Цель – знакомство с рассказами и воспоминаниями авторов-фронтовиков Карелии.
Задачи:
- Образовательная — познакомиться с биографией и творчеством писателей-фронтовиков Карелии о Великой Отечественной войне.
- Воспитательная — развивать патриотическое сознание обучающихся посредством знакомства с творчеством писателей.
- Развивающая — формировать стремление к раскрытию собственного творческого потенциала.
Формируемые универсальные учебные действия:
- Познавательные УУД: самостоятельное выделение и формулирование познавательных целей, смысловое чтение, поиск и выделение необходимой информации, осознанное построение речевого высказывания, установление причинно-следственных связей, аргументирование.
- Регулятивные УУД: целеполагание, планирование, контроль деятельности на учебном занятии.
- Личностные УУД: содействие развитию у учащихся критического мышления, поиску и определению учащимися собственных личностных смыслов и ценностных отношений.
- Коммуникативные УУД: умение слушать и слышать, принимать чужую точку зрения, формулирование и аргументация собственного мнения.
I. Мотивация к учебной деятельности
- Здравствуйте, ребята! Сегодня мы познакомимся с воспоминаниями и рассказами писателей-фронтовиков Карелии о Великой Отечественной войне.
II. Формулирование темы урока, постановка цели
В годы Великой Отечественной войны во всенародной борьбе с врагом принимали участие и писатели Карелии. Одни из них сражались в рядах действующей армии на разных фронтах войны, другие воевали в партизанских отрядах на территории Карелии. Некоторые писатели работали в редакциях армейских и дивизионных газет. В настоящем сборнике представлены рассказы и воспоминания писателей Карелии о тех незабываемых днях.
Цель урока — знакомство с рассказами и воспоминаниями авторов-фронтовиков Карелии по книге «Белыми скалами линия фронта легла…».
III. Изучение нового материала
Яакко Васильевич Ругоев
(15 апреля 1918 — 17 июня 1993) — карельский советский писатель, поэт и прозаик. Заслуженный работник культуры РСФСР (1974). Народный писатель Республики Карелия (1992).
После школы Яакко поступил на литературный факультет только что открытого в 1934 году Карельского учительского института.
С первых дней войны Ругоев стремился на фронт. Сначала записался добровольцем в истребительный батальон «Боевое знамя», который был сформирован 27 июля 1941 года в Калевальском районе. В ноябре 1941 батальон был влит в отряд «Красный партизан», действовавший в родных краях. Яакко Ругоев дважды был ранен.
На войне он продолжал писать, отправлял очерки, стихи и рассказы в республиканские газеты. В 1943 году вступил в партию, был назначен военным корреспондентом газеты Totuus («Правда»). В этом же году вышла его первая книга, сборник партизанских рассказов и очерков Kosto («Месть»).
После войны в качестве корреспондента Яков Васильевич участвовал в процессе над военными преступниками, который состоялся в Хельсинки.
После войны один за другим выходят поэтические сборники Яакко Ругоева. Он участвовал в возобновлении издания литературного журнала «Пуналиппу» (сейчас «Карелия»), дважды избирался руководителем Союза писателей Карелии.
Воспоминания
Я.Ругоев
«Двенадцатый поход»
«Страницы из партизанского дневника»
В начале Великой Отечественной войны я записался добровольцем в организованный в Ухте истребительный батальон. Мы занимались патрулированием и караульной службой, эвакуацией государственного имущества, ликвидацией следов пожаров, вызванных вражеским артиллерийским огнем.
Позднее наш истребительный батальон почти полностью влился в состав партизанского отряда «Красный партизан», о котором я хочу рассказать.
Партизанский отряд «Красный партизан» был создан летом 1941 года в Ухте и состоял, в основном, из лесорубов, колхозников, учителей н служащих Калевальского района, рабочих кемских предприятий и железнодорожников. Национальный состав: карелы, финны, русские, украинцы. Однако были и представители других народов: эстонцы, латыши, белорусы, мордвины. Люди были самого разного возраста: совсем молодые, средних лет и уже в годах. Одни только начинали жизнь, другие прошли большую жизненную школу. В отряде были коммунисты, комсомольцы, беспартийные.
