Секретарь:
Встать, суд идет!
Пауза. Далее читает текст обвинительного акта:
Итак, на сегодняшнем заседании литературного суда рассматривается дело №244 “Шарикова Полиграфа Полиграфовича”. Дело состоит из трех томов. В деле представлены материалы прессы, средств массовой информации, а так же вещественные доказательства (кусок колбасы “особенная краковская”, бескорыстная личность, квартира, рыба-семга, дневник доктора Борменталя, разбитая дверь туалета, лопнувшая труба у-у-у-у-у-у-у-у, а потом абыр…, видеокассета к\ф “Собачье сердце” режиссера-постановщика Л.К. Зверева).
Председательствующий:
7 мая 1926 года в квартире Булгакова был произведен обыск и изъяты дневник и рукопись повести “Собачье сердце”. Писатель не раз подавал заявление о возвращении рукописей, но, как вспоминает писатель “…ни одно учреждение, ни одно лицо на мое заявление не отвечают…Остается уничтожить последнее, что осталось - меня самого”. В итоге и дневник, и повесть были писателю возвращены, но он сжег свой дневник и больше никогда не делал подобных записей. До нас дошла копия дневника, снятая в ОГПУ.
Судьба Булгакова-художника – трагична. Единственный опубликованный при его жизни роман, и то не полностью, “Белая гвардия”. Из пьес свет рампы увидели: “Дни Турбинных”, “Багровый остров”, “Зойкина квартира”, и “Мольер”. Но, кроме “Дней Турбиных”, все пьесы шли лишь несколько раз и снимались с репертуара. Художник, обреченный на безмолвие, писатель, лишенный читателя, - это ли не трагедия? Может быть, поэтому такой грустью наполнены глаза Михаила Булгакова, пристально смотрящие на нас с портрета?
Редактор журнала:
В январе 1925 года Михаил Булгаков начал работу над сатирической повестью для журнала “Недра”. Первоначально она называлась “Собачье счастье. Чудовищная история”. Но вскоре писатель изменил название на “Собачье сердце”. Законченная в марте того же года, повесть пришла к читателю только в 1987 году. Каменев, ознакомившийся с рукописью Булгакова по просьбе издателя “Недр” Ангарского, вынес произведению приговор: “Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя”.
Эксперт:
Небольшая справка. “Памфлет” происходит от английского “pamphlet”, означающего “листок, который держат в руке”. В литературе памфлетом называют произведение остросатирического характера, высмеивающее в резкой, обличительной форме политический строй в целом, или общественное явление и прочее.
Исследователь:
Москва того времени представлялась грязной, неуютной, холодной. В этом городе, где царили ветер, вьюга и снег, жили озлобленные люди, пытающиеся удержать то, что у них есть, а еще лучше захватить побольше. В Москве обстановка хаоса, распада, ненависти: человек, бывший никем, теперь получает власть, но употребляет ее во благо себе, не считаясь с окружающими его людьми (пример тому - судьба “машинисточки”). Далее в повести указывается место действия, подробно представленное в видеоматериале.
Булгаков знакомит читателя с квартирой Филиппа Филипповича, где жизнь идет, словно по другим законам: там порядок, уют, там уважают ближнего. Правда, эта жизнь находится под угрозой, потому что домком во главе со Швондером все время пытается разрушить ее, переделать на свой вкус, по своим законам.
В повести писатель описывает два мира: Шарик, пес, бездомный и безродный, словно в волшебной сказке перенесшийся из мира мрака, голода и страданий в мир тепла, света и покоя.
Председательствующий (зачитывает):
Таким образом, писатель вводит читателя в атмосферу жизни послереволюционной Москвы. А то, что неприглядная картина дана глазами собаки, делает ее еще более ужасающей. Голод, воровство, нищета, болезни, жестокость, унижения. Так изображает Михаил Булгаков столицу государства, в котором строится “новое общество” “новых людей”… Профессор Преображенский, не сочувствующий советской власти, тоже одержим идеей - улучшить человеческую породу, которая впоследствии потерпела крах.
Эксперт: В “П№244 к драматическим событиям, происходящим в повести в первой главе, автор описывает обстановку вселенского катаклизма. Вторая, третья и четвертая главы первой части неторопливо знакомят нас с обитателями дома на Причистенке, с образом их жизни и мысли, и, конечно с характером пса Шарика. Как “Пролог, так и эти главы, даны, в основном, глазами собаки. Прием отстранения позволяет автору спрятать свое отношение к происходящему и в то же время наиболее полно помогает раскрыть характер пса через его восприятие действия, избегая прямого комментирования
Вторая часть произведения, как и первая, открывается своеобразным прологом, представленным дневником доктора Борменталя (5 глава).
