Февральская революция 1917 г. является одним из важнейших этапов в отечественной политической истории. Между тем очень многое в ней представляется спорным и непонятым до сих пор. К сожалению, оценка этого исторического явления оказалась в значительной степени в плену у идеологических установок современников и их потомков. Но если на многие подобные вопросы отечественная историография последнего времени уже успела посмотреть более адекватно, то февральским событиям повезло гораздо меньше.
Нам представляется, что большинство мифов, которые получили в последние десятилетия широкое распространение, проистекают из-за неправильной трактовки роли Февраля в событиях политической истории России начала XX в., а также из-за не вполне оправданной оценки его как буржуазно-демократической революции.
Советская историография, чьей непосредственной задачей на протяжении нескольких десятилетий являлось доказать буржуазно-демократический характер революции, была скована в своих поисках. Западные историки, к сожалению, не всегда могут адекватно оценить российские условия и часто уравнивают Февральскую революцию с западноевропейскими. Определенная трудность в изучении революции обусловлена еще и тем фактом, что ее современники, разделяя совершенно различные политические взгляды, стремились по-разному объяснить ход событий и свою роль в них – слишком уж переломным было это время. Да и сам Февраль объективно не был событием однозначным: с одной стороны, именно он открывает в России череду революционных перемен, является преддверием советской системы, с другой – прочно связан со старым порядком.
Уже непосредственно после февральских событий были сделаны первые попытки объяснить их, детерминировать и вписать в общую канву политического процесса. Естественно, все эти попытки не могли не нести на себе ярко выраженной идеологической нагрузки, все они так или иначе служили обоснованием какой-либо политической программы или оправданием перед потомками.
Одна из них, более всего, наверное, повлиявшая на развитие историографии Февраля, была сделана В. И. Лениным на основании газетных сообщений еще в марте 1917 г., “по горячим следам” революции (1). Ленинская концепция Февраля своей задачей имела резко противопоставить свершившуюся революцию – революции грядущей (то есть советской и социалистической по своей сути), прежде всего по их классовому характеру; однако при этом показать неизбежность последней в силу активности народных масс и обреченность той политической элиты, которая якобы была приведена к власти февральскими событиями. Из этого вытекало и определение Февральской революции как буржуазно-демократической: “буржуазная” – по характеру господствующего класса, “демократическая” – по причине участия в ней широчайших слоев населения страны, в том числе и гегемона грядущей революции – пролетариата, а также радикализма выдвинутых ими лозунгов. Итак, “Февральская буржуазно-демократическая революция” определялась Лениным как резкий поворот исторического развития России в сторону создания “буржуазной демократической республики” (2), приведший к власти буржуазию и создавший предпосылки для перерастания революционного движения в социалистическую революцию. Концепцию Ленина нельзя понять и принять, если не учитывать этого последнего фактора: Февраль буржуазен лишь постольку, поскольку за ним следует социалистический Октябрь. Без этого вся ленинская концепция теряет основание и смысл.
В русле такого понимания Февраля развивалась отечественная историография советского времени. Однако надо отдать ей должное, происходят значительные изменения в оценке Февральской революции на основе того богатейшего материала, который был собран в процессе исследования. Лучшие представители отечественной историографии (Э.Н.Бурджалов, В.И.Старцев, П.В.Волобуев и др.)(3) пытались смягчить слишком резкие суждения Ленина. Были, в частности, пересмотрены мнения об узко буржуазном характере установленной власти, о “буржуазно- помещичьем” характере первого состава Временного правительства, заявлено о сильнейшем влиянии, которое оказывали на него организации и партии левого толка, о слабой роли органов центральной власти на местах и т.п.
Социалистический лагерь эмиграции придерживался, как известно, в целом положительной оценки первых дней и месяцев революции. Февраль, противопоставляемый Октябрю, навсегда остался для него временем упущенных возможностей, временем изначально неправильно сделанной им оценки ситуации. И.Г.Церетели, один из ярчайших представителей “демократического социализма”, впоследствии так писал по этому поводу: “История вряд ли знает другой такой пример, кода политические партии, получив так много доверия со стороны подавляющего большинства населения, выказали бы так мало склонности встать у власти, как это было в Февральской революции с русской социал-демократией”(4). Эмигранты-социалисты также признавали буржуазность новой власти, но для них этот термин имел принципиально иное значение. Буржуазный режим должен был в конечном итоге уступить дорогу социализму как истинной, по их мнению, форме демократии, уступить мирным путем – после Учредительного собрания. Из такого видения родилось и свое понимание сути февральских событий: их совершили народные массы и, следовательно, те, кто подготовил народ к свержению царизма, то есть социалисты. Таким образом, в стране произошел переворот, в сущности социалистический, но власть осталась в руках у части господствующего класса – у буржуазии. Ее уход с политической арены – дело времени. Отсюда – выжидательная позиция в отношении центральной власти, занятая социалистическим лагерем весной 1917 г., нежелание “идти во власть”(5).
Оценка либеральными деятелями Февральской революции далеко отстоит от столь свойственного социалистам трепетного к ней отношения. Эта точка зрения состоит в том, что ни буржуазия, ни либеральный политический лагерь не были в начале 1917 г. заинтересованы в революционном развитии ситуации. Основная часть этих сил, как известно, противопоставляла революции идею дворцового переворота как единственного средства, которое спасло бы Россию (нацию, государственность, монархию) от катастрофы в условиях войны и зятяжного кризиса государственного управления. Революция опередила заговорщиков и, спасая положение, либералы вынуждены были взять управление страной в свои руки в очень неблагоприятных условиях. Так формируется третья точка зрения на февральские события: говорится об их анархичности, охлократичности, сходстве с бунтом, о неспособности масс взять власть в свои руки, что вызвало на какое-то время установление власти правительства, состоявшего из “цензовиков”(6).
Западная историография развивалась под непосредственным воздействием эмигрантской среды, но для западных историков, тем не менее, свойственно учитывание всех трех точек зрения. В целом, если отличительной чертой советской историографии был ее идеологизм, то западной свойственен определенный идеализм: ее представители часто, скажем, переоценивают власть Временного правительства, принимая его юридический статус за реальное положение вещей, и т.д. Тем не менее, наиболее видные представители зарубежной исторической науки (У.Чемберлин, Л.Хаймсон, Т.Хасегава, Г.М.Катков и др.)(7) склоняются к либеральной трактовке Февральской революции, отмечая слабость буржуазии и решающее значение роли народных масс в ней.
