Сибирь всегда была заветной землей для Владимира Чивилихина. Он писал: «Осенью птицы улетают на юг, в теплые края, а меня почему-то тянет на восток, в Сибирь. Вначале я думал , что это обыкновенная ностальгия, тоска по родным местам, однако друзья придумали для моей болезни другое название – «сибирка». Край, давший ему жизнь (Владимир Чивилихин родился в 1928 году в рабочей семье в сибирском городке Мариинске, вырос на маленькой станции с поэтическим названием Тайга; потом это слово в чивилихинских книгах зазвучит заманчиво и окрылено), направил и первые трудовые шаги: будущий журналист и писатель был слесарем, кочегаром, помощником паровозного машиниста, бригадиром в депо, мастером железнодорожного училища. Потом опыт юных рабочих лет, благодарное чувство к поставившей на ноги малой родине скажется почти во всех книгах, вплоть до последней, которую он успел дописать и в которой мощно и купно объял мыслью и чувством великое историческое поле общей нашей Родины, России,- двух монументальных томах « Памяти».
Первые произведения Владимира Чивилихина, в особенности документальная повесть «Шуми, тайга, шуми!», оказались на редкость злободневными. О них писали и говорили, отмечая талантливость и гражданскую смелость, страстность автора. Повесть «Шуми, тайга, шуми!» с её историей молодых лесоводов и Кедрограда, крепко обратила внимание ученых, публицистов, всех, кому была дорога судьба русских лесов, кто работал за разумное природопользование вообще. Прочно завязанный в повести узел кедровой эпопеи вновь и вновь станет приковывать внимание писателя. Событийность, определившая ход повести и затем замечательного путевого дневника « Месяц в Кедрограде», обернется страстным, исполненным глубокого философского смысла монологом – « Словом о кедре». И это бескорыстное подвижническое однолюбие покорить читателя. Эти и последующие очерки и публицистические выступления, составившие, пожалуй, первую капитальную книгу В. Чивилихина «Любит ли она тебя?», дали на долгие времена прописку в литературе теме «среда и человек», в ту пору малозаметной, а теперь, как видим, первостепенной.
Идя вослед выдающемуся русскому писателю, своему современнику, Леониду Максимовичу Леонову, В. Чивилихин в таких своих публицистических произведениях, как «Месяц в Кедрограде», «Светлое око Сибири», «Слово о кедре», «О чем шумят русские леса?», «Поющие пески», «Земля в беде» поднимает чрезвычайно важную общественно-социальную и естественно-философскую проблему «человек и природа», или, более обобщенно, «человек и среда», возводя ее в ряд неотложных государственных задач, пути решения которых ныне обозначены в ряде высоких официальных постановлений по экологии.
Накопленный в работе над первыми очерками и статьями литературный опыт и возникший в связи с этим интерес к точным фактам и свидетельствам, позволили В.Чивилихину обрести подлинное мастерство в жанре документальной повести. Среди них первое место по идейно-художественной значительности и завершенности занимают «Серебряные рельсы» - этот суровый, даже трагический рассказ о подвиге, о величии души, товариществе, патриотическом долге.
Три отважных изыскателя железных дорог: начальник экспедиции Александр Кошурников и его помощники Алексей Журавлев и Константин Стофато (Их именами теперь названы станции на дороге Абакан – Тайшет) бесследно исчезли в непроходимых Саянах. Много позже в руки писателя попадет уникальный дневник Кошурникова. Который и поможет восстановить скорбную и величавую одиссею трех наших простых соотечественников. Чтобы представить, какой эмоциональной силой воздействия обладал чудом сохранившийся на теле погибшего, почти занесенного речным песком изыскателя документ, достаточно привести последние, завершающие трагедию строки из него: « 3 ноября. Вторник. Пишу, вероятно, последний раз. Замерзаю. Вчера, 2 ноября, произошла катастрофа. Погибли Костя и Алеша…..
В грозном предчувствии смертного конца выгорают человеческие души и власть забирает инстинкт самосохранения, выживания. Об этом писал еще Джек Лондон. Золотая лихорадка, белое безмолвие. Об этом вспомнят герои повести, они не поймут жадность к золоту, гибельно захватившую лондоновских одиночек, мелкими покажутся их беды и тяготы – не жрал комар, не терзал гнус, не мучила ледяная горная река.
И если у многих героев американского писателя в час смертного испытания уходит все человеческое, остается один могучий инстинкт выживания, то в душах настоящих героев, трех бесстрашных покорителей новых дорог, свершается нечто иное – великий взрыв человечности, трагически прекрасное восхождение на высоты человеческого духа.
В. Чивилихин каждой главе повести предпосылает эпиграф из книг и дневников великого русского путешественника, исследователя Центральной Азии Н.М. Пржевальского, тем самым как бы подчеркивая преемственность поколений русских землепроходцев, которые роднит отвага, патриотизм, готовность пойти на жертву ради интересов Родины.