Сперва отрядом командовал ветеран гражданской войны, участник легендарного похода Тойво Антикайнена, Бруно Лахти. Комиссаром был партийный работник из Петрозводска Михаил Королев. Затем командиром назначили офицера-погрничника Фаддея Журиха, а несколько позднее комиссаром стал председатель колхоза из Латваярви Васели Перттунен.
«Красный партизан» был одним из наиболее известных партизанских отрядов Карелии. Он совершил более 30 рейдов в тыл врага, прошел около 13 тысяч километров по лесам и болотам, в жестокие морозы, в осенние дожди и в летний зной. В этих походах партизаны уничтожили несколько сотен оккупантов, полностью истребили 8 вражеских гарнизонов, взрывали мосты, сжигали склады с боеприпасами и продовольствием, взяли более десятка «языков», добыли ряд важных документов. Были у отряда победы, были и неудачи. (…)
В июне 1942 года отряд «Красный партизан» совершил свой двенадцатый рейд в тыл врага. (…)
Сантери Липкина с группой партизан посылают вперед. Они должны соорудить переправу через порог до прихода отряда. В четыре часа утра мы выходим к порогу. Но, оказывается, группа Сантери задержалась в буреломе и еще не успела ничего сделать. Отряд остается за сопкой. Я выхожу на берег, где ребята сооружают переправу.
Из заводи между порогами поднимается туман. Я сижу на берегу и смотрю, как ребята поднимают высокую сухостойную сосну. Прикидываю расстояние. Достанет ли до другого берега? И в этот момент оттуда, из кустов, вырывается язычок пламени. Другой, третий. Не успев ничего подумать, бросаюсь за камень. Чувствую, как по нему бьют пули. Осколки срывают клочья фуфайки. Только теперь слышу автоматные очереди. Наверно, прошло всего несколько секунд, потому что стоявшее вертикально дерево с грохотом падает. Неподвижно лежат на камнях Матвеев, Ступаков, Крымов. Голова Крымова свисает с плоского валуна, его светлые волосы касаются воды. А где остальные?
Наш отряд, укрывшийся за сопкой, открывает по вражеской засаде бешеный огонь. Пуля перестают цокать по камню, за которым я лежу. Каким-то невероятным образом я сумел повернуться в луже воды, оттолкнулся ногой от камня, за которым укрывал только что голову, и через долю секунды оказался за большим валуном, в глубокой яме. Здесь лежит мой автомат. Теперь он у меня опять в руках. (…)
То и дело ложусь на кочки. В полубессознательном состоянии смотрю, как мимо несут носилки с ранеными. Слышу, как Усти говорит Никулину: «Ийвана, не бросай Яакко». Никулин поднимает меня и идет рядом. Он крепкий мужик и, хотя ранен, еще полон сил.
Час от часу не легче: на вокнаволокской дороге партизан Тапанов наступил на мину, ему оторвало ступню. Первый взвод, оставленный здесь в засаде, мы не встретили. В полдень прошли сопку, на которой устраивали привал прошлой ночью. Отдохнули немного. Потом всю ночь проблуждали в тайге. Только 25 нюня вышли на кондокскую дорогу. Все облегченно вздохнули: впереди лежала дремучая тайга, в которой на десятки километров не было ни одного человеческого жилья, — ни врагов, ни друзей.
— Как назывался партизанский отряд, куда попал Я.Ругоев?
— Из кого состоял?
— Какие действия предпринимал отряд в борьбе с врагом?
— Что произошло с партизанами при сооружении переправы через порог?
— Какова была жизнь партизан? В чем проявлялся их ежедневный подвиг?
Пётр Алексеевич Пертту
Прозаик, поэт, переводчик (1917—1992 гг.) Заслуженный работник культуры Карельской АССР.
Родился в деревне Кёунасъярви (ныне Калевальский район Карелии) в семье карельских крестьян из рода известных рунопевцев Перттуненов.