Председательствующий:
Комиссия начинает свою работу. Я называю свидетеля и хочу представить дневник доктора Борменталя.
Слово судье.
Судья:
Из сообщений газет… Тайна раскрыта. Что же за этим кроется?
Последствия неисчерпаемые. Сегодня днем весь переулок был полон какими-то бездельниками и старухами. Зеваки стоят и сейчас еще под окнами. В утренних газетах удивительная заметка. “Слухи о марсианине в Обуховом переулке ни на чем не основаны. Они распущены торговцами с Сухаревки, которые будут строго наказаны”. О каком, к черту, марсианине? Ведь это - кошмар.
Еще лучше в “Вечерней” - написали, что родился ребенок, который играет на скрипке. Тут же рисунок - скрипка и моя фотографическая карточка, и под ней подпись: “ Профессор Преображенский, делавший кесарево сечение у матери”. Это что-то неописуемое…Он говорит новое слово “милиционер”.
Пригласите свидетеля обвинения.
Свидетель обвинения профессор Преображенский:
Профессор Преображенский обвиняет Швондера в том, что он предъявляет ему претензии по поводу лишней жилплощади.
“Мы, управления дома, – с ненавистью заговорил Швондер, - пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома. Я один живу и работаю в семи комнатах, - ответил Филипп Филиппович, - и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.
Четверо онемели.
У меня приемная – заметьте - она же библиотека, столовая, мой кабинет - 3, смотровая – 4, операционная – 5, моя спальня - 6 и компальня - 6 и ком7.
Швондер:
Извиняюсь, – перебил Швондер, - вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой.
Профессор Преораженский:
Я буду обедать в столовой, - говорит Профессор Преображенский,-
оперировать в операционной. Передайте это общему собранию, и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской.
Свидетель обвинения Шарик:
Профессор Преображенский подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:
- Вот, черт. Возьми, Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.
С первых строк повести ясно, что пес перед нами - фантастический. Его нереальность не только в том, что он способен думать, читать, различать людей по глазам, рассуждать, но и в том, что он знает, и что об этом думает. Он может спародировать Маяковского (“Нигде, кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме”), иронически воспринять лозунг “Возможно ли омоложение?” (“Натурально, возможно. Запах омолодил меня…”).
Пес, над телом которого надругались люди, конечно, умеет ненавидеть, но “Машинисточка” вызывает у него сочувствие и жалость. И автор откровенно сострадает псу и барышне, отданным на растерзание людям и природной стихии. На душе у пса было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырышки, вылезали из глаз и тут же замерзали.
Судья:
Да, пока Шарик в собачьей шкуре, вреда особого его философия не приносит - разве что сову “разъяснил”.
Как же он превратился из “милейшего пса” в “мразь”?
Исследователь:
Из дневника доктора Борменталя. 23 декабря в 8.30 вечера произведена первая в Европе операция по профессору Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яички Шарика. Вместо них пересажены яички с придатками и семенными канатиками, взятые от скончавшегося за 4 часа 4 минуты до операции мужчины 28 лет и сохранившиеся в стерилизованной физиологической жидкости по профессору Преображенскому.
Эксперт:
Почему автору понадобилось вводить в повесть метаморфозу, делать пружиной интриги превращение собаки в человека? Если в Шарикове проявляются качества Клима Чугункина, то почему бы автору было не “воскресить” самого Клима? Но на наших глазах “седой Фауст”, занятый поисками средств для возвращения молодости, создает человека не в пробирке, а путем превращения собаки?
Исследователь:
Автор подчеркивает в нем оставшиеся собачьи черты: привязанность к кухне, ненависть к котам, любовь к сытой праздной жизни. Человек зубами ловит блох, а в разговорах возмущенно лает и тявкает. Но не внешние проявления собачьей натуры тревожат обитателей квартиры на Причистенке.
Наглость, казавшаяся милой и не опасной, делается невыносимой в человеке, который своим хамством терроризирует всех жильцов дома, отнюдь не собираясь “учиться и стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом общества. Его мораль иная: он не нэпман, следовательно, труженик и имеет право на все блага жизни: так Шариков разделяет пленительную для черни идею “все поделить”.