Владение тайнами художественной прозы, которая всегда входила в документальные произведения писателя, поддерживая в них обобщающую высоту, раздвигая рамки описываемого, жестко обозначенные точными фактами, замечательно проявилось в собственно беллетристических повестях В.Чивилихина – «Про Клаву Иванову», «Елки – моталки, «Над уровнем моря».
«Про Клаву Иванову» - пожалуй, первое и последнее произведение Владимира Чивилихина, не отмеченной героикой, в котором нет ни чрезвычайных событий и обстоятельств, ни динамично разворачиваемого сюжета, ни, наконец, значительной личности, приподнятой и романтизированной. Действие его протекает в будничной, сугубо производственной обстановке паровозного депо. Фабула повести также предельно просто – это история соблазненной и покинутой девушки, ничем особенно не примечательной. Однако повесть сразу же обратила на себя внимание новизной и жизненностью проблематики, какой-то особой нравственной страстностью, которая всегда была присуща произведениям В.Чивилихина. Дело было не только в самой героине, в ее доверчивости, неискушенности натуры, обернувшимся личным несчастьем: мать-одиночка, без собственного угла и людского сочувствия. Писатель не боится показать быт далекой сибирской глубинки, в котором, в силу различных социально-исторических причин, оставалось немало от стародавних традиций, от кержацкого матерого уклада, «в котором все перемешалось: старомодное почитание дедов и строгость к молодым, легенды, что лучше правды, но правда хуже всякой выдумки, грязища в цехах и февральская «снегоборьба», вечные бдения диспетчеров и обстоятельные, нудные, похожие друг на друга планерки». Но главное все же писатель видит в другом – это разнообразная и по-своему интересная жизнь устоявшегося «кадрового» рабочего коллектива, с его трудностями, моралью, заботами и радостями. Тут законно гордятся своей историей, тем, что у них на Перегоне возник первый в России Совет рабочих депутатов, что Сергей Миронович Киров создал здесь местную большевистскую организацию, что палили они по белякам из самодельных пушек, а в годы войны бесперебойно отправляли на фронт отремонтированные паровозы. Здесь с любовью говорят о басовитом гудке «кормильце», возвещавшем начало и конец смены, о клубе, который построен своими руками, а в деповской «дежурке» можно наслушаться прелюбопытных былей и небылиц про житье-бытье станционного поселка. И этот коллектив, состоявший, в сущности, из неплохих, сердечных людей, вдруг в большинстве своем хмуро встретил девушку-фэзэушницу, вся вина которой – родившийся без отца ребенка на руках. Потом все образуется, как это сплошь и рядом бывает в жизни. В конце концов победит дух человечности и здравого рассудка. Победят старый рабочий Глухарь и молодой собрат его по коллективу Петр Жиганов, который и ведет свое повествование про Клаву Иванову. Они – Глухарь и Жиганов – образы живой убедительной силы, носители подлинной трудовой морали, они – чивилихинские герои, ибо чисты душой, граждански ответственны за все творимое вокруг, трудолюбивы и скромны.
Тщательно выписанные и тонко, продуманно введенные в ткань повествования картины сибирской природы (воспринимаемой глазами молодого Жигалина, бесконечно любящего тайгу, где душа будто «лечит счастье искать») не только подчеркивают духовную восприимчивость к красоте простого человека, они создают особый воздух повести, как бы разряжающий. Смягчающий атмосферу сугубо индустриальную, производственную. Лиризм этих картин, спокойно величавых и возвышенных, несомненно, обогащает эмоциональную палитру повести.
«Елки-моталки», появившиеся позже, - произведение иной проблематики, иного материала, даже несколько экзотического. Излюбленный прием В. Чивилихина – соединение романтического содержания с сугубо реалистической манерой его освоения – придает здесь повествованию своеобразный художественный колорит, как бы высвечивая двойным светом события и людей. Хотя бы начать с того, что герои повести – лесные пожарные, люди, безусловно, не массовой профессии, связанной со стихией, опасностью, риском. Отсюда в ней заметна героическая линия, проведенная сквозь будни и чисто человеческие коллизии. Последние – это нравственное противостояние ведущего героя Родиона Гуляева и некоего Евксентьевского, занесенного в сибирские края, как говорится, на «перековку». Это сюжетный и нравственный, что ли, центр повести, соединяющий все остальные линии. Родион Гуляев и его друзья показаны как фигуры, безусловно, положительные, нравственно здоровые, знающие, как достойно прожить жизнь, короче, это люди трудовой психологии. Напротив, Евксентьевский сам себя заключил в мелкий мирок потребителя и прожигателя, ловца сомнительных житейских ценностей. Для Родиона он – дезертир и цена ему соответствующая: «Вот и войны нет, а дезертиры есть. Если не работает кто или вполсилы норовит, - значит он на чужом горбу едет … Нет, если бы каждый нет свои два пудика, много всем бы народом можно поднять!» Хотя Гуляев отнюдь не нравственный максималист, холодный, непреклонный, судья всех и каждого. Он любил своих товарищей по жизни и работе за надежность, видел их «во всяких видах», не скучал, слушая их обыденные разговоры о бедах – заботах, но хорошо знал и слабости, грешки каждого. Такая простая, земная человечность его, видная во всем, способна вдруг выплеснуться какой0то пронзительной болью за человека. Он вспоминает, как в одной из жестоких схваток с лесным пожаром погиб тракторист. «И вот подумать – один только человек, а народ без него бедный. Еще дольше подумать – от него бы дети пошли, от них новые люди. Один человек, но какая в народе широкая просека образуется! Чем дальше, тем шире
Не только многоопытностью, профессиональной сноровкой, но и этой вот щедрой человечностью держался многие годы в нелегкой бригаде, где у всякой свой норов, непререкаемый авторитет Родиона. Недаром старый рабочий Неелов втолковывает баптисту, суеверно боявшемуся мира житейского: «Нет, милый, человек … Ты свою пропаганду тут забудь, мы народ тертый. Ну и что же такого, что ты под командой коммуниста? Все мы подчиняемся без звука, потому что он дело наше знает во всяком виде. И, кроме того, Гуляев – человек!»