Наконец, в России в конце 80-х – начале 90-х годов произошла определенная ломка традиционных представлений о Феврале. В работах некоторых авторов, например, в статье В. Л. Харитонова (8), содержится попытка дать новую оценку революции, отмечается значительная роль стихийных факторов в ней. Однако во всех этих новых попытках не преодолен определенный качественный барьер: если ранее “Февральская буржуазно-демократическая революция” рассматривалась как пролог Октября, то ныне из нее пытаются вывести всевозможные корни российской демократии и назвать “неосуществленной альтернативой Октябрю”. Отбросив же ленинское положение о незавершенности революционного процесса на Феврале, оставлять за ним ленинский же “буржуазно-демократический” характер по меньшей мере странно. Тем не менее, в сознании прочно укрепляется альтернатива “Февраль или Октябрь”, буржуазная демократия или социалистический тоталитаризм, которая вряд ли чем-то отличается принципиально от ленинской оценки.
Так как же можно определить характер Февральской революции 1917 года? При наличии многих “промежуточных” трактовок мы имеем дело с тремя, выраженными в “чистом” виде: это точка зрения о буржуазно-демократическом характере революции, приведшей к власти буржуазию, затем сметенную Октябрем; о социалистическом характере, о создании в стране предпосылок к установлению демократической социалистической республики; и, наконец, об охлократическом характере революционного процесса, устранившего государственную власть и приведшего к развалу страны. Дабы выполнять поставленную задачу, необходимо рассмотреть как характер движущих сил революции, роль различных слоев общества в ней, так и характер той власти, которая была в процессе революции установлена, состав политической элиты нового строя и программу ее действий. Касаясь этих проблем, мы ограничимся лишь первым этапом революционного процесса – мартом – апрелем 1917 г., когда страна в наибольшей степени испытывала последствия Февральской революции как таковой и ее еще мало коснулись порожденные революцией побочные факторы.
Исследователи российской буржуазии начала XX в. пришли к выводу, что последняя, будучи уже достаточно весомой экономической силой, не имела к тому времени каких бы то ни было единых политических взглядов. Политические пристрастия наиболее активной ее части распределялись в достаточно широком спектре – от правых и националистов до прогрессистов и конституционных демократов (9).
В военное время определенная часть буржуазии объединяется вокруг так называемого Прогрессивного блока, центром которого стали шесть фракций Государственной думы, ее большинство – от прогрессистов и кадетов до группы центра и националистов-прогрессистов. Целью этого объединения стало обеспечение согласованной работы государственного аппарата и широких общественных сил во имя победы в тяжелейшей войне (10). И хотя впоследствии многие российские буржуа и оказались фактически во враждебном правительству лагере и объективно способствовали сползанию страны к революции, их целью революция никогда не являлась. Один из виднейших представителей кадетской партии В.А.Маклаков так формулировал позицию умеренных сил: “Мы не хотели революции во время войны… У нас было опасение, что эта задача – устроить революцию во время войны, переменить государственный и связанный с ним общественный строй, произвести эти потрясения и благополучно довести войну до конца, – выше сил какого бы то ни было народа” (11). Война была не единственной причиной отказа от революционного пути: буржуазия прекрасно осознавала свою слабость и заинтересованность в сохранении государственного порядка. Как позднее заявлял Ф.Ф.Кокошкин, монархия была не принципом, а вопросом политической целесообразности (12).
Основным требованием Прогрессивного блока, как известно, было создание кабинета “общественного доверия” (13). При этом кадеты и октябристы, входившие в блок, отказались ради своего союза с более умеренными течениями от своего довоенного требования ответственности правительства перед Думой. При этом буржуазия отнюдь не стремилась к разрыву с бюрократией. Более того, умеренные представители государственного аппарата империи вызывали уважение среди буржуазных и либеральных кругов, а также стремление к деловой консолидации. А.И.Гучков вспоминал впоследствии: “Среди бюрократии было много людей государственного понимания и вполне чистых в смысле общественном, так что составить хороший государственный и технически подготовленный и приемлемый для широкого общественного мнения кабинет можно было даже не прибегая к элементам общественным” (14).
Однако и тут уже нет вины российской буржуазии, власть предпочла союзу с общественными кругами опору исключительно на силы бюрократии, которая, впрочем, все более и более обнаруживала свою неспособность контролировать ситуацию в стране. В такой ситуации политика Прогрессивного блока потерпела полное поражение: власть не пошла на союз с ним, а популярность у все более и более левевшей общественности он потерял. Блок фактически развалился еще осенью 1916 года! В этих условиях часть прогрессивно настроенной буржуазии приходит к идее дворцового переворота как единственного средства прекратить кризис государственного управления во время войны, целью которого было отстранение императора и камарильи от рычагов власти (15).
Чем же дворцовый переворот должен был радикально отличаться по своим последствиям от революции? Во-первых, дворцовый переворот предполагал сохранение спокойствия, в стране, неизменность государственного строя, монархии и династии как гарантов сохранения государственности; во-вторых, его целью было лишь изменение губительного курса правительства, демонстрация готовности власти на реальный и действенный союз со всей нацией против общего внешнего врага.
К 1917 г. все планы дворцового переворота находились в зачаточном состоянии, а либеральный лагерь встретил этот год в состоянии глубокого кризиса. Когда в столице начались волнения, Дума отнеслась к ним очень настороженно. Умеренные силы не были заинтересованы ни в жестоком подавлении бунта (в самих волнениях видели провокацию), ни в его победе. Поэтому Дума поспешила поставить на повестку дня вопрос снабжения Петрограда хлебом, ибо именно в этой проблеме видела основную причину городской нестабильности. При этом думское большинство не поддержало депутатов А.Ф.Керенского и Н.С.Чхеидзе, призывавших поддержать “улицу” в ее требованиях (16).
Февральские события явно застали либералов и буржуазию врасплох, перечеркнули все планы дворцового переворота. Ни о каком активном участии буржуазии в революции и “пособничестве” силам, совершившим переворот в столице, на первых порах не могло быть и речи. В петроградских событиях конца февраля 1917 г. буржуазные круги совершенно справедливо усматривали стремление привести страну к катастрофе. Известный меньшевик Н.Н.Суханов так охарактеризовал отношение буржуазных кругов к революционным событиям на тот момент и, соответственно, их политику в данной ситуации: после провала “последних попыток составить “единый фронт” царизма и буржуазии против народной революции” буржуазией была избрана тактика одоления демократии путем попытки использовать и обуздать революцию, “присоединившись к ней” и “став во главе ее” (17).
Что же это за позиция “обуздания” и “присоединения”? Суханов так определил деятельность умеренных либеральных и связанных с ними буржуазных кругов в первые дни событий, сокрушивших самодержавие. Как известно, когда события в Петрограде приняли характер революции, представителями думского большинства был создан так называемый Временный комитет Государственной думы. Хотя его и считают иногда своеобразным прототипом первого Временного правительства, его цели и задачи принципиально отличались от последнего. В Декларации Временного комитета содержались две основных задачи: сохранение общественного порядка и формирование нового состава правительства, которое пользовалось бы доверием населения (18). Именно эта старая формулировка “правительства общественного доверия”, известная всей стране еще из Декларации Прогрессивного блока, как нельзя более однозначно высветила позицию умеренных сил: ни изменять государственный строй, ни, тем более, покровительствовать революции в их планы на тот момент не входило, да и не могло входить: Временный комитет действовал в соответствии со старым, то есть законным государственным порядком.