Во время Советско-финской войны (1939-940) работал ответственным секретарём газеты «Голос солдата». С началом Великой отечественной войны вступил в Ухтинский истребительный батальон, с февраля 1942 года воевал в партизанском отряде «Красный партизан». После ранения и излечения в 1944 году работал вреспубликанской газете «Totuus» («Правда»).
В первые дни войны зачислен в истребительный батальон, позднее – в отряд «Красный партизан». Был ранен, награжден боевыми медалями.
С 1950 по 1955 год П.А.Пертту учился в Литературном институте имени А.М.Горького. В 1970 году принят в Союз писателей СССР. Работал в Союзе писателей Карелии литературным консультантом.
В 1977 году присвоено звание Заслуженного работника культуры Карельской АССР.
Писатель был награждён орденом «Знак Почёта», медалями, Почётными грамотами Верховного Совета Карельской АССР.
Пертту Пётр Алексеевич - Калевальский национальный район - Персонали - Литературная карта Карелии (karelia.ru)
В тыл врага
Знание используемых противником мин было в этих походах крайне необходимо, потому что на нашем пути попадались иногда минные поля, обходить которые было невозможно. Идти мы должны были там, где нас меньше всего ждали. Внезапность появления — вот что было главным для нас. На силу мы не могли рассчитывать: по сравнению с многочисленным, хорошо вооруженным противником нас, партизан, была лишь горстка.
Случай, о котором я расскажу ниже, — это обычный эпизод из партизанских будней, будней, когда каждый партизан, выполняя солдатский долг, вносил свою лепту в большое и великое дело - дело победы над врагом. (…)
А время шло. Миновало полчаса, час, пошел второй. Наконец, появился связной. Он сообщал командиру, что разведчики перешли через речку, но на другом берегу наткнулись на минное поле. «Похоже вроде немецкие «попрыгунчики», — сказал связной и передал кусок проволоки, найденной разведчиками в кустах на той стороне речки. Через минное поле была натянута такая же проволока.
Журих вызвал меня.
Когда я подошел к нему, он сердито объяснял что-то начальнику штаба, ругая головной отряд, устроивший там канитель. В том же тоне он бросал мне:
— Там понатыкано черт знает каких-то «попрыгунчиков». А пройти через минное поле надо. И так пройти, чтобы ни шороха не было слышно. Другого пути у нас нет.
Наш командир Васили Перттунен попытался пошутить. Он протянул мне свернутую кружочком проволоку н сказал:
— Говорят, эти «попрыгунчики» немецкие мины. Погляди, нельзя ли их заставить держаться на месте, пока мы пройдем? Или, может быть, они сами прыгают, как только почуют партизан?
Мне было не до шуток. С серьезным видом я взял в руки проволоку. Об этих самых немецких «шпрингенах» я знал лишь то, что у них довольно хитрое устройство взрывателя и разрядить быстро такую мину — дело не шуточное. Наступишь на нее — взрывается, натянешь проволоку — взрывается, перережешь проволоку — опять взрывается. Притом она сперва подпрыгивает метра на полтора (ее выбрасывает особый дополнительный заряд) и уже в воздухе взрывается. Мина наполнена шрапнелью и поэтому обладает большой площадью поражения.
Я осмотрел проволоку. Мне показалось, что разведчики ошиблись:
— Вряд ли это «шпринген». Обычно ее ставят с свитой мягкой медной проволочкой. (…)
Яккола велел своим партизанам весле наблюдение на флангах, а мы с ним начали осторожно продвигаться вперед. Я взял, в руки тоненький прутик длиной в полметра и, чуть-чуть придерживая его пальцами вертикально перед собой, пополз вперед. Яккола сделал то же самое. Метров через пять мы наткнулись па проволоку. Это была первая мина. Мы поползли вдоль проволоки в разные стороны. Скоро я услышал, как мой напарник тихо, сквозь зубы ругнулся:
— Здесь она привязана к дереву.
— Обожди, не трогай. Значит мина ка моем конце. Сейчас увидим, что это за штука.