Гуляев и получился, как образ, тоже живым, тепло ощутимым, лишенным схематизма, той литературной положительности, которая претит. В литературе тех лет, когда появились «Елки – моталки», он был определенно заметен, если еще взять во внимание, что в ту пору немало было героев крикливой фразы, особенно молодых, которые ради поиска разгоняющей скуку романтики совершали наезды в Сибирь. В известной степени и вся повесть имела характер хорошо заметной полемики, хотя главное в ней – утверждение молодого героя своего времени.
В. Чивилихин не раз признавался, что он писатель современной, актуальной темы, «Всегда принципиально писал современные вещи, то есть календарно современные». И конечно, появление Двухтомного исторического эссе после нескольких лет литературного молчания было неожиданным. Теперь, по прошествию времени после публикации «Памяти» и кончины писателя, мы можем оценить труд в пятнадцать лет, который предпринял он, забирая в орбиту своего художественного внимания всю обозримую глубину великой русской истории. И это не было разрывом в творчестве, уходом от прежнего себя. Была единая, сокровенная подоплека, которая закономерно выводила из прежних книг историческую «Память». Этой подоплекой, всеохватывающей сущностью была сжигающая и сжегшая писателя страсть бережения Родины. В охранительной пламенной публицистике его, в сторожевом крике том об исчезающих лесах, о мелеющих реках, беднеющих почках, был призыв сберечь материнское лоно природы, в котором тысячелетия живут и покоятся народы нашего государства, творится их самобытная история. Она, эта отечественная история, тоже не раз была в беде, подвергалась не менее грозным набегам и палам, как и молчаливая, терпеливая природа.
Актуальность романа-эссе В. Чивилихина в том, что, дав ему имя «Память», он сделал генеральной не научно-историческую категорию, а нечто, что необыкновенно емко вбирает многое – историю, культуру, политику, этнографию … Это – духовный путь народа, духовная преемственность его бесчисленных поколений.
Через ушедших людей, их дела и дни мы убеждаемся, что прошлое не ушло. Мы живем в нем, сами того не замечая, оно в нас – в нашем мировоззрении, нравственных нормах, каждодневных мыслях, чувствах, поступках, образе жизни, языке, наследственных – от деда к внуку – привычках, и уж от человека лично, а также общества, в котором он живет, зависит степень его духовного родства с предками.
Огромное место в романе – эссе занимает повествование – исследование об участниках восстания на Сенатской площади в декабре 1825 года. Декабризм был выношен российской действительностью и, как справедливо пишет В. Чивилихин, был истинно русским явлением, тысячами нитей связанным с социально-политическими обстоятельствами того времени, с историческими и культурными традициями, бытом и духовным складом нашего народа. В. Чивилихин по крупицам собрал то, что помогло ему воссоздать четкие портреты героев, стертые временем и злым умыслом. Среди них были поистине удивительные люди, на каторге и в ссылке продолжили они свой гражданский и духовный подвиг Н. Мозгалевский, П. Выгодовский, Н. Басаргин, А. Корнилович, В. Ивашев не только достойно прожили жизнь, но трудами своими, нравственным примером осветили скудную тогда жизнь сибирской бескрайности.
Страницы, посвященные декабристам, овеяло суровым пафосом революционного подвига, освещены светом высокой гражданственности и чистой нравственности, затверждают в памяти потомков прекрасные примеры патриотического, беззаветного служения народным интересам.
Жизнь Владимира Чивилихина была подвижнической не только напряжением и качеством труда в ней, но главным образом страстной преданностью великим целям, будь то защита природы, в которой живет его народ, или истории, творимой веками многими поколениями. Писатель сам бесконечно верил в то, о чем его книги и что защищал. Поэтому он обращает в свою веру через эту искренность собственного чувства и покоряющую силу таланта. Его жизнь вела всепоглощающая, всесобирающая в один пламенный луч дума о пользе всеобщей, о русской земле, о русском человеке на ней.