину”. (Арнольд Шенберг о 5-й симфонии)
Хочется назвать еще одно имя – Дмитрий Шостакович. В его творчестве глубоко и ярко проявились малеровские традиции и основы, которые можно заключить словами: “Совесть художника превыше всего”.
Прозаики немецкого экспрессионизма также считали своим духовным отцом Достоевского. Его влияние на Томаса Манна, Стефана Цвейга, Германа Гессе, Франца Кафку, Марселя Пруста, Фридриха Ницше трудно переоценить.
Интересно, что некоторые писатели говорили о том огромном влиянии, которое оказала на них личность и творчество Густава Малера: “…этот сжигаемый собственной энергией человек произвел на меня сильное впечатление”. (Т. Манн) “Для целого поколения Малер был больше, чем просто музыкант, маэстро, дирижер,… художник: он был незабываемым из того, что пережито в юности. … Мы с первых дней учуяли в нем редкое чудо – демоническую личность… Могуществом звезд или глубочайших земных недр обладает демонический человек: это могущество – его воля, … которая была силой, изливавшейся на всех и всех одушевлявшей. … Мы научились у него любить совершенство, узнали, … что высокая демоническая воля все еще может и в нашем разобщенном мире на час или два воздвигнуть из хрупкого земного материала вечное и безупречное здание… Стихийное начало в нем любило борение свободных стихий с миром земным, он не желал остановки, его влекло дальше … к единственной остановке подлинного художника – к совершенству, …у нас постоянно будет перед глазами высокий пример той борьбы, в которой он отвоевывал бессмертие у земного”. (С. Цвейг)
Исторической и культурной ситуацией во многом обусловлена психология обоих художников. В связи с этим, родство между ними оказалось родством генетическим: они пришли в культуру извне и потому сумели взглянуть на традиции и “священные законы прекрасного” “со стороны”. Оба художника, рано столкнувшись с миром человеческих горестей и страданий, восприняли искусство как этическую миссию.
Именно это свойство – этическая миссия искусства – определяет и объясняет пристальный интерес Малера к Достоевскому, о котором мы знаем из воспоминаний его современников. И интерес этот был длительным и неослабным.
Среди людей, близких семье Малеров, была Нина Гофман, переводчица Достоевского и автор первой книги о нем на немецком языке.
Известно, что в начале 90-х годов XIX века, Малер хорошо знает и высоко ценит “Преступление и наказание”.
Бруно Вальтер говорит, что “Братья Карамазовы”, в частности главы “Братья знакомятся” и “Бунт” особенно занимали и привлекали Малера. Именно здесь он нашел позитивную этическую опору и моральное руководство к жизни: “Как я могу быть счастлив, если хоть одно существо на земле страдает” (свободная цитата из романа).
Однажды, находясь в кругу молодых музыкантов и стремясь приобщить их к своим ценностям, Малер воскликнул: “Вы должны изменить это, Шенберг! Заставьте этих людей прочесть Достоевского! Это важнее, чем контрапункт”.
Из мемуаров американской пианистки Ольги Самаровой: это произошло в 1910 году. Самарова была приглашена на ужин к Стенвею, главе знаменитой фортепианной фирмы. Туда же был приглашен Малер, слывший в американских кругах нелюдимом. Самаровой было поручено “разговорить” Малера. “ Когда мы сели за стол, он даже мельком не взглянул на меня… Наконец я вспомнила, что перед ужином Малер, совершенно позабыв об остальных присутствующих, взял с полки “Братьев Карамазовых” и стал листать их, словно ища определенное место. Я решила схватиться за этот шедевр Достоевского, как утопающий за соломинку. Но мне было ясно, что ради успеха мне нужно найти полемическую основу разговора. И я смело спросила его, не считает ли он, что “Братьев Карамазовых” ценят слишком высоко –“Ничуть,-- ответил Малер яростно и положил нож и вилку. – Вы ничего в книге не понимаете, только поэтому так и спрашиваете…”. – И он пустился в длинное рассуждение о русской психологии и о том, как глубоко постиг ее Достоевский… Весь остаток вечера Малер провел со мной в гостиной, отыскивая в “Братьях Карамазовых” отдельные места, чтобы доказать свою точку зрения и окончательно обратить меня. Потом я часто спрашивала себя: а что случилось бы, узнай он, что спорим мы об одной из самых любимых моих книг”.
