Разнообразные культурные парадигмы традиционно «накладываются» друг на друга в историческом процессе, особое место такое межкультурное взаимодействие занимает в формировании представлений о судьбе. Воззрения славян на судьбу отличаются «синтетическим» характером. В них переплетаются и взаимодействуют различные представления: языческие, мифологические, конфессиональные, и прежде всего, христианские. Своеобразие русских народных взглядов на то или иное явление принято объяснять многими причинами, среди которых особое место занимают ментальность и геополитическое положение страны, но таким способом невозможно объяснить специфику понимания «судьбы» в России. «Приоткрыть» некоторые стороны в сложном комплексе неоднородных по составу представлений о судьбе все же может «расшифровка» бинарной структуры русского характера и культуры.
Русская культура является органичным сплавом исконных языческих воззрений, христианских и архаических представлений о мире других народов, однако принципиально переосмысленных. Неслучайно судьба у русских – это Доля-Недоля. Этот образ богини сходен с греческой Мойрой, только в России произошло «разделение» одной богини на двух божеств. Славянское слово «судьба» ассоциативно и словообразовательно связано со словом «суд». Представление о Доле и Недоле прибавляло к воззрениям на Судьбу элемент случайности. Доля вдруг может загулять, Недоля – уснуть, хотя бы на время это спутает «карты» судьбы. Выраженный в мифологии взгляд на жизнь был предопределен убеждением в том, что Судьба и Случай нераздельны, что человек от рождения «брошен в водоворот» их кружения.
Мифологическое сознание славян не исключало, что при особых обстоятельствах возможно свидание человека со своей Долей или Недолей. Сойдясь с ними лицом к лицу, счастливый молодец найдет слова, чтобы устыдить нерадивую Долю, отыщет способ перехитрить Недолю.
К подобным представлениям о судьбе восходит «Повесть о Горе – Злосчастье». Д.С.Лихачев полагает, что «автор повести смотрит как бы сверху философским взглядом на обездоленного человека, на его судьбу −с иронией и жалостью, с осуждением и сочувствием, считает его виновным в своей гибели и вместе как бы обреченным и ни в чем не виноватым» [Лихачев, 1987: 322]. Молодец представлен в повести жертвой своей собственной судьбы. Судьба молодца, персонифицированная как Горе-Злосчастье, – центральный образ повести. Исследование народных представлений о Судьбе-Доле показало, что представление родового общества о прирожденной судьбе возникло в связи с культом предков. Оно сменилось идеей личной судьбы, в характере которой повинен сам носитель.
Славяне верили, что в момент рождения человека на небе появляется его судьба – звезда. С помощью волхвов, чародеев, кудесников они пытались разгадать будущее, хотя одновременно глубоко верили в бога. А.В. Карташов объясняет этот феномен так: «В народном веросознании после утраты особых языческих богов оставалась еще целая область второстепенных богов. Сюда же принадлежит неискоренимое даже у цивилизованных народов и между тем характерное для язычества пристрастие к разнообразным гаданиям о будущем и привлечению сверхчеловеческой силы путем волшебства и чародейства» [Карташов, эл. ресурс]. Таким образом, двоеверие сознательно сменялось бессознательным. При этом народное язычество осложнялось христианскими обрядами. Русские люди открыто исповедовали веру в волхвование. В семьях суеверные обряды старого языческого богослужения также сохранялись, поэтому они остались и до сих пор. По-прежнему ставились традиционные трапезы домашним божествам Роду и Роженице, причем обряд относился ко времени Рождества Христова, и былые боги смешивались с образами новых богов, например, Богородицы. Не случайно люди верили волхвам, волхвы, первые «книжники», «колдуны», узнали весть о рождении Христа. По мнению И.П. Смирнова, − «если народ почему-либо неудовлетворен самим содержанием национальной религиозности, то он выражает себя в имитации христианства по дохристианскому образцу» [Смирнов, 2000: 96].
Таким образом, в русском народном сознании Судьба – Доля-Недоля – богини, несущие счастье и несчастье людям, по своим функциям аналогичны греческим мойрам. Кроме того, у русских Доля-Недоля стоят в одном ряду с Промыслом Божьим. Такая контаминация основополагающих для язычества и христианства категорий свидетельствует об их взаимосвязи, параллельном существовании.