Я пополз дальше и скоро увидел плохо замаскированную, привязанную к дереву, мину. Корпусом мины служил кусок металлической трубы. Значит, мины-то знакомые! Взрыватель тоже оказался обычным. Чтобы привести его в действие, надо было дернуть за проволоку. Откровенно говоря, я почты обрадовался. У меня на душе стало совсем ясно. Я перерезал проволоку и обезвредил мину. Вскоре мы наткнулись на вторую натянутую у земли проволоку. С ней расправились еще быстрее.
Мы были заняты уже третьей миной, как вдруг, где-то совсем близко, со стороны озера, раздался глухой взрыв. Что за черт? Кто это там? Навострив уши, мы оцепенели. Что же последует дальше? Неужели на нас сейчас обрушится огонь из минометов? Но вокруг все было тихо. И мы, лихорадочно торопясь, принялись опять за работу. Работали, обливаясь потом, хотя ползали по мокрой земле. Через некоторое время мы обнаружили, что между деревьями в нескольких местах натянута лишь одна проволока, без мин. А на одной березе было подвешена пустая консервная банка. До сих пор не понимаю, зачем она была повешена. То ли потехи ради, то ли для того, чтобы поднять шум. А потом опять пошли мины, и проволоку, которая шла от них, нам пришлось искать при помощи прутиков, так как было уже почти темно. Глаза щипало от пота, но мы всматривались в каждый кустик, так напрягая зрение, что, казалось, глаза вылезут из глазниц.
Потом «силки» кончились. Мы проползли еще немного. Мин больше не попадалось — заминированный участок остался позади. На обратном пути мы отметили проделанный нами коридор зарубками на березах. Впрочем, вряд ли кто мог увидеть в темноте эти зарубки.
Мы ушли от реки всего метров двести, а потратили на это больше часа. И мне даже теперь кажется, что, если бы я снова оказался на берегу той речки, возле поваленного дерева, от которого мы поползли в глубь леса, и мне приказали 6ы проделать тот же самый путь, я, пожалуй, не отклонился бы в сторону юг на метр. Я помаю каждую кочку, каждую лежавшую на земле лесину, каждый пень, корневища каждого дерева. Да, бывают на земле, помимо родного двора, и другие места, где помнишь каждую былинку!
Было уже совсем темно, когда мы вернулись на берег и переползли обратно через речку. В отряде нам тотчас же учинили допрос.
— Какого дьявола вы там гремели? Что это грохнуло?
А мы уже успели забыть о том взрыве, который донесся до нас с озера. Будто целая вечность прошла с тех пор. Оказывается, ребята в отряде решили, что грохнуло именно на минном поле, и мысленно уже похоронили нас. Что это был за взрыв, мы так тогда и не узнали. Лишь впоследствии, допрашивая пленного финна, мы раскрыли тайну взрыва: оказалось, что в тот момент, когда мы копались на минном поле, финские солдаты преспокойненько глушили рыбу на озере, рядом с нами.
— Почему мины «шпринген» называли «попрыгунчиками»? Почему они были особенно опасными?
— Прочитайте кульминационный момент. Какими оказались мины?
— Что за взрыв они услышали со стороны озера?
— Справились ли со своим заданием партизаны? Какой опасности подвергали себя ежесекундно?
Викстрем Ульяс Карлович
(3 марта 1910,Турку, Финляндия — 17 апреля 1977, Петрозаводск, Советский Союз) — советский писатель, драматург, переводчик, литературный критик, писавший на финском и русском языках. Заслуженный работник культуры Карельской АССР.
Отец — красногвардеец, после поражения гражданской войне в Финляндии в 1918 году с семьёй выехал в Россию. В 1933 году окончил Ленинградский институт журналистики, в 1935 году — Ленинградский университет национальных меньшинств им. Мархлевского. Являлся членом Ленинградской ассоциации пролетарских писателей (ЛАПП), публиковался в советских финноязычных журналах под псевдонимом Kullervo Kynämies, Куллерво Кюнямиэс.
Участник Великой Отечественной войны, награждён орденом Красной Звезды и боевыми медалями. Служил политработником в осажденном Ленинграде.
Закончил войну в звании майора. В 1950 году принят в Союз писателей СССР. В 1971—1975 годах возглавлял Союз писателей Карельской АССР, избирался депутатом Верховного Совета Карельской АССР.