Импульс, который вызвало у Малера творчество Достоевского, оказался плодотворным для него как для личности, так и для композитора, хотя скрытым в глубине души.
М У З Ы К А – 2 симфония. 1-я часть (начало).
Как же проявилось в творчестве композитора глубокое понимание души и творчества писателя? В чем сущностные параллели между наследием Малера и Достоевского?
Одной из основ является общность их психологического склада и общность социально-психологических предпосылок творческого развития. И важнейшей чертой еще раз назовем приход в культуру своей страны не из сердцевины культурного сословия, а извне, со стороны.
Достоевский рос в период появления в России разночинной интеллигенции, которая стремилась к освоению культурного наследия и творчеству, наряду с дворянством. Дослужившись до чина коллежского асессора, получил дворянство и отец Достоевского, что позволило ему приобрести имение и отдать сына в военное Главное инженерное училище в Петербурге, но не избавило от службы в больнице и материального неблагополучия. Принадлежность к разночинцам определила и мироощущение Федора Достоевского, его раннее знакомство с жестокими и темными сторонами жизни. Неблагополучие в семье Достоевских связано и с психическим обликом отца (его подозрительность, мелочность, вспыльчивость) и со смертью матери в 37 лет, с бедностью, неудачами владения именьицем, а потом внезапная смерть отца, вызвавшая у Федора Достоевского первый эпилептический удар, а затем – крайняя нужда, когда он из-за отсутствия денег два месяца не писал брату. Позже он писал в романе “Подросток”: “Есть дети, с детства уже задумавшиеся над своей семьей, с детства оскорбленные неблагообразием отцов и среды своей, а главное, уже с детства начинающие понимать беспорядочность и случайность основ всей их жизни, отсутствие установившихся форм и родового предания”.
Эти слова могут быть приложены и к ранним годам жизни Густава Малера. И он ощущал “неблагообразие отцов своих и среды своей”, несмотря на все то конструктивное и полезное, что сделал для него отец, Бернгард Малер. Композитор происходил из среды, насильственно отторгнутой от европейской культуры и долгие годы для этой культуры непродуктивной: из среды запертого “в черту оседлости” восточноевропейского еврейства. Только с октября 1860 года, когда евреи получили “право жительства” во всех городах Австро-Венгрии, мог начаться процесс их интеграции в культуре страны. Отец Малера прошел все стадии ремесленничества и с присущей ему небывалой энергией выбивался все выше. Сначала он был возчиком и, погоняя своих лошадок, изучал и читал разные книги, за что заслужил кличку “профессор с облучка”. Потом он служил на фабриках, был мелким торговцем, стал домашним учителем. С самого начала фигура “профессора с облучка” была достаточно необычна и не вписывалась в уклад жизни провинции. Немецкое образование, данное Густаву, а позже и прагматическая ставка на его музыкальную одаренность были для отца Малера этапами осуществления жизненной программы: “Дети должны достигнуть того, что не удалось мне”.
Атмосфера в семье свидетельствовала о неприглядности правды жизни, которую так рано узнают дети бедняков: деспотизм и яростные вспышки отцовского гнева, жертвенная позиция матери, медленное угасание и смерть брата – это и многое другое сформировало у Густава Малера ощущение неустроенности и трагизма повседневности. Именно в это время формировалось особое свойство души – обостренное сочувствие человеческим страданиям.
Другой стороной семейного уклада и быта была эстетическая организация жизни.
Эстетическая организация жизни была привилегией высших сословий и знаком причастности к ним. Особенно в России. Весь облик московского дворянского дома, загородной усадьбы с парком, даже скотным двором в стиле “ампир”, был эстетически организован. Прекрасное окружало с детства. В семье Достоевских эстетическое отделено от будничного уклада жизни. Символ двойственности – Мариинская больница, где жила семья Достоевских. На окраине Москвы, на месте бывшего убежища для нищих, “Божьего дома”, а здание – прекрасное, в стиле московского классицизма. Федор Достоевский любил играть в больничном саду и слушать рассказы о жизни низов.
Квартира для большой семьи была мала, но даже в ней были “зала” и “гостиная” – символы “приличной жизни”. Стремление приподняться над повседневностью чувствуется и в письмах родителей, стилизованных под сентиментальный стиль Карамзина, или под церковно-славянскую риторику. Единственной сферой приобщения к эстетическому, не имевшей ничего показного и фальшивого, было чтение книг. “Книга – это жизнь, пища моя, моя будущность”, – писал Федор Достоевский в рабочей тетради. А читал он очень много, экзальтированно отдаваясь миру книг.