На Руси существовал Культ Рода и Рожаниц, об этом говорит огромный комплекс слов индоевропейского происхождения с корнеосновой rd. Наиболее распространенные этимологии rod, ard, art. Данные комплексы слов исследовали А.А. Потебня, О.Н. Трубачев, В.А. Рыбаков. Этот вариант этимологии обнаруживает огромное число соответствий семантических полей, связанных со словами рдяный, родяный, обозначающими красный цвет, а также урожай, рожь. И слова с корнем art значат удачу, благополучие. Известны ритуальные и обрядовые аспекты родопочитания. Первое упоминание об этих существах встречается в «Слове святого Григория…». Важно, что автор этого произведения считал культ Рода одной из мировых религий, которая некогда господствовала в Египте, Вавилоне, Греции, Риме и славянском мире. Он сопоставляет Рода с египетским богом Осирисом. В представлении древних славян с верой в Рода и рожаниц соединялась идея судьбы, предопределения. Случайности, подстерегающие человека, не могли не поражать его фантазию. По мнению славян, жизнь со всеми радостями и бедами наперёд определялась при самом рождении младенца. На такую особую связь Рода и рожаниц с судьбою указывает народная поговорка «Так на роду написано!».
В группе слов, связанных с понятием родства и рождения: род, народ, родня, родина, рождать, природа, урожай присутствует общий корень род. Кроме названной группы слов, существует слово с таким же корнем, обозначающее воду, водный источник, – родник. Род предстает перед нами как всеобъемлющее божество. Рожаниц же сопоставляли с античными мойрами. Это божества, содействующие родам, покровительствующие младенцам и управляющие человеческой судьбой. Рожаницы − духи-девы (две или три) являются сразу же после рождения младенца и предназначают ему судьбу, счастливую или несчастливую. Старшая из них произносит слово Судьбы. Другая – меряет нить жизни, третья – ее отрезает. Считается, что роженицы дают новорожденному долю (меру), часть, участь в жизни, отмеривают талан. Этот акт принимается как приговор, который они изрекают (рок), как их суд и ряд, судьба.
А.Н. Веселовский в работе «Судьба-доля в народных представлениях славян» [Веселовский, 1890] приводит свидетельства древнерусских памятников о почитании Рода и рожаниц. Последних он считает связанными со звездами, чему также находит подтверждение в церковных памятниках, посвященных борьбе с язычеством. Эти представления автор соотносит с мифологическими воззрениями на душу как на звезду, которая зажигается при рождении человека и гаснет после его смерти. Рассматриваются народные воззрения на звезды, приметы и поверья о них; так называемые добрые и недобрые часы, тяжелые («черные») и легкие дни. Примечательно, что даже понятие счастье тесно связано с антиномичностью славянского мира. Историческая динамика ценностно-смысловых аспектов понимания судьбы показывает, что изначальное отношение славян к миру было бинарным: личное – безличное, рациональное – иррациональное, всеобщее – индивидуальное. Данные оппозиции проецировались и на понятие судьба. По данным энциклопедических источников, в славянской культурной традиции понятие счастье нейтрально относительно оппозиции плохой – хороший и может называть оба вида судьбы: и «фортуну», и «фатум». Негативные пары, при помощи которых за участью, долей и другими «роковыми» словами закрепляется положительное значение (недоля, несчастье, злосчастье и др.), вероятно, более позднего происхождения.
В Словаре В. Даля круг значений лексемы «счастье» обрисован следующим образом:
1. Рок, судьба, часть и участь, доля.
2. Случайность, желанная неожиданность, удача, успех, «спорина в деле», не по расчету.
3. Благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, тревоги; покой и довольство; вообще, все желанное, все то, что покоит и доволит человека, по убеждениям, вкусам и привычкам его» [Даль, 2000: 371–372].