Викстрем Ульяс Карлович - Петрозаводский городской округ - Персонали – Ли
Тературная карта Карелии (karelia.ru)
В осажденном Ленинграде
Из-за искривления позвоночника я числился невоеннообязанным и до войны в Красной Армии не служил. Обидно было, да что поделаешь...
Но в первые же дни войны ко мне приехал из Ленинграда мой товарищ Иван Исаакович Лайтинен и спросил:
— Хочешь на фронт? Теперь ты нужен. У нас организуется фронтовая редакция, работать придется на финском языке.
Я согласился сразу.
— Только тебе придется пойти в военкомат. Там оформят документы, а потом явишься к нам, — добавил он.
Я пошел в Зарецкий райвоенкомат города Петрозаводска и был направлен в распоряжение Политуправления Ленинградского фронта.
Моя семья жила в то время в Ленинграде. Дома очень удивились моему появлению, тем более что я приехал военным человеком.
В семье у нас было тогда две дочери. Младшей Эрне едва исполнилось два месяца. Старшая Тертту была в школьном лагере под Лугой. С началом войны родителей вызвали за детьми. Жена поехала за Тертту, Эрна же осталась на несколько дней без материнского молока и заболела. Болезнь как-то сразу осложнилась, и вскоре она умерла. Для нас это была первая жертва войны.
Фронт тем временем приближался к городу. Начались бомбежки. Гражданское население и заводы эвакуировались. С последними эшелонами отправились из Ленинграда и два купейных вагона, увозивших последние семьи сотрудников Политического управления фронта. Тогда покинула город и моя семья. Вагоны сопровождал до города Лысьвы на Урале старший батальонный комиссар тов. Силандер. Через полмесяца он вернулся и рассказал нам, каким трудным и опасным оказался путь из Ленинграда, особенно по мосту через Волхов. Фашисты яростно бомбили этот мост.
Наша редакция осталась в осажденном Ленинграде, и мы, ее сотрудники, пробыли там весь период блокады, от начала боев на Карельском перешейке до июня 1944 года.
Разместили нас в большом здании школы по улице Мира, на Петроградской стороне. Мы занимали первый этаж — огромный спортивный зал и несколько комнат. Питались рядом — в столовой военного училища.
С наступлением зимы перебрались поближе к типографии им. Володарского, на Фонтанке. В ней печатались военные газеты (в том числе и наша) и единственная гражданская газета «Ленинградская правда» уменьшенного формата.
Мы жили рядом, в одном из торговых зданий Апраксина двора. Крепкие подвалы служили хорошим укрытием при бомбежках. Здесь провели первую трудную блокадную зиму, когда пришлось привыкать к бомбежкам и обстрелам, голоду и холоду. Частенько не было воды, водопровод и канализация не работали. Трамваи не ходили. Волей-неволей рабочие зачастую жили и ночевали на предприятиях, прямо у станков. Так было и у нас в типографии. Центральное отопление не действовало, времянки мы топили чем попало. Помню, в типографии сжигали какие-то красочные вклейки, отпечатанные на мелованной бумаге. Среди печатников многим было жаль их уничтожать, другие же махали рукой: дескать, чего жалеть, люди вон хорошую мебель сжигают... Действительно, на топливо шли стулья, шкафы и прочие предметы домашнего обихода.
В армии есть такой термин — «прием пищи». Мы «принимали пищу» в Доме Красной Армии, на Литейном, или в Интендантском управлении. Там были столовые, где можно было пообедать по нашим пропускам. Мы приходили раз в день, съедали сразу завтрак, обед и ужин и.. уходили голодные. (…)
Несколько раз я брался писать о блокаде Ленинграда, о том, что мы — военные и гражданское население — пережили в этом городе в те лютые годы. Но каждый раз приходилось отказываться от своего замысла - писать было слишком больно и трудно.
В Ленинграде жили мои родные и знакомые. В живых остались только те, кому удалось эвакуироваться. Те же, кто остался в осажденном городе — умерли.