Социалистическое движение, которое хотя и находилось к 1917 г. в еще большем кризисе, нежели буржуазия и либералы, приняло, казалось бы, самое непосредственное участие в развертывании революционного процесса. Но и здесь для наиболее адекватного понимания нам нужно отметить ряд существенных нюансов. Судя по многочисленным свидетельствам, содержащимся в мемуарах лидеров социалистических партий, мало кто из них придал сперва значение беспорядкам в Петрограде. Наметанный глаз революционера отмечал большую вероятность провокации со стороны властей: слишком уж мало сопротивления оказывалось возмутителям спокойствия. Поэтому большинство социалистических лидеров не торопилось присоединиться к народу (19). Но когда с бунтом в гарнизоне события приняли самый неожиданный поворот, лидеры меньшевиков и эсеров попытались овладеть настроениями масс. Совершенно естественно, что лозунги, выдвинутые социалистами, сразу нашли отголосок среди деморализованных солдат, бастующих рабочих и вышедших на улицу обывателей. Но не стоит все же путать понятия: не социалисты в феврале 1917 г. подняли народные массы на борьбу за воплощение своих лозунгов и не они подготовили это выступление, но, подстраиваясь под ситуацию, пытаясь ее использовать, они стали лидерами восставшего народа.
27 февраля был создан Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, объявивший себя вплоть до съезда советов центральным органом советской власти в стране. Сперва этот орган состоял исключительно из интеллигенции, но потом был пополнен представителями рабочих и, особенно, солдат (20). Хотя никакой пропорциональности Петросовет поначалу не знал и в его составе не было представителей от провинции (они появились в нем только через месяц)(21), да и сам он не был органом государственной власти, именно ему страна обязана первыми важнейшими решениями, определившими ход ее развития, например, знаменитым Приказом N 1 и т.д.
Рассматривая начальный этап деятельности Петроградского Совета, мы должны отметить две интересующих нас детали: с одной стороны, он явился по мнению многих мемуаристов признанным массами центром восстания (22), с другой – его влияние зиждилось исключительно на авторитете его лидеров и существовало лишь постольку, поскольку отражало и формулировало требования масс. Власть Совета опиралась только на речи, лозунги и постановления. За ним стояла толпа, которая и была в сложившихся условиях мощной силой, но предпочитала все же бороться за свои конкретные интересы.
Итак, в течение нескольких дней в Петрограде, а после и по всей стране произошла революция. Старая власть, находясь в состоянии глубокого упадка, вызванного как войной, так и внутренними причинами, была сломлена очень быстро. Нигде она не смогла оказать какого бы то ни было серьезного сопротивления революции. Между тем, мы не можем назвать ни буржуазию, ни социалистическое движение как таковое той движущей силой, которая совершила революцию. Этой силой выступили самые широкие, но не организованные народные массы. Известный западный исследователь Февраля Л.Хаймсон говорит о “спонтанном”, стихийном их поведении(23).
Об этом же свидетельствуют самые разные авторы – свидетели тех событий. “Группы лиц никому не известных и никем не уполномоченных стали заниматься арестами деятелей старого режима… Хозяйничавшие в городе толпы представляли собой какую-то мешанину из солдат, рабочих и обычной городской черни”, – пишет октябрист С.И.Шидловский. “Запасы противочеловеческой ненависти вдруг раскрылись и мутным потоком вылились на улицы Петрограда в формах избиения городовых, ловли подозрительных лиц, в возбужденных фигурах солдат, катающихся бешено на автомобилях. К Думе трудно было протолкаться – солдаты, матросы, рабочие массами шли туда… Толпа спорадически отталкивала часовых и вливалась во дворец”, – говорит народный социалист член Петросовета В. Б. Станкевич. Нормальное течение жизни в городе было полностью нарушено, здание Думы было фактически захвачено восставшими, ее работа полностью парализована. Резко возросло число уголовных преступлений и мародерства (24), остановить которое новые власти были не в состоянии: Временный комитет не имел никаких рычагов управления (даже в Таврическом дворце он не был хозяином), а Петросовет просто не был для этого приспособлен, ибо был таким же порождением революции, как и анархия.
Последующие события 2–3 марта изменили ситуацию в стране не менее радикально, нежели сам переворот в Петрограде. После отречений Николая и Михаила единственным законным органом центральной власти стало Временное правительство. Монархия и Дума, худо-бедно, но представлявшая все слои населения страны, фактически канули в лету, унеся с собой и идеи государственного и правового порядка. Дума, единственный представительный орган общероссийского масштаба, оказалась на обочине политического процесса.
Временное правительство ни по принципам своего формирования, ни по программе действий мы не можем назвать органом власти буржуазии. Хотя основной его состав и происходил из думского большинства, это еще не свидетельствует о его курсе. Об этом говорят, например, такие известные исследователи как Старцев, который также отмечает, что правительство нельзя назвать буржуазным в полном смысле этого слова (25). В самом деле, организация правительства, которое в своей политике преследовало бы интересы буржуазии, в данной ситуации кажется более чем проблематичной.
Создание Временного правительства явилось тем компромиссом, к которому были вынуждены прибегнуть Временный комитет и Петроградский Совет. Первый олицетворял собой умеренные силы общества, которые одни только к этому времени являлись более или менее организованной силой. Второй представлял реальную, но совершенно не организованную силу толпы и поэтому мог диктовать условия Комитету, но был не в состоянии организовать управление государством. Состав и Декларация о задачах нового правительства, как известно, были оговорены на встрече представителей Комитета и Совета и лишь после этого были опубликованы (26). Так правительство с самого первого дня своего существования стало заложником Совета.
Состав нового правительства хотя и определялся Лениным как “помещичье-буржуазный”, вряд ли соответствует этому определению. Старцев совершенно справедливо замечает, что политические пристрастия членов правительства нельзя определять исключительно по их партийной принадлежности (27). Нам представляется, что сторонники противоположной точки зрения сильно грешат формализмом. На первый взгляд, казалось бы, все министры правительства, кроме Керенского, принадлежали к вполне “цензовой публике”. Однако их “классовая” принадлежность далеко не всегда определяла их конкретную политическую позицию. В соответствии с этим утверждением и политической конъюнктурой развивалась карьера таких членов правительства как Н.В.Некрасов, М.И.Терещенко и т.д. Занимаемая первым позиция, ориентация на Керенского и мнение Петросовета позднее даже позволили П.Н.Милюкову, сотоварищу Некрасова по партии, обвинять его в открытом предательстве и политиканстве (28). К сожалению, среди министров было очень мало людей, для которых конформизм либо политическое безволие и неспособность к оценке ситуации не стали бы их характерными чертами. Так, если люди, подобные Керенскому, Некрасову и Терещенко, главным достоинством политического деятеля считали, очевидно, умение нравиться толпе, то премьер правительства Г.Е.Львов, будучи неспособным к деятельности на своем посту, своим безволием фактически потакал им (29). Декларация нового правительства, также прошедшая через цензуру Петросовета, заключала в себе лишь общие демократические положения (амнистия, политические свободы, широкое самоуправление и т.д.) и не была только буржуазной программой. Более того, обещанные правительством свободы в таком объеме явно угрожали сохранению порядка в стране и были продиктованы скорее давлением со стороны широких масс и левого движения, нежели самой буржуазией.