Обращаясь к ранним годам Малера, можно отметить аналогичные явления. Домик без стекол в окнах в Калиште, где родился Малер, остался позади, В доме в Йиглаве уже есть гостиная с книжной полкой, фортепиано и горкой с фарфором и стеклом. И если фортепиано очень скоро стало объектом честолюбивых устремлений отца (к счастью, совпавших с призванием и желаниями сына), то книга и чтение всегда оставались чуждыми каким-либо практическим интересам. К ним воображение Малера устремлялось от семейных неурядиц, от отцовской торговли спиртными напитками.
Мир книги был связан с душевной экзальтацией. И как похожи на признания Достоевского слова Малера даже по своему тону: “Я глотаю все больше и больше книг. Ведь они мои единственные друзья, которые всюду со мной. И какие друзья! Боже, если бы у меня их не было! Я забываю обо всем вокруг, если до меня доносится такой “голос человеческий”. Они становятся для меня все ближе и все больше приносят мне утешение, мои подлинные братья и отцы, и возлюбленные”.
Если говорить об источниках художественного мировоззрения Малера, то именно литература помогла Малеру-человеку и Малеру-художнику найти самого себя.
“В этом году я много читал, многие книги подействовали на меня неотразимо и даже вызвали перелом в моем мировоззрении и жизнеощущении или, вернее, ускорили их дальнейшее развитие”. (Г. Малер)
Литературная и философская традиция оказалась для его художественного видения мира важнее, чем традиция непосредственно музыкальная.
Напряженное переживание эстетического в противостоянии “неблагообразной” повседневности сказалось на творчестве обоих художников.
Для Достоевского прекрасное несет в себе собственное эстетическое и этическое оправдание. “Красота есть нормальность, здоровье. Красота полезна, потому что она красота, потому что в человечестве – всегдашняя потребность красоты и высшего идеала ее”. “Красота мир спасет”, – провозглашает Достоевский устами князя Мышкина.
Дать ответ на самые великие вопросы человеческого бытия. “В том-то и признак настоящего искусства, что оно всегда современно, насущно-полезно”.
Для Малера даже не вставало вопроса, обладает ли искусство этической ценностью.
“Наша музыка охватывает чисто человеческое… То, о чем говорит музыка – это только человек во всех его проявлениях…”
“Жизнь и творчество связаны у меня так тесно, что если бы дальше жизнь потекла спокойно, как луговой ручеек, я не смог бы, по-моему, сделать ничего хорошего”.
“Только сильное переживание делает меня способным к творчеству, и только творчество дает мне эти переживания”.
“Симфонии исчерпывают содержание всей моей жизни; я вложил в них все, что испытал и выстрадал, это поэзия и правда в звуках…”
Малер-композитор ощущал себя “инструментом, на котором играет вселенная”.
М У З Ы К А – 9 симфония. Финал (начало)
Смысл симфонического творчества Малер связывал с воплощением в нем философских, этических и мировоззренческих проблем. Он был художником идеи, ставящим в своем творчестве вечные вопросы бытия. Он говорил о человеке и о мире, добре и зле, жизни и смерти, гармонии и хаосе, он стремился постигнуть, что есть вечное, прекрасное, что есть цель.
В свое время Малер оказался единственным музыкантом, который поднимал эти проблемы и разрешал их не только для себя, но и для всего человечества, в “проекции” на человеческую душу.
Написать симфонию означало для Малера – “всеми средствами имеющейся техники строить новый мир”. Для воплощения мировоззренческих конфликтов он нашел чисто музыкальную форму, которую назвал словом “симфоническая концепция”. Эта форма соединила в себе событийность театра, ассоциативность литературы и смысловую нагруженность философии.
Огромные требования, предъявляемые симфонии у Малера или роману у Достоевского, вели к новому подходу к жанру. Воплощение и решение мировоззренческих проблем ставило задачи выразительности выше традиций жанра, выше канонов. Главным становится найти адекватное выражение своей идеи.
Достоевский писал об “Идиоте” в 1869 году: “В романе много написано наскоро, много растянуто и не удалось, но кой-что и удалось. Я не за роман, а я за идею мою стою”.