Мой девятнадцатилетний брат Лео жил на улице Куйбышеве. Я иногда навещал его, или он заходил ко мне в часть.
Помню одну из наших последних встреч. Мы увиделись у Интендантского управления. Лео был как скелет, лицо темное, осунувшееся. Он еле-еле двигался, с трудом переставляя ноги. Через некоторое время брат уже не мог встать с постели. Я навещал его дома. Было видно, что долго Лео не выдержит...
Третьего марта, в день моего рождения, я попросил у начальника разрешения зайти к брату, хотя видел его накануне. В грустном предчувствии я шел по Садовой, потом вдоль Марсова поля и наискосок через Неву по льду, на Петроградскую сторону.
На сугробах лежали трупы людей. Им никто уже никто ничем не мог помочь.
В квартире брата меня встретили его новые соседи, переехавшие из района Кировского завода, где с осени шли бои и где теперь проходила линия фронта. Они рассказали мне о смерти Лео.
Под утро, около пяти часов, Лео еще шевелился и пытался что-то говорить. Тяжело вздохнув, он тихо произнес:
— Ой, мама, как мне трудно, как тяжело!
Не знаю, так ли это было, но я видел, что он лежит передо мной спокойный, бледный, без кровинки в лице. Нос заострился. Лео казался более серьезным, чем я привык его видеть раньше. Таким он остался в моей памяти. Это была вторая жертва войны в нашей семье.
Я завернул его в синее байковое одеяло, поднял на руки, словно ребенка. Связав вместе пару детских санок, положил на них тело брата.
Мне хотелось схоронить его непременно на Богословском кладбище, рядом с близкими.
Медленно шагая, я тянул свой груз. К вечеру пришел в свою квартиру на Александровской улице рядом с Металлическим заводом (ныне завод имени XXII съезда КПСС). Затопив печь, долго сидел у огня и думал о родных. Тело брата лежало в другой, холодной комнате. (…)
Лето 1942 года редакция жила в полевых условиях, в Токсове. Ленинградцы вышли работать на поля, выращивать овощи. Места там открытые, холмистые, и финские летчики стали на бреющем полете расстреливать беззащитных людей.
Несколько стервятников были сбиты.
Мне довелось участвовать в допросе финских военнопленных. Одного из них судил военный трибунал. Он все твердил, что его не имеют права судить, что он в плену, а Гаагская конвенция запрещает расправляться с пленными. Ему объяснили, что он военный преступник, поскольку расстреливал с воздуха гражданское население, занятое мирным трудом.
Многих из работавших на поле он убил.
Фашист-стервятник плакал в ужасе, когда по приговору военного трибунала его расстреливали перед строем советских воинов. (…)
Фашисты яростно бомбили Ленинград. Особенно в ясные ночи. И чем яснее была погода, тем напряжённое жил город. Мы ждали пасмурных ночей, в лучше всего — дождливых.
Ленинградцы переживали трудное, тревожное лето 1942 года. Дни, когда на наших землях бушевала война, самая страшная и жестокая из войн, какие знало человечество, забыть нельзя.
— Кто был первой жертвой войны в семье Ульяса Викстрема?
— В какой газете работал во время осады Ленинграда? («Ленинградская правда»)
— Как сложилась судьба девятнадцатилетнего брата У.Викстрема?
— Как хоронили людей в это страшное время?
— У. Викстрему довелось участвовать в допросе финских военнопленных. Одного из них он называет фашистом-стервятником. Почему?
Виктор Алексеевич Соловьев
Родился 7 сентября 1923 г. в городе Торжке Тверской губернии в семье рабочего. В 1935 г. вместе с семьей переехал в Петрозаводск, где после окончания семилетней школы работал электромонтером на Онежском заводе.
В 1941 г. ушел на фронт добровольцем. Воевал на Карельском и 2-м Белорусских фронтах, был ранен. За боевые заслуги награжден орденом Отечественной войны и несколькими боевыми медалями.
С 1968 г. В.А. Соловьева – член Союза писателей СССР. Его многолетняя творческая деятельность отмечена Почетными грамотами Президиума Верховного Совета и Совета Министров Карелии. Умер Виктор Алексеевич Соловьев 20 октября 1992 г.