Итак, Временное правительство изначально было поставлено в такое положение, что могло существовать лишь опираясь на самые широкие массы населения. Одной из основных отличительных черт такого правительства, которое не имело каких бы то ни было реальных рычагов власти и не могло проводить самостоятельной политики, непопулярной в этих условиях, должен был обязательно стать популизм и потакание толпе; и чем далее, тем более.
Первыми действиями нового правительства стало провозглашение самых широких демократических свобод и ликвидация некоторых атрибутов старого строя. Была отменена смертная казнь, ликвидирована каторга и политическая ссылка, провозглашена амнистия политическим заключенным (а позднее – и частично уголовникам (30)), вводилась свобода печати и зрелищ, политической деятельности и собраний, смягчалась военная цензура. Были упразднены Департамент полиции, Корпус жандармов и охранные отделения, Верховный уголовный суд и особые присутствия Сената, военно-полевые суды, а также посты губернаторов и земских начальников. Весь репрессивный аппарат империи был официально уничтожен. Фактически это произошло еще в конце февраля – начале марта, когда он был полностью парализован и сломлен как в столице, так по большей части и на местах. Правительству оставалось лишь зафиксировать это юридически, что оно очень скоро и сделало.
На смену старым органам управления должны были прийти новые, однако создавшийся вакуум так и не был заполнен. На местах его пытались компенсировать старые органы самоуправления (земства), а также так называемые комитеты общественных организаций, то есть собрания представителей Земского и Городского союзов, военно-промышленных комитетов и т.д. Но эти организации не были в состоянии выполнить функции местного управления, поскольку не имели рычагов власти и были громоздки. Исследователь февральских событий в Саратове Д.Дж. Рейли весьма удачно назвал этот процесс “распылением власти на местном уровне” (31).
Временное правительство пыталось решить проблему организации власти на местах: в губерниях и уездах учреждались посты комиссаров правительства, которые заменяли собой губернаторов и вице-губернаторов.
Но, как заявлял премьер Львов, “комиссары Временного правительства, посылаемые на места, имеют своей задачей не становиться поверх создавшихся органов в качестве высшей инстанции, но лишь служить посредствующим звеном между ними и центральной властью и облегчить вопрос их организации и оформления” (32). Предполагалось, что ими станут председатели губернских и уездных земских управ, однако на практике так было далеко не всегда. Комиссары правительства так и не стали достойной заменой губернаторам. Они не имели в своих руках административной власти. Более того, в некоторых губерниях и уездах их поначалу вообще не было, к тому же очень быстро происходил процесс их смены, так что правительство уже весной настаивало на том, что самовольное назначение на должность губернского комиссара невозможно, так как это дело правительства. Однако процесс был неудержим, и к концу апреля комиссаров, назначенных из числа председателей управ, было менее половины от общего числа. 26 апреля правительство постановило назначать комиссаров по согласованию с комитетами общественных организаций. Сами же комиссары на своем совещании в Петрограде констатировали, что их власть на местах без опоры на советы была “равна нулю”. Газета эсеров “Дело народа”, которую вряд ли можно было заподозрить в больших симпатиях к административной системе, писала: “Местной власти нет: одни органы разрушены, другие нежизнеспособны, а главное – лишены всякого авторитета в глазах населения” (33).
Это понимало и само правительство: циркуляры МВД за март – апрель требуют упорядочить структуру органов местного управления и действовать в соответствии с постановлениями правительства и распоряжениями министерств (34). Но это было невыполнимо, в том числе и потому что само правительство предполагало реформировать местное управление “на основе преобразования органов непосредственного государственного управления на местах в органы самоуправления и предоставления им всей полноты государственной власти на местах” (35). Власть, таким образом, самоустранялась от участия в местном управлении, что грозило ей в недалеком будущем катастрофой.
Печальную картину представляли и органы центрального управления. Даже в столице Временное правительство не вполне владело ситуацией. Обеспечение порядка и общественного спокойствия, ранее возложенное на полицию, теперь повисло в воздухе. Хотя и было принято решение о замене полиции милицией, последняя создавалась медленно и явно не справлялась с поставленными задачами – Правительство еще 7 марта постановило призвать население соблюдать порядок и не производить незаконных арестов, которые в большом количестве имели место как во время переворота, так и после. Тогда же было решено “воссоздать центральный орган, заведывающий общественной безопасностью” (36). Позднее, 10 марта вышло постановление о создании Временного Управления по делам общественной полиции (милиции) при МВД, но свой устав милиция получила только 17 апреля. На местах она подчинялась местным органам власти, централизованной структуры создано не было. К тому же изначально предполагалось, что на нее будет тратиться в 2 раза меньше средств, чем ранее на полицию. Сложности, возникшие с необходимостью поддерживать общественный порядок, слабость самой милиции, а также ее тесная связь на местах с советами не позволяли использовать ее как действенную силу в проведении правительственной политики (37).
Центральный государственный аппарат, не имея возможности активно воздействовать на ситуацию на местах, был обречен на изоляцию и беспомощность. К тому же сам он подвергся значительным чисткам, что не могло не сказаться на его работоспособности. Министерства создавали многочисленные совещания, которые пытались восполнить нормальную работу центральной власти. Но результаты сводились к минимуму из-за невозможности согласовать работу центра и провинции. Никакие меры власти не могли быть проведены в жизнь, если они не соответствовали решениям местных органов самоуправления. Гучков 4 мая по поводу своей отставки заявил: “Я ушел от власти, потому что ее просто не было” (38).