У Достоевского каждая идея находит своего героя-носителя, и “роман идей” разыгрывается между сознаниями героев. О большинстве его героев можно сказать словами Алеши Карамазова об Иване: “В нем мысль великая и неразрешенная. Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить”. Идейные конфликты приобретают у Достоевского значение романного события.
Симфония у Малера – это тоже “роман идей”, в котором каждая идея персонифицирована в музыкальных темах и мотивах. Именно темы и мотивы являются носителями идеи симфонии. Они вовлекаются в философскую коллизию, вступают друг с другом в конфликтные отношения, спорят, отрицают друг друга, подвергаются испытаниям, и в этом процессе обретается и утверждается “тема истины”.
Конфликтное столкновение и испытание идеи требовало от автора особого отношения к моменту ее становления и развития. Битва за идею потрясала душу и сознание на пороге свершения или катастрофы. В такие моменты раскрывалась человеческая душа, готовая к откровенному, не стыдящемуся чувств монологу.
Малера и Достоевского интересуют минуты наивысшего напряжения, перелома, когда через исключительную ситуацию кризиса сознания раскрываются “последние вопросы”. Самообнажение человеческой души, жажда дойти до конца, до той правды чувств, которая уже не боится упреков в отсутствии меры, роднят музыкальные исповеди Малера с исповедями героев Достоевского, когда до последних глубин открывается душа, не останавливаясь ни перед какими признаниями.
М У З Ы К А – 5 симфония. 1 часть (начало)
Гипертрофия эмоциональных состояний способствовала впечатлению нарушенной меры и изъянов вкуса, в чем неоднократно обвиняли обоих художников.
Вплоть до 20-х годов XX века в русской критике, да и во мнении читателей был актуален вопрос: художник ли вообще Достоевский, или он великий психолог, философ, но не мастер слова. Впервые работы Леонида Гроссмана и Михаила Бахтина убедительно показали, что кажущиеся “изъяны” стиля Достоевского – это отличительные черты его поэтики, отличной от поэтики традиционного романа XIX века.
В высокий жанр романа идей писатель включает “низкие” элементы, дотоле с ним не совместимые. Глубокие диалоги и исповеди, проповеди и жития уживаются с чертами бульварного криминального романа, с материалом уголовной хроники, с мелодрамой. Страницы из Библии соседствуют с заметкой из дневника происшествий, лакейская шутка – с шиллеровским дифирамбом радости. Это идет, вероятно, еще от детских впечатлений: неправильная бытовая речь матери (она была из среды купеческо-мещанской), “высокая” переписка родителей. Так речь необразованного человека, стремящегося к “высокому стилю”, стала основной характеристикой героя романа “Бедные люди”.
А еще врывается чужое авторство, чужое слово. Достоевский много занимался переводами, в частности – “Евгения Гранде” Бальзака, “Отец Горио” (сюжет заимствован Бальзаком у Руссо).
Чужой материал пронизывает произведения Достоевского вплоть до уровня слов и фраз. Пушкин, Фет, Полежаев, Некрасов, Вольтер, Паскаль, Флобер… А любимый Шиллер появляется в главе “Бунт” на 16 страницах трижды…
Основная функция чужого материала заключается в создании глубокой перспективы исторических ассоциаций. Обилие заимствований не является признаком эклектики у Достоевского, так как “самое глубинное, заветное и жизненное” в его произведениях связано с душой писателя. (Л. Гроссман)
Многие музыканты, воспитанные на классических традициях, отрицательно высказывались о Малере как композиторе, обвиняя его в мелодической вульгарности и банальности, рыхлости формы, в обилии “музыкальных грубостей”. С точки зрения “артистически прекрасного” стилистическое “дно” музыкальной речи: музыка площади, уличная песня, садовая музыка, военный марш – соседствуют с интонационным слоем высокой романтики, хоралом, гимном…
Малер все это превосходно осознавал сам, иронически высказываясь по этому поводу в письме к Бруно Вальтеру: “Итак, приезжайте, только поскорее, и своевременно вооружайтесь! Вы снова сильно попортите здесь свой вкус…”
Если говорить о материале, несущем печать чужого авторства, то это объясняется естественно: музыкальная “начитанность” Малера была безгранична благодаря работе дирижера и постоянному штудированию чужой музыки. Музыкальный язык его насыщен цитатами, реминисценциями, в результате чего рождаются глубокие исторические ассоциации, и создается конкретизация музыкальных образов. Но все “инородные детали” внедрялись в исключительно личное малеровское мироощущение.