Соловьев Виктор Алексеевич - Петрозаводский городской округ - Персоналии - Литературная карта Карелии (karelia.ru)
Воспоминания
Виктор Алексеевич Соловьев
«По европейскому асфальту»
В феврале сорок пятого нас примчали с севера в Польшу, с ходу выгрузили из составов, и мы, как были, в валенках и шубах, двинулась по европейскому асфальту. Куда? В Берлин, конечно! Тогда все шли непременно в Берлин. Но почему такая спешка? Почему перед походом нас даже не успела накормить? И где же кожаная обувь, и шинели? Неудобно же входить в «немецкий фатерланд» одетыми не по сезону! И мы проклинали интендантов. 06 истинных причинах тогда еще никто не знал. О том, что армия союзников во Франции получила от немцев затрещину, взвыла о помощи и готова была задать лататы. Они, наши добрейшие союзнички, чего-то там не рассчитали, хотя у них было достаточно времени, чтобы продумать все и учесть. И вот мы, почти не отдохнув после боев на северном фланге, с недолеченными ранами, подтянутыми животами, спешим на выручку заморским молодцам, свеженьким, с иголочки одетым, у которых и жратвы, и оружия, и техники любой — навалом, но для серьезной драки все же чегo-то недостает...
Темнота и снег с дождем. По сторонам очень тихо и черно. Вдоль обочин— голые деревья. Бесконечный асфальт, холодный, грязный, мучительно жесткий для ног. Промокшие и осклизлые, пудовой тяжести шубы, доверху набитые заплечные мешки, оплывшие от сырости и пота шапки. Все на себе: боекомплект, Н3, оружие. Мы, разведчики, идем еще сравнительно налегке, а батальоны тащат снаряды и мины, противотанковые ружья, катят пулеметы, минометы. Но все бы ничего, кабы не валенки, разбухшие от воды и грязи.
Нет бодрящего стука сапог. Будто крадучись идет колонна. Беззвучно ступают тысячи ног. Слышно лишь натужное дыхание, звяканье оружия, скрип пулеметных колес.
Безостановочно идем всю ночь, все утро. Вот показался лес. Должно быть, там дадут нам отдых? А может быть вон в том селе, где высится костел над мазанками? Но позади уже и костел, и лес, и другие села. И какой-то городишко миновали. Уже и сумерки, и снова ночь.
Командуют привал... На час. Люди валятся прямо на замызганный асфальт, на слякоть обочин. Теперь уже куда ни ляг, мокрее все равно не будешь. «Подъем!» Дорога начинает шевелиться, оживать. Кто повыносливее, — помогают слабым. В батальонах много пожилых солдат. Этим папашам вдвое тяжелее. Их поднимают под руки н так ведут, пока они не разойдутся...
К утру разъяснилось, асфальт обледенел. Солдаты оскользаются и падают, встают молчком, не шутят, не бранятся. На это уже не хватает сил. Все поголовно дремлют на ходу, иные засыпают, ее, и даже натыкаясь на передних, продолжают спать. Трехчасовой привел в какой-то из попутных деревень не освежил, а только раздразнил н расслабил людей. По-прежнему идем с коротенькими передышками, но лучше бы их не было — так тяжело потом вставать! Уже и сильные изнемогают, а каково же тем, кто послабей!..
Ботинки получили на четвертый день похода. Их было трудно обуть на распухшие ноли. Иные предпочли остаться в валенках. Просыревшие шубы расползались по швам.
Их отжимали, укорачивали, чтобы хоть как-нибудь облегчить...
Предел усталости — понятие наивное. Впрочем, для лошади такой предел, конечно, есть. Но лошадь — это не солдат. Нет, не годится лошадь в русскую пехоту!
Как-то на привале к нам подошел старик поляк. Снял шляпу, низко поклонился и сказал:
— Честь вам, непобедимые солдаты. Теперь я знаю, почему вас германец не смог одолеть...
На шестой день марша открылась тихая река в пологих берегах, опутанных траншеями. А дальше — равнина...
