Василий Андреевич Жуковский (1783-1852). Его называют одной из самых благородных и обаятельных личностей в русской литературе XIX века. Современники говорили о его нравственной красоте, о его исключительной честности, чистоте, кроткой, “голубиной натуре”, считали его совестью отечественной словесности.
Особая грань личности Жуковского – его заступничество за преследуемых и гонимых людей. Пользуясь своим пребыванием при царском дворе в качестве учителя императрицы и воспитателя наследника престола, он неутомимо ходатайствовал за писателей, художников, свободолюбцев, подвергшихся царской опале. Жуковский не только способствовал формированию гения Пушкина, но и четырежды спасал его от гибели. После смерти великого поэта именно Жуковский способствовал (хотя и с вынужденными потерями) изданию недозволенных пушкинских сочинений.
Жуковский выступал в самых разнообразных поэтических жанрах. Он пробовал свои возможности в романсе, сказке и балладе. “Баллады, – писал поэт, – мой избранный род поэзии”.
Баллада, как жанр, зародилась в средние века у романских народов и представляла собой одноголосную танцевальную песню. В ХП-ХШ веке баллада стала одним из важнейших жанров искусства трубадуров и труверов. ВXIII-XV веках во Франции баллада представляла собой полифоническую (многоголосную) строфическую песню с рефреном (рефрен – повторяющиеся музыкальный материал). В народном искусстве Англии, Шотландии и Ирландии баллада являлась сюжетно-повествовательной песней на фантастический легендарно-исторический, бытовой сюжет часто с авантюрным элементом. Для баллады характерно краткость возложения событий и наличие драматической развязки. Народная баллада оказала существенное влияние на развитие жанра баллады в европейской профессиональной поэзии и музыки. В середине XVIII века профессиональная песня главным образом для голоса и фортепиано возникает в Германии. Ее расцвет связан с австро-немецким романтизмом.
Великий русский поэт 19 века В. А. Жуковский обладал выдающимся искусством перевода и именно из сюжетов произведений зарубежных поэтов он черпает свое вдохновение. Жуковский ввел в культурный оборот нашей страны лучших поэтов Англии (Грея, Томсона, Голдсмита, Скотта, Саути, Байрона, Т. Мура), Германии (Бюргера, Гете, Шиллера, Гебеля, Фуке, Уланда), Франции (Лафонтена, 1 Гарни), Греция (Гомера), Персии и таджикского народа (Фирдоуси), Рима (Вергилия) и других стран. Поэт исходил из убеждения, что “переводчик, уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь одинаковое с ним воображение, одинаковое искусство слога, одинаковую силу в уме и чувствах”. И, верный себе, он избирал для переводов лишь тех поэтов и тех их произведения, которые в той или иной мере были ему идейно – эстетически созвучны. В связи с этим, как правило, предпочтение отдавалось романтикам.
С 1807 по 1833 год Жуковский переводит наиболее созвучные ему переводы Шиллера (159-1805): “Ахилл” (1812-1814), “Орлеанская дева” (1821), “Торжество победителей” (1828), “Жалоба Цереры” (1831), “Элевзинский праздник” (1833). В этих произведениях перед нами предстает не мятежник, отразивший идеи “Бури и натиска”, а отвлеченный гуманист, покорный богу, проникнутый религиозными настроениями, предающийся печали и грусти. С 1816 года Жуковский обращается к немецкому религиозно-идиллическому поэту Гебелю: “Красный карбункул” (1816), “Утренняя звезда” (1818), “Неожиданное свидание” (1831), “Воскресное утро в деревне” (1836). Одновременно с Гебелем он начал переводить немецкого романтика Л. Уланда. В творчестве этого поэта ему оказались созвучными не идеи либерально-буржуазных, республиканских свобод, а воспевание неизменного и вечного чувства любви (“Утешение”, 1818; “Алонзо”, 1831; “Нормандский обычай”, 1832), идиллическое изображение природы (“Приход весны”, 1831). Жуковского привлек могучий гений Байрона (1788-1824), властителя дум “Шильонский узник”. Избрав эту грустную повесть, поэт опустил в ней посвящение свободе (“Сонет к Шильону”) и пронизывал ее религиозным чувством.