Такие же “глубинные, заветные и жизненные” ассоциации мы ощущаем, слушая Густава Малера и читая Федора Достоевского.
М У З Ы К А – 9 симфония. Финал (2-я тема)
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. “БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ”, глава “Бунт”
Я тебе должен сделать одно признание, я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про Иоанна Милостивого (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убежден, что он это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви. Чтобы полюбить человека, надо чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое – пропала любовь…
По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо…Положим, я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я. И сверх того, редко человек согласится признать другого за страдальца. Почему..? Потому, например, что от меня дурно пахнет, что у меня глупое лицо, потому что я раз когда-то отдавил ему ногу. К тому же страдание, унижающее меня, голод, например, еще допустит во мне мой благодетель, но чуть повыше страдание, за идею, например, -- нет – посмотрит на меня и вдруг увидит, что у меня вовсе не то лицо, какое по его фантазии, должно быть у человека, страдающего за… идею… Отвлеченно еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда. Но довольно об этом.
Я хотел говорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на страданиях одних детей… во-первых, деток можно любить даже и вблизи, даже и грязных… Во- вторых, большие отвратительны и любви не заслуживают – они съели яблоко и познали добро и зло. Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виноваты. Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному!
… Кстати, мне недавно рассказывал один болгарин как турки и черкесы там у них, в Болгарии, повсеместно злодействуют, опасаясь поголовного восстания славян, – то есть жгут, режут, насилуют женщин и детей, прибивают арестантам уши к забору гвоздями… всего вообразить невозможно. Эти турки, между прочим, с сладострастием мучили и детей, начиная с вырезания их кинжалами из чрева матери, до бросания вверх грудных младенцев и подхватывания их на штык на глазах матерей… Кстати, турки, говорят, очень любят сладкое. … Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию…
Я, видишь ли, любитель и собиратель некоторых фактиков и, веришь ли, записываю и собираю из газет и рассказов… и у меня уже хорошая коллекция… Есть у меня одна прелестная брошюрка, перевод с французского, о том, как в Женеве, очень недавно, всего лет пять назад, казнили одного злодея и убийцу Ришара, двадцатитрехлетнего малого, раскаявшегося и обратившегося к христианской вере перед самым эшафотом. Этот Ришар был чей-то незаконнорожденный, которого еще младенцем лет шести подарили родители горным швейцарским пастухам, и те его взрастили, чтоб употреблять в работу. Рос он у них как дикий зверенок, не научили его пастухи ничему, напротив, семи лет уже посылали пасти стадо,… в холод, почти без одежды и почти не кормя его. Никто из них не раскаивался, ибо Ришар подарен им был как вещь, и они даже не находили необходимым кормить его. Сам Ришар, … как блудный сын в Евангелии, желал ужасно поесть хоть того месива, которое давали откармливаемым на продажу свиньям, но ему не давали даже и этого и били, когда он крал у свиней, и так провел он все детство… и юность, до тех пор пока возрос и, укрепившись в силах, пошел сам воровать. Дикарь стал добывать деньги поденною работой, добытое пропивал, жил как изверг и кончил тем, что убил какого-то старика и ограбил. Его схватили, судили и присудили к смерти. И вот в тюрьме его окружают пасторы… благотворительные дамы… Научили его читать, писать, стали толковать Евангелие, убеждали, давили… и вот он сам сознается в своем преступлении. Он написал суду, что он изверг… и что его озарил Господь… и послал ему благодать… Все взволновалось в Женеве, все, что было высшего и благовоспитанного, ринулось к нему в тюрьму… И вот покрытого поцелуями братьев брата Ришара втащили на эшафот, положили на гильотину и оттяпали-таки ему по-братски голову за то, что и на него сошла благодать.
М У З Ы К А – 1 симфония. 3 часть (первая тема)
У Некрасова есть стихи о том, как мужик сечет лошадь кнутом по глазам, “по кротким глазам”. Слабосильная лошаденка, на которую навалили слишком, завязла с возом и не может вытащить. Мужик бьет ее, бьет с остервенением, не понимая, что он делает. “Хоть ты и не в силах, а вези, умри, да вези!”… Вне себя она рванула и вывезла и пошла, вся дрожа, не дыша, как-то боком, с какою-то припрыжкой, как-то неестественно и позорно – у Некрасова это ужасно…
Но ведь можно сечь и людей. И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами. Секут минуту, секут пять минут, десять, дальше, больше, чаще… Ребенок кричит, задыхается…: “Папа, папа, папочка, папочка!” Дело каким-то случаем доходит до суда. Нанимается адвокат: “Дело, дескать, простое, семейное и обыкновенное…” Выносят оправдательный приговор. Публика ревет от счастья, что оправдали мучителя.