Бедственное положение власти усугублялось нарастанием анархии по всей стране. В городах законные власти и законные органы самоуправления не могли сдержать те изменения, которые вели к гибели страны. Уже в первые дни революции во многих городах самочинно вводится восьмичасовой рабочий день (что было совершенно недопустимо в военное время), в марте он был введен в 28 крупнейших промышленных центрах страны. Организовываются советы рабочих и солдатских депутатов (раздельные или совместные), которые, подобно Петросовету, вступают в переговоры с органами власти и комитетами общественных организаций от имени рабочих и солдат того или иного города. Власти не могли вступать в конфликт с этими авторитетными организациями и обычно удовлетворяли их требования. Правительству приходилось даже предостерегать своих комиссаров от финансовой поддержки советов, которая имела место. Именно под давлением советов местные структуры власти и буржуазия шли на введение в городах восьмичасового рабочего дня (39). Опора местных советов на вооруженную силу, которой были запасные батальоны, расквартированные в городах и поддерживавшие эти органы, делала всякую серьезную попытку сопротивления им со стороны властей бессмысленной. Только сохранение комиссарами хороших отношений с советами могло позволить им хоть как-то сохранять свою власть. Однако часто это требовало от комиссаров прямого потакания советам и все более увеличивало зависимость от них.
Правительство, в свою очередь, не только не пыталось воспрепятствовать этому, но 10 марта даже рекомендовало военному и морскому ведомствам последовать примеру предпринимателей и ввести восьмичасовой рабочий день на своих заводах. Хотя в условиях мировой войны это и являлось преступлением, но все же было сделано. Естественно, эта мера не способствовала повышению работоспособности, наоборот, уже находившаяся в предкризисном состоянии экономика начинает распадаться на глазах (40).
В марте революционная волна приводит в движение и деревню. По верному замечанию Харитонова деревня, как и вообще вся провинция, не стали центром сопротивления революции, а, наоборот, здесь революция заходила в своих проявлениях еще дальше, чем в центре. В первый месяц революции количество крестьянских выступлений начинает резко ползти вверх, составив почти 20% по отношению ко всему 1916 году. В апреле их число вырастает в 7,5 раз, а число разгромленных имений – почти в 2 раза (41).
Такая статистика не могла остаться без внимания. Уже 9 марта Временное правительство обсуждало беспорядки, имевшие место в Казанской губернии. Правительство решило пресекать подобные выступления, поскольку они были направлены на захват частной собственности. Вопрос передачи земли в руки крестьян оставался на усмотрение Учредительного собрания, а самовольная ее экспроприация была уголовным преступлением. Было постановлено применять к нарушителям “всю силу закона”, но применение оружия было признано недопустимым (42). В ведении губернских комиссаров не было таких сил, с помощью которых можно было пресечь аграрные беспорядки. Весной военные команды направлялись для усмирения крестьян лишь несколько раз, а о применении оружия сведений нет вообще. Милиция для подобных операций не годилась: она либо не принимала участия в усмирении, либо даже способствовала им (43).
Районы крестьянских волнений разрастались, охватывая большинство европейских губерний России. Временное правительство пытается скоординировать деятельность своих структур в этом вопросе, передать его целиком в ведение Министерства внутренних дел. В циркулярах МВД от губернских комиссаров постоянно требуется незамедлительно принять меры по наведению порядка. Правительство настаивает на постоянном его информировании о всех случаях беспорядков и о мерах по их ликвидации (44). Губернские комиссары телеграфируют о своем бессилии и просят помощи (45).
В деревнях уже в это время создаются волостные исполкомы, которые заполняют образовавшийся вакуум власти. Эти исполкомы в большинстве случаев оказывались там единственным реальным органом (46). Опираясь на его решения, крестьяне нередко занимали соседние поместья. С течением времени создаются советы крестьянских депутатов в волостях, уездах, губерниях и даже областные (то есть для нескольких губерний). Такие организации уже весной 1917 г. принимают решения о подчинении им всего земельного фонда своего региона. Подобное решение, несмотря на постановления Временного правительства, в апреле выносят советы Шлиссельбургского уезда, Канского уезда Енисейской губ. и т.д., а в мае – Казанский губернский съезд. Что касается принудительной аренды и реквизиций, то уже в марте они широко практиковались, а в апреле были утверждены советами Пензенской, Саратовской и Рязанской губерний (47). 11 апреля правительство пошло на компромисс, предоставив право продовольственным комитетам принудительно арендовать незанятые площади по назначенной ими цене (48).
Ярчайшим примером полного бессилия властей стали, пожалуй, события, происходившие в нескольких десятках верст от столицы – в Шлиссельбурге, городской совет которого 17 апреля выразил недоверие правительству, создал свой революционный комитет, объявленный высшим органом власти в городе. Земля в уезде была экспроприирована, причем это решение проводила в жизнь городская милиция. Город также обратился ко всей России с призывом немедленно установить рабочий контроль на предприятиях и ликвидировать частную собственность на землю (49).
В этих условиях независимое существование Временного правительства было попросту немыслимо. Ему необходимо было в своей деятельности опираться на какую-либо общественную силу. Такой силой был Петроградский Совет. Выше уже указаны причины его влияния и его особенности. Тем не менее, правительству выбирать не приходилось.
Петросовет формально являлся городской общественной организацией и официально не претендовал на власть, но, объявив себя органом, представляющим “всю трудовую Россию”, и получив поддержку масс, был реальной угрозой для правительства как института, действующего от имени народа и для народа. Совет должен был, очевидно, стать воплощением принципа, выраженного в эсеровском “Деле народа”: “Реформирующая власть Временного правительства, подталкивающая и контролирующая деятельность советов рабочих и солдатских депутатов” (50). Если Совет и был общественной организацией, то во всяком случае, по мнению его лидеров, самой значимой и имеющей право давить на власть. Именно такое понимание Совет и демонстрировал: он принимает решение о закрытии правых газет, он настаивает на аресте императорской семьи и смене Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (при этом оба требования выполняются властью беспрекословно), он издает Приказ N 1. В целом он выражает “требования революционного народа” и разрабатывает “неотложные меры в целях… воздействия на правительство для удовлетворения этих требований и непрерывного контроля за их осуществлением”. Одновременно Петросовет активно протестует против издания Временным комитетом Думы публичных актов, так как последний не является уже по мнению Совета государственной властью (51).
Реальная сила Петроградского Совета не была, конечно, так велика, как могло бы это показаться его лидерам. Он, так же как и правительство, не имел рычагов для ее осуществления на местах. Порядок заседаний Совета не позволял этому органу стать более или менее действенной структурой: появившись на гребне анархии, он не смог победить анархию внутри себя. Станкевич описывает его работу так: “Никакого руководительства не было, да и быть не могло… Порядок дня устанавливали обычно “миром”, но очень редки были случаи, чтобы удалось разрешить не только все, но хотя бы один из поставленных вопросов, так как постоянно во время заседаний возникали экстренные вопросы, которые приходилось разрешать в очередь… Вопросы приходилось разрешать под напором чрезвычайной массы делегатов и ходоков,.. причем все делегаты добивались быть выслушанными в пленарном заседании комитета (Исполкома. – Ф. Г.)… В дни заседания Совета или солдатской секции дела приходили в катастрофическое расстройство” (52). Даже Суханов, гораздо более левый, нежели Станкевич, свидетельствует: “Извне по-прежнему наседала толпа. Внутри шла прежняя нудная изнурительная чехарда “внеочередных заявлений”, “экстренных вопросов” и “порядка дня”… Заседания были по-прежнему почти непрерывны и по- прежнему не носили следов какого бы то ни было внешнего благообразия” (53).
