Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? (М.А.Булгаков)
Диалектика добра и зла всегда была напрямую связана со спецификой морального общественного сознания различных эпох, вследствие чего понятия “добро” и “зло” наполнялись разным конкретным содержанием. “Представления о добре и зле так сильно менялись от народа к народу, от века к веку, что часто прямо противоречили одно другому”, – писал Фридрих Энгельс. Добро – одно из наиболее общих понятий морального сознания и одна из важнейших категорий этики. Добро – это своего рода форма разграничения нравственного и безнравственного, имеющего отрицательные или положительные моральные значения, того, что отвечает требованиям нравственности, и того, что противоречит им. Известно, что религиозная этика истолковывает добро как выражение воли Бога или разума Бога. Происхождение добра чаще всего усматривалось в абстрактной внеисторической “природе человека”, в его стремлении к наслаждению, счастью (к примеру, теория гедонизма). Объективная закономерность исторического изменения и обогащения смысла, вкладываемого в это понятие, так и оставалась невыясненной.
Противоположная морально-этическая категория, по своему содержанию противопоставляемая добру, – зло. В моральном сознании общества понятие зла – наиболее обобщённое выражение представлений о безнравственном, противоречащем морали. Важно отметить, что этика разделяет зло на моральное и социальное. Проблема происхождения зла неоднократно поднималась в истории этической мысли. Чтобы устранить моральные пороки из жизни человека, следует уничтожить социальные условия, их порождающие – именно так решает вопрос о происхождении зла марксистско-ленинская теория. А в религиозно-этических теориях зло обычно считается фатальной неизбежностью человеческого существования. К примеру, в этике Канта зло – необходимое следствие чувственной природы человека. Зло и добро сохраняются как соотносительные моральные понятия, употребляемые для положительной и отрицательной оценки явлений действительности, для осознания возникающих в жизни противоречий и необходимости их преодоления. В этом смысле проблема зла – это вечная проблема человечества, которая интересовала многих писателей, в том числе и Андреева, пытавшегося не столько дать определение этим понятиям, сколько определить степень возможности взаимосуществования и смешения добра и зла. В этом отношении писатель продолжает традиции Ф.М.Достоевского, признававшего, что человек способен гореть одновременно и “идеалом мадонны”, и “идеалом содомским”, что “дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей…”
Творческий путь русского писателя Леонида Андреева был сложен и противоречив, это был путь мощнейшей духовной и идейной эволюции. Эволюции, недостаточно осмысленной и исследованной в современном литературоведении. Получивший мгновенную и оглушительную известность в конце XIX века, Леонид Андреев и сейчас остаётся одним из самых читаемых авторов. Своеобразие произведений писателя проявляется в особенной философской направленности, в парадоксальности исследуемых вечных вопросов. Проза Андреева не утратила своей актуальности в наше время, и прежде всего – актуальности морально-этической, актуальности мировоззренческой. Наша работа – попытка восполнить пробел в изучении и анализе андреевских произведений.
Испытавший влияние Шопенгауэра, Гартмана и Ницше, Андреев с ранних лет стал доискиваться ответа на вопрос о смысле жизни. “Много думаю о себе, о своей жизни… – писал Андреев Викентию Вересаеву. – Смысл, смысл жизни, где он? Бога я не приму, пока не одурею, да и скучно вертеться, чтобы снова вернуться на то же место. А ответа нет, всякий ответ – ложь. Остаётся бунтовать – пока бунтуется...” И он бунтовал, писал, воплощая свои мысли в слова, расплывчатые фразы, которые, словно извилистые змеи, проникали в человека, заставляя разум мыслить, а душу волноваться. Постепенно выявляется двойственность мировоззрения писателя, тенью которой становится безверие.