Повинуясь непреодолимому поэтическому обаянию Ундины, олицетворяющей водную стихию, Жуковский в 1831 году начал “рассказывать” стихами повесть реакционного немецкого романтика Фуке (Фридрих де лаМотт, 1777 – 1843) и закончил ее в 1836 году. Прочтя повесть, Гоголь писал своей знакомой В. О. Балабиной: “Чудо что за повесть!”
Творческое соперничество иногда принмало у Жуковского и форму “своевольства”. По поводу “Рустема и Зораба” он писал Зейдлицу: “Мой перевод не только вольный, но своевольный, я многое выбросил и многое прибавил”.
Оригинальность переводческой манеры Жуковского хорошо раскрыт^ им самим в письме к Гоголю от 6 (18) февраля 1848 года: “У меня почти все или чужое, или по поводу чужого – и все, однако, мое”. Основным мотивом его соперничества с переводимым автором всегда оставалось желание наиболее ярко выразить свойства данного произведения. Поэтому, соперничая, он в подавляющем большинстве создавал образцовые переводы, отвечающие стилевому своеобразию их оригиналов. В самом конце своей жизни Жуковский избрал для переводов “Одиссею” и “Илиаду”. Обращаясь к этим произведениям, он противопоставлял современности (материализму, атеизму, революции) идеальную патриархальность древнего мира, усиливая наличие в нем любезной ему романтической меланхолии. Но объективное значение этих и других его переводов было более широкое – приобщение соотечественников, их литературы к мировой культуре.
При всем том либерально-гуманистические тенденции поэта сказались и в этих переводах, в особенности же в таких, как “Шильонский узник”, “Ундина”, “Сид”, “Наль и Дамаянти” (1841, опубликована в 1844). Поэт прославлял в них моральную красоту героев, олицетворяющих мужественность, справедливость, душевное благородство, доброту, верность в дружбе и в любви.
Пушкин назвал Жуковского “гением перевода”. Гоголь, восхищаясь точностью его переводов, сказал: “И все – вернейший сколок, слово в слово”. И тут же отметил их творческую самобытность. А. А. Бестужев-Марлинский считал, что “многие переводы Жуковского лучше своих подлинников”.
Жуковский утвердил жанр баллады в русской поэзии. Он познакомил читателей с самыми выдающимися образцами этого жанра в европейской литературе: “Кубок”, “Рыцарь Тогенбург”, “Ивиковы журавли”, “Кассандра” Шиллера, “Лесной царь” Гете, “Замок Смальгольм” В. Скотта, “Суд божий над епископом” Саути, “Роланд оруженосец” Уланда и др. Одновременно он создал в “Людмиле”, “Светлане” национальную форму баллады.
Именно как создатель тридцати девяти баллад, написанных с 1808 по 1833 год, поэт приобретает славу оригинального, ведущего писателя, всеми признанного главы нового направления. “Балладник” – так называли его современники, в частности К. Н. Батюшков.
Стилевое своеобразие романтических произведений Жуковского с наибольшей полнотой раскрывается в балладах “Людмила”, “Двенадцать спящих дев”, “Светлана” и в стихотворении “Теон и Эсхин”.