Но специфика ситуации делала Временное правительство реально зависимым от толпы и, соответственно, от Петросовета. Эта зависимость выражалась в постоянном согласовании своей деятельности с Советом (через согласительную комиссию (54)). Некоторые важнейшие документы создавались под прямым давлением Совета, например, введение хлебной монополии; другие вышедшие из-под пера деятелей Совета, только впоследствии утверждались правительством, например, Приказ N 2 по Петроградскому военному округу; третьи издавались совместно с советскими, как декларации правительства от 3 марта о его задачах и 26 марта о внешнеполитическом курсе, опубликованные вместе с постановлениями Совета по тому же поводу.
Рассмотрим теперь положение буржуазных кругов. Выше уже отмечалось их отношение к революционным событиям конца февраля – начала марта в Петрограде. Может быть потом ситуация изменилась и стала более приемлемой для буржуазии? Ведь в Западной Европе буржуазно-демократические революции, например революция 1848 г. во Франции, поначалу также имели характер анархический, но в очень короткий срок буржуазия, пришедшая к власти, восстанавливала порядок и систему органов власти, которые с этого времени действовали в ее интересах. В нашем случае это не совсем так. Уже в марте Временное правительство обнаружило не только неспособность, что было вполне очевидно и закономерно в той ситуации, но и нежелание прислушаться даже к тем предпринимателям, чья деятельность была непосредственно связана с удовлетворением первейших нужд страны. 19–22 марта состоялся I торгово-промышленный съезд, на котором буржуазные круги потребовали от правительства прекращения засилья советов в центре и на местах, приостановки действия восьмичасовой дневной рабочей нормы на время войны, а также отмены фиксированных цен на хлеб ради насыщения рынка. Доводы в пользу последней меры были достаточно просты и закономерны: при отсутствии действенной власти правительства на местах проводить политику твердых цен и государственного регулирования экономики было немыслимо, она неизбежно вела к тяжелейшему кризису. Ни одно из этих требований так и не было выполнено: 25 марта была введена хлебная монополия с фиксированной ценой на хлеб, советы, как известно, все усиливались, а в отношении пресловутого рабочего дня позиция правительства осталась прежней. По мнению авторитетного отечественного исследователя экономической политики Временного правительства это правительство не могло устраивать буржуазию в полной мере (55). Действительно, вряд ли правительство, в чью программу не входило покровительство буржуазии, можно назвать правительством буржуазным.
В этом отношении особый интерес представляет также оценка деятельности правительства, сделанная М. Палеологом, французским послом в Петрограде. Очень характерно, что этот сторонний наблюдатель, представитель буржуазного республиканского правительства нигде не употребляет по отношению к Временному правительству термин “буржуазное”. Либерализм же последнего у Палеолога связывается только с именами Милюкова и Гучкова, частично – Львова и Шингарева. Палеолог, кроме всего прочего, приводит свою беседу с крупнейшим промышленником А.И.Путиловым, суть которой сводится к словам последнего – о том, что “Россия вступила в очень длительный период беспорядка, нищеты и разложения” (56). Можем ли мы после этого говорить, что Временное правительство в своем курсе ориентировалось на буржуазию, а последняя считала его “своим” правительством?
Апрельский кризис стал первым испытанием новой власти на прочность. Проблема внешней политики была, пожалуй, первым вопросом, по, которому правительство не смогло сразу найти взаимопонимания с массами и Советом. Но суть коллизии была глубже. “Поводом и внешней формой кризиса был вопрос иностранной политики революционной России. Однако сущность его составлял вопрос о власти”, – заключает Старцев (57). Кризис ясно показал полную беспомощность правительства. И дело было не в его “буржуазности”, ведь и последующие составы правительства от присутствия в них министров-социалистов в конечном счете не стали более популярными. Состав правительства и партийная принадлежность министров мало что значили. От властей требовалось лишь одно: поощрение и узаконение того беспредела, что происходил в стране. Петросовет для этого вполне подходил, а Временное правительство было сковано его авторитетом и своим собственным бессилием. В его задачи входило лишь издание таких законодательных актов, которые не противоречили бы настроениям масс. Любое серьезное сопротивление им неизбежно влекло за собой кризис власти.
Итак, ни буржуазия и либеральный лагерь, ни социалистические партии как политические силы не являлись тем рычагом, который в феврале 1917 г. произвел революцию в России. Можно так или иначе оценивать роль этих сил в ее подготовке, но собственно революция произошла не по их вине. Февральская революция не была ни буржуазно-демократической, ни социалистической по своей сути. В ней доминировали демократические и социалистические по форме, но в сущности анархические и охлократические силы.
Февральские события были обусловлены не активизацией какой-либо политической силы, а скорее наоборот, их общим бессилием. Тому была не одна причина. Затяжной правительственный кризис, развал центрального и местного управления в момент колоссального напряжения сил, связанного с войной, и одновременно упорное нежелание самодержавия и государственного аппарата разделить тяжкий груз управления страной с умеренными силами российского общества, отсюда – слабость последних и т.д., – все это сделало свое дело. Государственный строй рухнул от волнения в столице в один миг. Но в стране не было другой организованной политической силы, способной взять власть в свои руки. Буржуазия была тогда еще слишком слаба политически, да и не ставила перед собой задачи монополизировать власть в своих руках. Либеральный лагерь, во время войны создавший Прогрессивный блок с целью сплочения власти и нации вокруг идеи победы в войне, снявший на время войны со своих щитов все радикальные требования (ответственное министерство и т. д.), к 1917 г. оказался разобщенным, испытав полное поражение своего стратегического курса. Социалистические партии в это время находились в состоянии глубокого кризиса и не готовили революцию, а лишь присоединились к ней.
Поэтому начавшиеся в столице волнения в условиях сложившегося вакуума власти очень быстро переросли в волнения по всей стране. По словам Маклакова “Россия получила в день революции больше свободы, чем она могла вместить, и революция погубила Россию” (58). В анархию оказались стихийно втянуты все слои и группы населения. Каждая из них преследовала свои интересы, а в сумме это дало в конечном счете, катастрофу на фронте, остановку заводов и фабрик, транспорта, грабеж поместий и расчленение единого государства. Большой ошибкой было бы считать, что эти процессы начались с Октября; нет, все это было, к сожалению, уже в марте – апреле. Именно с этого времени начались убийства офицеров, самочинное введение восьмичасового рабочего дня на заводах, тогда еще запылали поместья, а советы и земкомы стали присваивать частную земельную собственность, тогда в нескольких десятках верст от Петрограда возникает “суверенная” Шлиссельбургская “советская республика” со своим ревкомом и трудовым землепользованием. Безвольное Временное правительство, которое уже с первых дней своего существования было обречено на это безволие, не могло проводить независимого и действенного’ политического курса. Петроградский Совет, даже если бы и попытался сдержать эти процессы, что, правда, не собирался делать, сразу потерял бы всякую популярность у масс. В условиях весны 1917 г. только популярность (или популизм?) могла быть опорой власти, условием ее существования. Такое “двоевластие”, а князь Е.Н.Трубецкой очень точно назвал его “десятивластием” (59)?, и близко не походило на государственную власть. “Мы ведь не только свергли носителей власти, мы свергли и упразднили саму идею власти, разрушили те необходимые устои, на которых строится всякая власть”, – признавал Гучков (60).