Картинки прелестные!
Девчоночку маленькую возненавидели отец и мать, “почтеннейшие люди, образованные и воспитанные”. Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили все ее тело в синяки, … в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью… И эта мать могла спать, когда ночью слышались стоны бедного ребеночка, запертого в подлом месте!
Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще даже не умеющее осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к “Боженьке”, чтобы тот защитил его…
Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к “Боженьке”.
…Мучаю я тебя… ты как будто не в себе. Я перестану,… только еще одну картинку…
Это было в самое мрачное время крепостного права. У генерала псарня с сотнями собак и чуть не сотня псарей. И вот дворовый мальчик, всего восьми лет, пустил как-то, играя, камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей…. Взяли виновника, всю ночь просидел в кутузке, наутро собрана вся дворня для назидания, а впереди всех мать виновного мальчика. Выводят мальчика, раздевают донага (а день холодный, туманный, осенний). “Гони его!” – командует генерал… Затравил на глазах у матери, и псы растерзали ребеночка в клочки!..
… В сотый раз повторяю – вопросов множество, но я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно, что мне надо сказать. Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста?.. Для чего должны страдать они, и зачем им покупать страданиями гармонию?
Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все торе возгласят со слезами: “Прав ты, Господи!”, то уж, конечно, настанет венец познания и все объяснится… Но стоит ли эта высшая гармония слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка…
Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое, но страдание своего растерзанного ребенка она не имеет права простить… А если так, … где же гармония?
Скажи мне сам прямо: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно крохотное созданьице, вот того самого ребеночка … и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли ты быть архитектором?
И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять свое счастье на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми?
М У З Ы К А – 2 симфония. 1 часть (первая тема в развитии)
Заключение.
Сфера реальной жизни воспринималась обоими художниками как царство трагической неустроенности, что всячески усиливалось и нагнеталось в произведениях. Это получило особое название – “жестокий талант”. Но после – неустанные поиски и утверждение выхода из трагической сферы в царство гармонии. Конкретное решение о том, где искать гармонию, в течение жизни обоих художников менялось, но стремление найти и воплотить идею мировой гармонии всегда оставалось важным.
“Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой – и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою”.
“Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и оставаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях не уныть и не пасть – вот в чем жизнь, в чем задача ее”. (Федор Михайлович Достоевский)
“Создания” человека – воистину мимолетны и смертны; непреходящее – это то, что человек делает из самого себя, чем он становится в своей жизни, благодаря неустанному стремлению”.
“Один из последних вопросов, “великий вопрос”: “Почему ты жил? Почему ты страдал? Неужели все это – только огромная страшная шутка?” Мы должны каким-либо способом решить эти вопросы, если нам предстоит жить и даже если нам предстоит только умереть! В чьей жизни хоть однажды раздался этот призыв – тот должен дать какой-нибудь ответ…” (Густав Малер)
“Жизнь хороша, и надо так сделать, чтобы это мог подтвердить на земле каждый”.
“Будем, во-первых и прежде всего добры, потом честны, а потом не будем никогда забывать друг о друге”. (Федор Михайлович Достоевский)
М У З Ы К А – 5 симфония. 4-я часть [Приложение]
Список использованной литературы:
- Малер Г. Письма. Воспоминания. Изд. 2-е. М., 1968.
- Барсова И. А. Симфонии Густава Малера. М.: Советский композитор, 1975.
- Барсова И.А. Малер и Достоевский. Опыт сравнения / Сб. Музыка – культура – человек. Вып. 2. Свердловск, 1991.
- Барсова И.А. “Трижды лишенный родины” // Музыкальная академия № 1, 1994.
- Пустовалова М. Федор Достоевский – Нина Гофман // Музыкальная академия № 1, 1994.
- Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М.: Слово, 1999.
Перечень музыкальных произведений:
- Г. Малер. Симфония 1. Части 3 и 4.
- Г. Малер. Симфония 2 Часть 1.
- Г. Малер. Симфония 5. Части 1 и 4.
- Г. Малер. Симфония 9. Часть 4.