В основе эстетики баллады лежит представление об ужасном событие в судьбе человека, оно реализуется у романтиков в образах привидений, мертвецов, которые оживают в гробах; мертвых женихов, скачущих ночью на коне за невестой; сатаны, являющегося за душой грешника; злодеев. Продавшихдушу ребенка дьяволу. Действие происходит в особой полуфантастической обстановке: кладбище, разверстые могилы, каркающие вороны, багровая луна, освящающая пляшущих духов или скелеты, ночной лес, горящие деревья. Поэтика фантастического и ужасного. Атмосфера тайны, нарочито запутанные вопросы романтической этики (справедливость, возмездие, самопожертвование, верность долгу, любовь и бескорыстие) – основные слагаемые нового художественного мира, открывшегося русскому читателю в балладах Жуковского.
Жизнь как постоянное противостояние судьбе, как поединок человека и обстоятельств, которые одерживают верх над ним, трагическая обреченность человека, наличие неподвластной человеку силы рока – такова этико-философская проблематика баллад.
Основа балладного сюжета заключена в преодолении человеком преграды между посюсторонним и потусторонним миром.
Существуют разные подходы к разделению баллад Жуковского на группы. Одни исследователи (И. М. Семенко) предлагают различать их по национальным и эпохальным признакам. С этой точки зрения можно выделить “античные”, “средневековые” и “русские” баллады. Другие ученые (В. Кулешов) подразделяют баллады Жуковского по тематическому принципу и говорят о любовных балладах, философских, фантастических и исторических.
По разделению И. М. Семенко баллады “античного” содержания: “Ивиковы журавли”, 1813; “Кассандра”, 1809; “Ахилл”, 1812- 1814, средневековые: “Граф Гапсбургский”, 1818; “Замок Смальгольм, или Иванов вечер”, 1822; “Кубок”, 1831; “Перчатка”, 1831, русского: “Вадим”, 1814- 1817; “Светлана”, 1808 – 1812. Всем им свойствен глубочайший лиризм.
Баллада “Людмила”, созданная по западноевропейскому образцу и являющаяся вольным переводом знаменитой баллады “Ленора” немецкого поэта Г. А. Бюргера (1747 – 1794), опубликована в 1808 году в девятом номере “Вестника Европы”. Ее сюжет связан с русским средневековьем, с ливонскими войнами XVI – XVII веков. Людмила, не дождавшись любимого с поля брани, начала роптать на свою судьбу:
Милый друг, всему конец;
Что прошло – невозвратимо;
Небо к нам неумолимо;
Царь небесный нас забыл...
Мне ль он счастья не сулил?
Где ж обетов исполненье?
Где святое провиденье?
Нет, немилостив творец;
Всё прости, всему конец..
Ах! родная, миновалось!
Сердце верить отказалось!
Я ль, с надеждой и мольбой,
Пред иконою святой
Не точила слез ручьями?
Нет, бесплодными мольбами
Не призвать минувших дней;
Не цвести душе моей.
Ее успокаивает мать говоря:
О Людмила, грех роптанье;
Скорбь – создателя посланье;
Зла создатель не творит;
Мертвых стон не воскресит.
Дочь, воспомни смертный час;
Кратко жизни сей страданье;
Рай – смиренным воздаянье;
Ад — бунтующим сердцам;
Будь послушна небесам.
В этих словах основная идея баллады. За отступление от веры Людмила наказывается. Вместо награды, вечного счастья ее уделом стал ад. Рисунок 1.
Рис. 1
Уже в сентиментальных произведениях Жуковский обнаружил преобладающий интерес к психологическому миру своих героев. В “Людмиле” и во всех последующих произведениях психологическая обрисовка персонажей становится еще более глубокой и тонкой. Поэт стремится воссоздать все перипетии переживаний Людмилы: тревогу и грусть по милому, ожившие надежды на сладостное свидание и неудержимую скорбь, отчаяние, недоумение и радость, сменяющиеся страхом и смертным ужасом, когда любимый привозит ее на кладбище к собственной могиле.