До лета Россия жила “по инерции”, затем на политической арене появляются силы, так или иначе претендовавшие на власть, готовые принять ее. Но выбор по-прежнему оставался за массами: от их поддержки напрямую зависела Мощь той или иной из этих сил. Поддержку в такой ситуации получал только тот, кто никак не был связан с прежними вождями и кумирами толпы и кто больше сулил. Выбор в конечном счете был сделан вряд ли лучший. Власть взяли в свои руки большевики, партия, которая за несколько месяцев до Октября не пользовалась никакой популярностью и не была реальной политической силой.
Именно Февраль открыл для России череду потрясений, завершившихся созданием совершенно новой для нее политической системы. Февральские события вели страну к новому государственному порядку не напрямую. Результатом их стало устранение старого строя, но между старым и установленным позднее новым прошел определенный период без конкретной и действенной власти, без определенного государственного порядка, с вполне ясными, но еще не сбывшимися перспективами. Поэтому для тех нескольких месяцев, которые непосредственно последовали после Февральской революции, более характерно не установление какой бы то ни было новой системы, а скорее быстрое и необратимое разрушение старой. Характеризовать это время с точки зрения существования какого-либо строя нам представляется невозможным. Ведь “никто”, по словам английского философа Т.Гоббса, “не будет считать безвластие какой-нибудь новой формой правления” (61).
Революционный процесс не остановился на Феврале, да и не мог остановиться, но с этого момента, наоборот, набирал силу. “Революция была подготовлена наиболее цивилизованными классами нации, а совершена самыми необразованными и грубыми. Так как у людей, принадлежавших к первым, не было ни установившейся взаимной связи, ни привычки действовать согласно,., последние почти немедленно стали руководящей силой, как только старые власти были уничтожены”, – писал по поводу Великой Французской революции А. де Токвиль (62). В еще большей степени эта фраза подходит к отечественному революционному процессу. Революция в России не остановилась на сломе высших органов власти, как это было в Западной Европе. Буржуазия не смогла воспользоваться этим, чтобы взять управление в свои руки. Провинция не оказала своего сдерживающего влияния на центр. Кульминация развития революции наступила не в момент решительного столкновения радикальных и умеренных сил, подобно буржуазно-демократическим революциям в Европе. Они, эти умеренные силы, в России оказались слишком разобщены и слабы, и революция продолжала свое движение по наклонной плоскости. Поэтому мы склонны не искусственно разделять Февральскую и Октябрьскую революции, но считать их взаимосвязанными периодами одной – Великой Российской революции. Только через Февраль Россия могла прийти к Октябрьской трагедии. Лишь признавая эту взаимосвязь, мы можем претендовать на более или менее адекватное понимание пройденного Россией в XX в. исторического пути.
Не дело историка пытаться вычеркнуть из истории своей страны отдельные ее страницы, видоизменять уже состоявшуюся действительность, нужно, наоборот, пытаться понять и объяснить ее. И как бы мы не относились к Революции 1917 года - к Февралю или Октябрю, “но”, как заметил И.В.Гессен, “среди этого потрясающего хаоса исторический величавый процесс властно совершает свой вековечный ход и, как бы причудливо ни рисовались нам события, какими бы случайными они ни казались нам, как бы бесформенно они ни нагромождались, они могут лишь затемнить, скрыть от нас закономерность свершающегося,.. но не в силах ее опрокинуть и уничтожить” (63).
Революция 1917 г., начавшаяся в Феврале, достойна остаться в истории под именем Великой в том смысле, как понимали это русские эмигранты-либералы: как колоссальнейшая трагедия России, оставившая сильнейший отпечаток на всей последующей российской и мировой истории, определившая ее дальнейшее течение на многие десятилетия, в том числе и современную нам эпоху.
Примечания
1 . ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 31, с. 11 – 59.
2 . Там же, с. 12.
3 . БУРДЖАЛОВ Э.Н. Вторая Русская Революция. Восстание в Петрограде. М. 1967 (далее: Восстание в Петрограде); его же. Вторая Русская Революция. Москва: Фронт. Периферия. М. 1971.; СТАРЦЕВ В. И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. Л. 1980; его же. Революция и власть. Петроградский Совет и Временное правительство в марте–апреле 1917 года. М. 1978; Волобуев П.В. Экономическая политика Временного правительства. М. 1962.
4 . ЦЕРЕТЕЛИ И.Г. Воспоминания о Февральской революции. Париж. 1963. Т. 1, с. 403.
5 . См. напр.: КЕРЕНСКИЙ А.Ф. Россия на историческом повороте. М. 1993; СУХАНОВ Н.Н. Записки о революции. М. 1991. Т. 1; СТАНКЕВИЧ В. Б. Воспоминания. 1914–1919. М. 1994.
6 . См., напр.: ГУЧКОВА. И. Александр Иванович Гучков рассказывает… Воспоминания председателя Государственной думы и военного министра Временного правительства. М. 1993; МИЛЮКОВ П. Н. Россия на переломе. Париж. 1927. Т. 1; НАБОКОВ В. Д. Временное правительство. В кн.: Архив Русской Революции (далее: АРР). Т. 1. М. 1991; ШИДЛОВСКИЙ С. И. Воспоминания. Берлин. 1923;
7 . КАТКОВ Г. М. Февральская революция. Париж. 1984; ХАЙМСОН Л. Рабочее движение и историческое происхождение и характер Февральской революции 1917 года. В кн.: Реформы или революция? СПб. 1992; CHAMBERLIN W.H. The Russian Revolution. 1917 – 1921. N.Y. 1965; HASEGAWAT. The February Revolution. Lnd. 1981; FERROM. La Revolution de 1917. P. 1967. и т. д.
8 . ХАРИТОНОВ В. Л. Февральская революция в России. – Вопросы истории, 1993, N 11- 12, с. 18 – 26.
9 . БОХАНОВ А.Н. Крупная буржуазия России, М. 1992; ВИШНЕВСКИ Э. Либеральная оппозиция в России накануне первой мировой войны. М. 1994; ДЯКИН В.С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны. Л. 1967; СТАРЦЕВ В. И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905–1917 годах. Л. 1977; ЧЕРМЕНСКИЙ Е. Д. IV Государственная Дума и свержение царизма в России. М. 1976.