Свидетель обвинения Швондер:
Я стал “Крестным отцом” Полиграфа Полиграфовича, пытался воспитать Шарика по-своему. Идеи о всеобщем равенстве, братстве свободе, усвоенные неразвитым сознанием главы домкома, внушаются и “новому человеку”. Надо сказать, что попадают они в мозг, вообще лишенные сознания (в нем живут инстинкты!). Результаты сказываются мгновенно: инстинкт борьбы за существование – природный, вечный - находит опоры в идеологии. Швондер – дурак, потому что не понимает какого джина выпускает из бутылки. В скором времени он сам станет жертвой монстра, которого так усиленно “развивает”.
Шариков взял самые плохие, самые страшные качества и у собаки, и у человека. Эксперимент привел к созданию монстра, который в своей и низости, и агрессивности не остановился ни перед подлостью, ни перед предательством, ни перед убийством. Шариков понимает только силу, готовый как всякий раб, отомстить всему, чему подчинялся при первой возможности. Собака должна оставаться собакой, а человек - человеком.
Свидетель защиты доктор Борменталь:
За воспитание Шарикова берется доктор Борменталь, быстро сообразивший, что воздействовать на это чудовище можно только силой. Он хладнокровнее и сдержаннее своего учителя, который все чаще выходит из состояния “иронического спокойствия”. Доктор предостерегает профессора от неосторожных высказываний в адрес Швондера и вслед за Преображенским приходит к выводу, что “ничего доброго не выйдет в квартире”. Шариков слушается Борменталя, потому что боится его… А ведь будучи собакой, ни во что его не ставил! Но страх рождает не уважение, а только ненависть.
Исследователь:
Из дневника доктора Борменталя. 8 января. Поздним вечером поставили диагноз. Филипп Филиппович, как истый ученый, признал свою ошибку - перемена гипофиза дает не омолаживание, а полное очеловечивание.
Председатель суда:
Проделки Шарикова: бросает окурки на пол, ругается в квартире, подкарауливает Зину в темноте, отвечает пациенту “пес его знает! ”
Судья:
Попрошу тишину в зале (стучит молотком по столу)
Приглашается в зал суда Шариков Полиграф полиграфович
Шариков:
Да что вы все… то не плевать. То не кури. Туда не ходи…Что уж это на самом деле?! Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! Разве я просил мне операцию делать? - Человек возмущенно лаял. – Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь ругаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. Я иск, может, имею право предъявить.
Профессор Преображенский:
- “Сим удостоверяю…” Черт знает что такое… Гм… “Предъявитель сего – человек, полученный при лабораторном опыте путем операции на головном мозгу, нуждается в документах”. Черт! Да я вообще против получения этих документов.
Швондер:
Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав. Это его право - участвовать в обсуждении его собственной участи постольку, поскольку дело касается документов. Документ – самая важная вещь на свете.
Обвинение: чьи слова – уточнить:
Вода в ванной ревела глухо и грозно, дверь из ванной нажали, и тотчас волна хлынула в коридорчик. Вода разделилась на три потока и окончательно уходила через дверь на лестницу и падала в подвал. Катастрофа с водопроводом.
Доктор Борменталь:
Шариков, скажите мне, пожалуйста – заговорил Борменталь, - сколько времени еще вы будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие! Дикарь!
Швейцар Федор:
Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только - за стекло в 7-ой квартире…Гражданин Шариков камнями швырял…
Самозащита Шарикова:
Вот все у вас, как на параде, - заговорил он, – салфетку – туда, галстук – сюда, да “извините”, да “пожалуйста - мерси”, а так, чтобы по- настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. Да дуракаваляние…разговаривают, разговаривают…Контрреволюция одна.
- Уж и так читаю, читаю…- ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
- Эту… Как ее… переписку Энгельса с этим… как его – дьявола - с Каутским.
Председательствующий:
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенногов течение следующей недели он не предпринимал, и, может быть, вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнялась событиями. Дней через 6 после истории с водой и котом из домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы.
Судья:
Следующую ночь в кабинете профессора в зеленом полумраке сидели двое – сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему Борменталь. В доме уже спали.
Профессор Преображенский:
Правда, открытие получилось, вы сами знаете, - какое. Тут Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, - но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где – здесь, - профессор Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, - будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, - сладострастно продолжал Филипп Филиппович, - разложил меня здесь и выпорол, - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! От Севильи до Гренады…Черт меня возьми… Ведь я пять лет сидел, выкраивал придатки из мозгов…Вы знаете, какую работу я проделал - уму непостижимо. И вот теперь спрашивается - зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают?