В соответствии с общим духом этой баллады в ней отчетливо отразилась созерцательно-лирическая лексика: “приуныв”, “вздыхала”, “мечтала”. Слово “тихий” в разнообразных сочетаниях повторяется здесь более десяти раз (“тихо идет”, “тихою дубравой”, “тихий... хор”). В балладе явственно обнаруживается склонность к лирико-эмоциональным эпитетам: “томну голову”, “милый друг”, безотрадная обитель”, “прискорбны очи”, “нежною рукою”. Стремление передать неопределенность световых оттенков только что наступившей ночи привело к фразеологизму “светлый сумрак”.
Для повышения эмоционального напряжения и музыкальности баллады поэт обильно использует вопросительно-восклицательную интонацию (“Близко ль милый?” – “Вот примчались”), остановки и паузы (“А Людмила?”), рефрены (“Чу!”) и их варианты (“Едем, едем, час настал”, “Едем, едем, путь далек”). Остановки, умолчания и паузы, синтаксические параллелизмы, часто встречающиеся в балладе “Людмила”, – следствие психологизации языка, присущей романтизму.
Развивая художественные завоевания предшествующего периода, Жуковский ещё чаще обращается к звукописи, способствующей музыкальности его баллады: “Топот, ржание коней; Трубный треск и стук мечей”. Или: “Слышат шорох тихих теней”. И еще: “Страшно доски затрещали; Кости в кости застучали”.
Усиливая легкость, воздушность, напевность, мелодичность четырехстопного хорея баллады, Жуковский применяет пиррихии (“Черный”, ворон встрепенулся”), повторения (“Близко, близко ратный строй”), пропуски членов предложения (“Дом твой – гроб, жених – мертвец”), единоначатия (“То из облака блеснет, то за облако зайдет”).
Подчеркивая элегизм своего романтизма, Жуковский впервые дал балладе “Людмила” сгусток его внешних признаков, связанных с таинственно-страшным, глубоко-скорбным, могильным: ночь, мгла, привидения, саван, могильные кресты, гроб, мертвец. Здесь даже “в траве чуть слышный шепот, как усопший тихий глас”.
Придавая балладе народный колорит, поэт применяет в ней просторечные слова и выражения (“сулил”, “миновалось”, “проглянет”, “ждет-пождет”), бытовые сравнения (“светлым хороводом”, “будто в листьях повилика”), устно-поэтические (“борзый конь”, “ветер буйный”), традиционно-сказочные изобразительные приемы (“пышет конь, земля дрожит”).
По свидетельству Белинского, “стихи этой баллады не могли не удивить всех своей легкостью, звучностью, а главное – своим складом, совершенно небывалым, новым и оригинальным”.
Обладая несомненными достоинствами, оправдывающими восторг и удивление современников, баллада “Людмила” не несет в себе черт подлинной народности.
Опираясь на тот же сюжет бюргеровской “Леноры”, Жуковский задумал в 1808 году написать самую радостную балладу “Светлана”, которая была опубликована в журнале “Вестник Европы” в 1813 году. В “Светлане” поэт использовал древнее поверье о гаданиях крестьянских девушек в ночь перед Крещением. В начале ХIХ века гадания утратили свою первоначальную магическую основу, став излюбленной девичьей игрой. Единственным путем к перемене жизни девушки в прошлом было ее замужество, поэтому и вопрос, кто будет ее “суженым”, был очень важным. Поэт обращается только к некоторым из древних девичьих гаданий, поскольку ему важна не этнографическая полнота древнейших форм, а новые средства для создания национального колорита в стихотворении. В сюжете “Светланы” девушки бросают за ворота башмачок и чей из них будет поднят случайным прохожим, та и выйдет замуж первой:
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,
Серьги изумрудны,
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
Песенки подблюдны.
Жуковский посвятил эту балладу своей племяннице Александре Воейковой, урожденной Протасовой, поднеся ее в качестве свадебного подарка.
Жуковский погружается в сферу народных легенд и суеверий в том виде, в каком они представали в сознании людей начала XIX в. Формой обращения поэтов-профессионалов к образам и сюжетам, почерпнутым из фольклора, также становится и баллада.