Жарко здесь было неделю назад. В поте лица пахала смерть на этом поле. Пахала вдоль и поперек, и сеяла, и удобряла. Даже привычному глазу тяжело смотреть. Душно тянет от сгоревших танков. Собирают трупы. Вон какая куча на обочине! Идут солдаты мимо, снимают шапки, ускоряют шаг. О чем-то думают сейчас солдаты? Какой у них теперь так называемый моральный дух? Изможденные, голодные, а тут вдобавок еще это...
А война уже вот она, где-то за лесом. Все внятнее недобрый гул ее. Ряды орудий насторожились за укрытиями, в лощинах — скопища танков.
Вот и пришли. Объявлен отдых. Отдых!.. Неужто эти сказано не в шутку? И еще объявлено, что на рассвете бой. Но что там — бой! Куда важней, что до рассвета отдых! Наконец-то! На целых двенадцать часов!
В лесу раскидываем талый снег, стелем накидки, шубы, другими укрываемся и сдвигаемся как можно плотнее, чтобы подольше сохранить тепло. Счастливец, кто улегся в середину. Ноги укутаны и портянки не очень сырые. (…) Как хорошо-то! Только бы не потревожили до срока... Но если не тревожить — поморозимся. Обходит старшина ряды, лягает в пятки:
— Эй, хлопцы, дюже слать нельзя!
Не очень-то вежливый способ, но иным не добудишься. Впрочем, какое уж там «дюже». Забылся на два часика — и снова прыгай, согревайся. Обидно быстро пролетает ночь. Вот уже команда подниматься. И как-то не сразу доходит, что это отвлеченное «завтра» перешло уже в реальное «сегодня» ... Так вон что: надо собираться на исходные, для боя! Выходит, кончилась лафа. Отнежились. Ну что ж, хорошенького помаленьку.
Все просто на войне. Уж очень просто.
Расшевеливали наболевшие ноги и плечи, лениво бранились, наощупь мотая портянки. Зевали, потягивалась, стреляли курнуть. Хлебали чай из котелков. Ругали повара, что поскупился на заварку. Мол, будут же потери, сэкономишь, жмот!..
Потом докуривали и дожевывали, слушали речь замполита. Такую зажигательную речь — о долге перед родиной и еще о чем-то. Жаль, что артиллерия почта заглушала ее.
И вот готово все: ложки спрятаны, мешки прилажены, в гранаты вставлены запалы. В ожидании команды присели, как перед дальней дорогой. Присели и притихли... Солдатская дороженька, куда-то она нынче поведет? И доведет ли до трижды проклятого Берлина, до мирного денечка, до родного угла? А может, вот сейчас и оборвется.
— Гей, хлопцы, — гаркнул старшина. —А похоронный медальончик каждый мае? Бо хто не мае, того на том свити с ходу на губу!
И первый начал хохотать.
И люди прыснули, заржали, отправилась шутка под хохот гулять по рядам. Это было в аккурат, то самое, что нужно. И после очень долго помнили все эту шутку, простую и суровую, как сама война. И кто живой, должно быть, помнит ее и теперь.
А потом... Потом начался многодневный бой, очень похожий на другие, почти такие же, какие нынче описаны во многих книгах...
— Куда направили советскую армию в феврале 1945 года? (В Берлин)
— Каково было их обмундирование? Как выходили из сложившейся ситуации?
— Почему переход к месту военных действий был настолько тяжелым?
— Как пришлось бойцам ночевать перед боем? В каких условиях?
— Чьи слова больше воодушевили солдат перед боем: речь замполита или шутка старшины?
—Почему старик-поляк назвал русских солдат «непобедимыми»?
V. Рефлексия
— Ответьте на вопрос: какой отрывок из воспоминаний вам особенно запомнился? Почему?
— Какая идея объединяет все воспоминания?
— Почему русский солдат одержал победу над фашизмом? Благодаря каким качествам воина?
Список литературы
- Белыми скалами линия фронта легла... Рассказы, воспоминания... — Петрозаводск: Карелия, 1974. — 320 c. — Текст: непосредственный.