Философские искания писателя ясно обозначаются уже в рассказах начала 1900-х гг. Развёрнутая метафора непонятости, непризнанности личности дана в рассказе “Смех” (1901): маска, надетая героем рассказа, вызывает у окружающих неудержимый смех, в то время как под маской скрывается одинокая, любящая и страдающая душа. Продолжая этические размышления, Андреев в рассказе “Бездна” приходит вместе с героями к мысли о том, что мораль и любовь не могут быть надёжной опорой человека: животная страсть, инстинкт оказываются сильнее. Доктор Керженцев в рассказе “Мысль” (1902) не может решить: он действительно сумасшедший, или он симулировал сумасшествие, убивая писателя Савелова. Керженцев приходит к страшному и парадоксальному выводу: доказать можно и то, и другое, ибо у мысли нет критериев для проверки собственных выводов [3, XX]. Вся жизнь, а следовательно, и её ценности есть только то, что мы о них думаем.
Андреев пробует обрисовать свою точку зрения по проблеме определения понятий добра и зла в рассказе “Правила добра” (1911). Андреев изображает происходящее саркастически: улыбку вызывает уже уведомление о том, что чёрт стал “внештатным работником” церкви и что во время службы даже подтягивал клиру: “Ora pro nobis”. Едва просьбе чёрта попик стал пытаться определять правила добра и праведной жизни, как сразу возникло множество трудноразрешимых вопросов. Основная проблема, как ни парадоксально это прозвучит, заключается в разрыве между, так сказать, теорией и практикой добра. Добро и зло однозначно могут быть истолкованы только в метафизическом плане, а в жизни при различных обстоятельствах добро может становиться злом и наоборот. Андреев откровенно подвергает критике и высмеиванию толстовское учение о непротивлении злу насилием: непротивление злу, совершающемуся на глазах чёрта, оборачивается ещё большим злом, в результате чего гибнут невинные женщина и младенец. В целом в рассказе формально разграничены два полюса: чёрт – воплощение зла и святой отец – соответственно – воплощение добра. Вполне разумно предположить, что должно произойти противостояние, в результате которого победит добро – но всё иначе и необходимо заметить, что позиция дьявола, по крайней мере, по мнению автора, оказывается более прочной и упорядоченной, нежели позиция священника.
Автор сознательно прибегает к непосредственному “уменьшению” образа священнослужителя, именуя его лаконично – “попик”, который вместо того, чтобы отогнать от себя чёрта, пытается ему всячески помочь. Получается, что воплощение добра оказывает помощь воплощению зла – а не эта ли помощь и есть подлинное добро? Но, к великому сожалению доброго попика, у чёрта добро делать не получается, несмотря на его рвение и все старания: и книги он читал, и в Библии сведущ; и одни противоречия чёрт находит в книгах, и каждый закон, по мнению героя, каждое напутствие должно иметь предлиннейшее толкование. Последней каплей в убеждении чёрта, что понять добро он не сможет, стало сожжение еретика, абсолютно противоречащее заповеди “Не убий”. С одной стороны, уничтожение инакомыслящих – добро для церкви, с другой, это убийство человека – зло и ослушание заповедей господних. Следовательно, люди, веря, что живут по христианским заповедям, даже не замечают, что живут, переступив через оные.
Таким образом, авторская позиция проявляется в рассуждениях старого Носача, который “мудрствует” и признаёт это своей бедой. Разумом феномен добра не понять. И не знает отчаявшийся чёрт, что правил добра нет, и исходит оно из души. Добро – это душевные порывы: когда “даже не спрашиваясь подхватил он (чёрт) на свои жилистые руки сухонькое тельце… и с величайшей осторожностью донёс до высокой площадки, где дух захватывало от высоты и сердце радовалось красоте города и божьего мира… И оба стали смотреть и радоваться” и когда (чёрт) думал: “Вот вверх я нёс живого, а вниз несу мёртвого! И великая скорбь овладела душой дьявола; метался он по комнате, и вопил, выл, как зверь, бился о стены, – не привык он к человеческому горю и не умел выражать его тихо”. В эти моменты чёрт совершил “непостижимое добро”, но он этого “так и не понял никогда!”. Андреев подчёркивает, что невозможно разумом понять добро и что в большинстве случаев оно индивидуально, а также вполне обоснованно доказывает, что в современном мире существование однозначного добра не возможно.