Доктор Борменталь:
- Исключительное что-то.
Профессор Преображенский:
- Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
Доктор Борменталь:
- Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
Профессор Преображенский:
- Да! - рявкнул Филипп Филиппович - да! Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели – какого сорта эта операция. Одним словом, я, Филипп Филиппович Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего. Но какого дьявола? – спрашивается. Объясни мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого! Доктор, человечество само заботится об этом и в революционном порядке, каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Мое открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош…Кто теперь перед вами? Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков. Исключительный прохвост. Но кто он? Клим, Клим - крикнул профессор. Предназначение данной работы – это использование такого, как Клим Чугункин (Борменталь открыл рот) - вот что-с, две судимости, “все поделить”, шапка и два червонца пропало - хам и свинья… Одним словом, гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Это - в миниатюре – сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом: о свинке, об улучшении человеческой породы.
Я хотел проделать маленький опыт после того, как 2 года назад впервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что же получилось? Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о господи… Доктор, передо мной – тупая безнадежность, я, клянусь, потерялся. Да ведь гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он все-таки привит на собачий мозг, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего. И поймите, что коты - это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!
Исследователь:
Конец повести. Эпилог. Ночь в ночь через 10 дней после сражения в смотровой в квартире профессора Преображенского, что в Обуховом переулке, ударил резкий звонок.
Следователь:
- Уголовная милиция и следователь. Благотворите открыть. Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней приемной с заново застекленными шкафами оказалась масса народу. Двое в милицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Дарья Петровна и полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука.
По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной, и Дарьи Ивановны в убийстве заведующего подотделом очистки МКХ Полиграфа Полиграфовича Шарикова.
Профессор Преображенский:
- Ничего я не понимаю, - ответил Филипп Филиппович, по-королевски вздергивая плечи, - какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса…которого оперировал я?
Следователь:
- Простите, профессор, Не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем дело.
Профессор Преображенский:
- То есть он говорил? - спросил Филипп Филиппович. - Это еще не значит быть человеком. Впрочем, это неважно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал.
- Доктор Борменталь, благоволите предъявить Шарика следователю, - приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером. Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел. Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пес странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть. Вышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыре и осмотрелся. Кошмарного вида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло.
Милицейский:
- Он, - беззвучно ответил милицейский. - Форменно он.
Швейцар Федор:
- Он самый, - послышался голос Федора, - только, сволочь, опять оброс.
Профессор Преображеский:
- Наука еще не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал, да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм.
Шариков:
Серые гармонии труб грели. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ее одинокою звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель сидел в кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучили его кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли у пса текли складные и теплые. “Так свезло мне, так свезло, - думал он, задремывая, просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное. Старушке, правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть”.
Автор произведения Михаил Булгаков:
Профессор Преображенский в трагикомической повести пытался сделать из собаки человека, но создал нелюдя, потому что на нечеловеческой основе человека не создашь. Шариков совершил головокружительный прыжок: из бродячих собак - в санитары по очистке города от бродячих собак (и кошек, естественно). Преследование своих - характерная черта шариковых. Они уничтожают своих, словно заметая следы собственного происхождения… В повести Шариков вернулся в собаки, а в жизни он прошел длинный, и как ему казалось, а другим внушалось, славный путь. В 30-50 г. травил людей, как когда-то по роду службы бродячих котов и собак. Через всю свою жизнь он пронес собачью злость и подозрительность, заменив ими ставшую ненужной собачью верность. Она гордится своим низким происхождением. Он гордится всем низким, потому что только это поднимает его высоко – над теми, кто духом высок, кто разумом высок, и потому должны быть втоптаны в грязь, чтоб над ними мог возвыситься Шариков. Но самое-то главное, что бюрократической системе наука профессора не нужна. Ей ничего не стоит, кого угодно назначить человеком. Любое ничтожество и даже просто пустое место - взять и назначить человеком. Ну, естественно, оформив это соответствующим образом и отразив, как положено, в документах.
“В чем секрет непреходящей остроты творчества Булгакова, все возрастающего признания? Думается, одна из причин в том, что Булгаков, писатель тонкий и проницательный, удивительно точно чувствовал время. Не разгаданный до конца роман Булгакова ясен, по меньшей мере, в одном: он говорит о вере писателя в торжество творческого начала, в неизбежность конечной победы добра над злом.