10 . АВРЕХ А.Я. Распад третьеиюньской системы. М. 1985; СЛОНИМСКИЙ А. Г. Катастрофа русского либерализма. Душанбе. 1975; ЧЕРМЕНСКИЙ Е.Д. Ук. соч.
11 . Буржуазия и помещики в 1917 году: М. -Л. 1932, с. 17.
12 . Речь, 26.III.1917.
13 . Декларация Прогрессивного блока (Речь, 26.VlII.1915).
14 . ГУЧКОВ А.И. Ук. соч., с. 21.
15 . Там же, с. 14 – 17. См также: МЕЛЬГУНОВ С. П. На путях к дворцовому перевороту. Париж. 1931.
16 . Россия. Государственная Дума. Созыв 4, сессия 5. Стенографические отчеты. Т. 3. Пг. 1917, стб. 1727 – 1757.
17 . СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 96.
18 . Сообщение Временного комитета Государственной думы о власти (Российское законодательство. Т. 9. М. 1994, с. 118).
19 . ЗЕНЗИНОВ В. М. Февральские дни. В кн.: Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей. М. 1991, с. 105 – 115; СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 48 – 103.
20 . ПЕШЕХОНОВ А. В. Первые недели. В кн.: Страна гибнет сегодня. М. 1991, с. 264 – 265; СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 89 – 94.
21 . Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. М. -Л. 1925, с. 72.
22 . См, напр: СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 148 – 160; ШИДЛОВСКИЙ С. И. Ук. соч., 58 – 59.
23 . ХАЙМСОН Л. Ук. соч., с. 138 – 139.
24 . ШИДЛОВСКИЙ С. И. Ук. соч., с. 58 – 59; СТАНКЕВИЧ В. Б. Ук. соч., с. 33; МАНСЫРЕВ С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. В кн.:.Страна гибнет сегодня, с. 101 – 109; ПЕШЕХОНОВ А. В. Ук. соч., с. 276 – 278.
25 . СТАРЦЕВ В. И. Внутренняя политика Временного правительства, с. 117 – 120.
26 . СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 127 – 160; ШУЛЬГИН В. В. Годы. Дни. 1920. М. 1990, с. 490 – 96.
27 . СТАРЦЕВ В. И. Внутренняя политика Временного правительства, с. 117.
28 . МИЛЮКОВ П. Н. Воспоминания. М. 1991, с. 476 – 78.
29 . Эти качества отмечаются самыми различными лицами, см., напр.: НАБОКОВ В. Д. Ук. соч., с. 32 – 34; СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 69, 474 – 475.
30 . Вестник Временного правительства, 18.III.1917.
31 . РЕЙЛИ Д. ДЖ. Политические судьбы российской губернии. Саратов. 1995, с. 90.
32 . МИЛЮКОВ П. Н. История Русской революции. Киев. 1919, с. 43.
33 . СТАРЦЕВ В. И. Внутренняя политика Временного правительства, с. 193 – 208; Дело народа, 31.III.1917.
34 . Революционное движение в России в апреле 1917 года. Апрельский кризис. Док. и м-лы (далее: Апрельский кризис). М. 1958, с. 311 – 312, док. N 257; Временное правительство. Министерство внутренних дел. Сборник циркуляров (далее: Циркуляры). Пг. 1917, с. 6 – 9,, 13 – 14, 54.
35 . Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 1779, оп. 1; д. 59, л. 17 об.
36 . Там же, д. 6, л. 11. ,
37 . Циркуляры, с. 59; СТАРЦЕВ В. И. Внутренняя политика Временного правительства, с. 193 – 208. ‘
38 . Буржуазия и помещики в 1917 году, с. 4.
39 . БУРДЖАЛОВ Э. Н. Восстание в Петрограде, с. 395 – 398; Циркуляры, с. 15; Апрельский кризис, с. 206 – 211.
40 . ГАРФ, ф. 1779, оп. 1, д. 6, л. 36а. Подробнее см.: ВОЛОБУЕВ П. В. Ук. соч., с. 24 cл.
41 . ХАРИТОНОВ В. Л. Ук. соч., с. 25; 1917 год в документах и материалах. Т. 4. М. -Л. 1925 – 1927. Предисловие, с. 3 – 9; Аграрная революция. М. 1928. Т. 2.
42 . ГАРФ, ф. 1779, оп. 1, д. 6, л. 20а.
43 . 1917 год в документах и материалах. Т. 4, с. 3 ел., 6 cл.
44 . ГАРФ, ф. 1779, оп. 1, д. 64, л. 4; Циркуляры, г с. 10 – 11, 35, 63, 72 – 73
45 . 1917 год в документах и материалах. Т. 4, с. 3 cл.
46 . Там же, с. 20 cл.; см. также: АНДРЕЕВ А. М. Местные Советы и органы буржуазной власти. М. 1983, с. 19.
47 . Апрельский кризис, с. 230 – 234, 663; АНДРЕЕВ А. М. Ук. соч., с. 168 – 170, 174 – 176.
48 . Согласно закону о посевах от 11 апреля 1917 г.
49 . Апрельский кризис, с. 230 – 234, 236, 237, 445, 446, 459, 460. Хотя Станкевич и ставит под сомнение факт объявления уезда, суверенной территорией, но даже он признает, что правительство действительно не контролировало ситуацию в городе, а уездный комиссар даже вынужден был его покинуть (СТАНКЕВИЧ В. Б. Ук. соч., с. 63).
50 . Дело народа, 31.III. 1917. .
51 . Петроградский Совет…, с. 14 – 15, 9, 28 – 29, 20, 26, 31.
52 . СТАНКЕВИЧ В. Б. Ук. соч., с. 40.
53 . СУХАНОВ Н. Н. Ук. соч., с. 188.
54 . Большую роль комиссии признавали и либералы (например: НАБОКОВ В. Д. Ук. соч., с. 65 – 69).
55 . ВОЛОБУЕВ П. В. Ук. соч., с. 33 – 34, 36, 389 – 404.
56 . ПАЛЕОЛОГ М. Царская Россия накануне революции. М. 1991, с. 325, 330, 332.
57 . СТАРЦЕВ В. И. Революция и власть, с. 193.
58 . Буржуазия и помещики в 1917 г., с. 17.
59 . Речь, 29.III.1917.
60 . Буржуазия и помещики в 1917 г., с. 5.
61 . ГОББС Т. Соч. Т. 2. М. 1991, с. 144.
62 . ТОКВИЛЬ А. де. Старый порядок и революция. СПб. 1911, с. 227.
63 . ГЕССЕН И.В. Задачи Архива. В кн.: АРР, т. 1, с. III.