Постановка проблемы толкования добра и зла в творчестве Андреева не случайна. В основе многих произведений Андреева лежит критика христианства, известная со времён Иосифа Флавия, не признававшего Христа пророком и сыном господним и рассматривавшим его лишь как историческую личность. Иосиф Флавий был одним из первых, кто обратил внимание на многочисленные противоречия в христианском вероучении, касающиеся не только трактовки добра и зла. Один из ликов зла – предательство. В частности, древние историки задолго до Андреева пытались понять, почему, в сущности, трусливые, малодушные ученики Иисуса были провозглашены Им апостолами новой веры: ведь они все как один отрекаются от своего Учителя в самый тяжёлый час, опасаясь разделить Его участь. Достаточно вспомнить эпизод с троекратным отречением Петра от Иисуса.
Тема предательства Иудой Христа в повести “Иуда Искариот” (1907) коренным образом переосмыслена. Самый дискредитированный герой не только христианской мифологии, но и, пожалуй, всей литературы – Иуда – предстаёт перед читателями повести в совершенно неожиданном качестве. Иуда – единственный верный и последовательный ученик Христа, решающийся на предательство ради возвеличивания Учителя [1, 41]. Создавая “Иуду Искариота”, Андреев продолжил богоборческую линию своего творчества, особенно усилившуюся в середине 1900-х гг. Свидетельство тому – рассказы “Христиане” (1905) и “Елеазар” (1906), где уже намечены резкие расхождения с традиционными евангельскими сюжетами, в частности, с притчей о воскрешении Лазаря.
Известно, что Андреев решительно не принимал христианской веры в загробную жизнь и идеи смирения. Христианские идеалы добра и зла не отвергались им, но подвергались тщательному осмыслению. Предательство – один из ликов зла. Согласно азбучным христианским представлениям, Христос – это воплощение истины, добра и красоты, а предавший его Иуда – символ зла, коварства и подлости. Но только ли врождённая подлость вела Иуду к роковому – прежде всего для самого Искариота – поступку? Были ли нравственно чисты одиннадцать апостолов? В повести Христос знает о своём предназначении, а Иуда неосознанно предчувствует: “Но Иуда молчал, дышал тяжело и глазами жадно спрашивал о чём-то спокойно-глубокие глаза Иисуса…
- Я! Я буду возле Иисуса! – Иисус медленно опустил взоры”.
В этот момент будущий предатель вопрошает Христа: “Прав ли я?”. Тот лишь опускает взгляд – очевидно, в знак согласия. Ведь миссия предателя должна быть исполнена, и прав Иуда, считая, что он к Иисусу ближе всех, и он будет первым.
“ – Сухая смоковница, которую нужно прорубить секирой, - ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он не рубит? Он не смеет…” – Иуда прав, но он не знает, что ещё не пришло время “подвига”, и что не Христос, а время и судьба должны воспользоваться секирой.
Совершенно иначе, заметим, интерпретируется поступок Иуды в романе М.А.Булгакова “Мастер и Маргарита”. Жертва Иешуа предопределена, а поступок Иуды у Булгакова усугубляется тем, что предатель не только любит деньги, но и не способен на раскаяние. Если в Евангелии и в повести Андреева Иуда заканчивает жизнь самоубийством, то Булгаков не оставляет ему даже возможности позднего раскаяния. Иуду убивают по приказу Понтия Пилата, который пытается хотя бы таким образом сгладить собственную вину за осуждение на смерть невиновного Иешуа. В повести Андреева предательство соотносится не столько с Иудой, как привыкли думать многие, сколько с остальными учениками Иисуса: “И с этого вечера до самой смерти Иисуса не видел Иуда вблизи его ни одного из учеников; и среди всей этой толпы были только двое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий, – тот, кого предали на поруганье и муки, и тот, кто его предал. Из одного кубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненная влага одинаково опаляла чистые и нечистые уста”. – Иисус и Иуда неотделимы друг от друга, неразлучны как воплощения добра и зла, и существование их одинаково, так как добро и зло трудно, если вообще возможно, различить – так считает Андреев.