“Светлана” – оригинальная баллада, косвенно связанная с серией европейских и русских подражаний “Леноре” Бюргера, поскольку сюжеты имеют сходную фабульную основу. Светлана тоже грустит из-за длительной разлуки с женихом, а в полночь гадает о судьбе своего возлюбленного, хочет узнать, как скоро он вернется к ней. В состоянии полудремы ей кажется, что к ней приезжает жених и увозит с собой. Затем они едут по заснеженной степи, а когда проезжают мимо церкви, то героиня замечает, что там идет отпевание. Наконец жених привозит ее в уединенную хижину, при входе в которую она видит гроб, из которого подымается ее жених-мертвец. Неожиданно появившийся “белый голубочек” защищает Светлану от мертвеца. Рисунок 2.
Рис. 2
Встрепенулся, развернул
Легкие он крилы;
К мертвецу на грудь вспорхнул…
Всей лишенный силы,
Простонав, заскрежетал
Страшно он зубами
И на деву засверкал
Грозными очами..
Снова бледность на устах;
В закатившихся глазах
Смерть изобразилась...
Глядь, Светлана... о творец!
Милый друг ее – мертвец!
Ах!, и пробудилась.
А затем все ужасы исчезают и как бы отменяются в своей действительности неожиданным пробуждением героини: она заснула во время гадания, все страхи оказались сном, а в яви жених является к ней живым и невредимым, и счастье встречи любящих становится сюжетной концовкой баллады.
Структура данной баллады отражает двойственность художественного метода этого жанра: вначале “Светлана” исполнена романтического пафоса тайны и чуда, и поэт тонко передает восторженное и одновременно робкое состояние чувств молодой души, влекомой сладким страхом к неожиданным ночным событиям:
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
Страх туманит очи...
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,
Вестник полуночи.
В кульминационный момент автор нарушает изначально заданный национальный колорит, воссоздавая типично сентименталистскую ситуацию: “белоснежный голубок”, преисполненный исключительной чувствительности по отношению к девушке, смело спасает ее от страшного скрежещущего зубами мертвеца. Стоит голубку обнять ее крылами, как она просыпается и возвращается к исходной реальности. Подобная концовка чрезвычайно идеализирует ситуацию, так как получается, что наяву всем сопутствует счастье, а несчастья возможны лишь во сне. Эта идеализация подкрепляется дидактическим итогом:
Лучший друг нам в жизни сей
Вера Провиденье.
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье – лживый сон
Счастье – пробужденье.
В противоположность Людмиле, героине одноименной ранее написанной баллады, которая “жизнь кляла” и “Творца на суд звала”, Светлана молит ангела-утешителя утолить ее печаль, и ее просьбы моментально услышаны. Противоречат исходной балладной традиции отказ от фантастики, одновременно шутливая и счастливая концовка, введение реальных мотивировок. Поэт снял с происшествия мрачный оттенок – случайный сон временно омрачил героиню, – и трагичность (потенциальная!) осталась нереализованной
Баллады Жуковского открыли романтическое течение в русской литературе, создали оригинальную жанровую традицию: фантастически напряженный ход событий, драматический сюжет, моралистический итог, откровенная условность авторской поэзии. После Жуковского в русской поэзии легендарность историко-героического сюжета стала необходимым условием балладного жанра.
В балладах Жуковского высокие нравственные чувства почти всегда торжествуют над низменными, своекорыстными. Но победа их наступает лишь в том случае, если сам человек остается верен своим убеждениям и привязанностям. Баллады намекают на необычность отношений с миром, на странную и страшную связь с потусторонними явлениями. Она не всегда выступает благом, но, в конечном счете, все же обнаруживает – даже в ущерб конкретному человеку – просветляющий нравственный смысл.
Баллады Жуковского – это яркие и самобытные произведения, которые волнуют читателей и в наше время.