Во внешности Иуды господствует двойственность, особенно необычно его лицо, у которого “одна сторона его, с чёрным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мёртвенно-гладкая, плоская, застывшая…”. Кажется, будто добро – это та застывшая часть – окаменело, а зло – живая часть – властвует над телом и разумом Искариота. В повести Иуда не раз именуется “одноглазый бес”, “сатана”, “дьявол”. Итог же подводят слова учеников: “Оставьте! Оставьте его! В него вселился сатана!”. Иуда страдает от тяжести своей миссии, он молится злу, чтобы его отпустили страдания: “ – Что так болит у Иуды? …Он сына своего отдает собакам! Он дочь свою отдаёт разбойникам на поругание, невесту свою – на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды?”. Слишком тяжела ноша, возложенная свыше на Искариота, но освободиться от неё ему не по силам, так как предатель избран, он должен предать: “ Он говорил:
– Ты знаешь, куда иду я, господи? Я иду предать тебя в руки твоих врагов.
И было долгое молчание…
– Ты молчишь, господи? Ты приказываешь мне идти?
И снова молчание…
…– Я иду”.
Возможно предположить здесь наличие теодицеи, то есть оправдания Бога в отношении допускаемого им зла на земле. Одно не может существовать без другого: “И казалось, будто бы сохранил он в своей прозрачной глубине всё то, что кричалось и пелось в эти людьми, животными и птицами, – слёзы, плач и весёлую песню, молитву и проклятие…” здесь добро и зло рядом, соседствуют как никогда тесно, а он (ветер) – это время, запечатлевающее в своей памяти всё, дышащее глубиной воспоминаний, в которых добро и зло сливаются в единое целое.
“Евангелие наизнанку” – так назвал андреевскую повесть Максимилиан Волошин. Фактически повесть родилась из ряда “еретических вопросов”, которые Андреев задал самому себе. Новизна андреевской версии евангельских событий обнаруживается на уровне сюжетных подробностей. Общая канва повести соответствует схеме, данной в Новом Завете, но у Андреева эта схема модернизируется, т.к. писатель насыщает повествование многочисленными частностями и деталями [2, 61]. Например, описывается прошлое Иуды и Петра, включён вымышленный эпизод состязания апостолов в бросании камней. Поступки апостолов мотивируются личностными особенностями каждого из них. Своеобразен и стиль повести, в которой ясно обрисованы пространственные образы при предельной обобщённости образов временных. Стиль повести, по мнению Иннокентия Анненского, в полной мере соответствовал философскому замыслу Андреева – превратить прозу в “трагический театр человеческой мысли”.
Андреев – отнюдь не новоявленный автор нарочитых парадоксов и новых истин в области этики. Писатель вслед за Ф.М. Достоевским констатирует существование добра и зла не как полюсов этического сознания человека, но как двух неразделимых начал. И если, кроме Добра и Зла, третьего не дано, то между первым и вторым существует что-то промежуточное, среднее. По примеру диффузии в жидкостях, когда молекулы одного вещества начинают смешиваться с молекулами другого: видно и первое и второе вещества, но чёткую границу установить между ними невозможно.
В своих произведениях Андреев выступил как мыслитель экзистенциального плана, как оригинальный интерпретатор библейских сюжетов, как писатель, предложивший принципиально новую трактовку понятий добра и зла, заставивший иначе взглянуть на традиционный для русской литературы гуманизм. Следуя традиции Достоевского, заложенной им в “Преступлении и наказании” и “Братьях Карамазовых”, Андреев предлагает новый взгляд на добро и зло в их традиционном христианском понимании: вопрос о совместимости и сосуществовании главных категорий этики оказался отнюдь не риторическим. Диалектика в понимании этических вопросов – одно из важнейших достижений Андреева как писателя.
Библиография
- Бень Ю.П. Социальное и экзистенциальное в повести Андреева “Иуда Искариот” // Вопросы литературоведения и методики преподавания литературы. Тирасполь, изд-во ПГУ, 2000
- Бугров Б.С. Леонид Андреев. Проза и драматургия. Изд-во МГУ, 2000
- Левин Ф.М. Леонид Андреев. // Андреев Л.Н. Повести и рассказы. М., 1957
- Философский энциклопедический словарь. М., 1989
- Хализев В.П. Теория литературы. М., 1999