Итак, как и другие этносы, славяне считали, что вся жизнь человека зависит от небесных мифологических прях, которые прядут нить жизни (мойры, парки, феи, норны и др.). Такими небесными пряхами на Руси были рожаницы, а также судички, суженицы, орисницы, вилы. Это три сестры, являющиеся устроительницами судеб младенцев. Примеров предопределенности судьбы в русских сказках достаточно, чтобы закрепилась в языке пословица: от судьбы не уйдешь. Число дев судьбы у славян обычно совпадает с тремя переломными моментами человеческой жизни: рождение, свадьба, смерть, в метафорическом переосмыслении древних – с утром, полуднем и вечером – закатом жизни. Подарки, которые делались новорожденным к именинам, становились одним из средств определения судьбы. Также существовало понятие о телесной оболочке, в которую одевают душу, это – не что иное, как физическая ипостась, в которой живет душа. Ткачихи прядут телесную оболочку человека, затем одевают душу. Будет ли человек счастлив, зависит от ткачих, от того, насколько хорошо они пряли оболочку, не отвлекались ли во время работы. У разных народов существуют поверья о счастливой жизненной сорочке, в которой рождается ребенок. Это сорочка связывает ребенка с духом-покровителем, ангелом, гением. Таким образом, с верой в Рода и рожаниц соединились идеи судьбы и предопределения. Судьба, согласно традиционным воззрениям, записана: на роду, на небе, в книге, в свитке.
Понятие судьбы отражается в фольклоре и литературных произведениях. В художественном творчестве используются мифологические представления, которые преобразуются авторами. С течением времени основные мифологические представления, к числу которых можно отнести понятие судьбы, изменяются, заимствованные темы и сюжеты трансформируются под влиянием различных культур.
Количество литературоведческих работ о категории судьба и её воплощении в художественной литературе весьма малочисленно. Чаще данный феномен анализировался с точки зрения философии, психологии, психологии, культурологии.
К теме судьбы обращались авторы древнерусских произведений, особенно актуальной она была в XVIII веке. Писатели XIX–XX вв. явно или скрыто затрагивали данную тему. На рубеже веков тема судьбы становится одной из главных, не теряет она свою актуальность и на современном этапе развития литературы.
Уже в древнерусских текстах содержатся глубокие размышления на тему судьбы и связанную с ней тему добра и зла. Произведение «Повесть о Горе-Злосчастии» является ярким свидетельством того, что в представлении древнерусских авторов именно дом (родовое гнездо) был(о) местом средоточия добра, гармонии, счастья, а воплощением зла − все находящееся за пределами дома. Главного героя повести родители учили традиционным нормам житейского поведения, нравственным законам, зная которые он мог бы уберечься от многочисленных соблазнов, несчастий, испытаний судьбы. Однако молодец выбрал свой жизненный путь, свое направление судьбы. Игнорируя поучения родителей и относясь ко всему легкомысленно, он пытается жить своим разумом и по своей воле. Автор назидательно говорит о том, что, ослушавшись советов отца и матери, нельзя ждать ничего хорошего, судьба будет испытывать. И действительно, судьба в виде персонифицированного Горя-Злосчастья незамедлительно посылает герою испытания. По мнению создателя произведения, именно чужое неосвоенное пространство и своеволие, ослушание – источник всех неудач и жизненных неурядиц героя, его злой судьбы. Молодец, покинув родительский дом, вынужден пройти через ряд проверок, в конце повести он остался в монастыре, что символично. Монастырь в представлении средневекового человека являлся истоком нравственности, даже больше, чем родительский дом. Именно дом Божий на земле − монастырь был для древнерусского человека тем сакральным пространством, в котором происходило преображение: грешник становился ближе к Богу, возвращался в исходное состояние целостности, переставал быть обуянным страстями. Цель средневекового писателя заключалась в том, чтобы показать процесс прихода человека к Богу, изобразить божественное начало в человеке − доброе, справедливое. По мнению В.Н. Топорова, древнерусская культура стремилась семиотизировать пространство, сделать его приближенным к Богу, сакральным: «…все должно быть сакрализовано, вырвано из-под власти злого начала, возвращено к исходному состоянию целостности, нетронутости, чистоты» [Топоров, 1995: 607]. Таким образом, герой произведения, пройдя через ряд испытаний, попадает в сакральное место – монастырь, которое может быть сравнимо с родительским домом по силе нравственного начала. Тема «духовного» возвращения героя в не чуждое ему, а близкое по своему нравственному содержанию место, пространство актуальна и в современной литературе. Эта тема характерна для текстов назидательного характера, в связи с их библейским происхождением. Ключевое место в подобных произведениях занимала тема судьбы, сопряженная с другими темами.
Е.Н. Григорьева в статье «Категория судьбы в мире Пушкина и Чехова» говорит о категориальности понятия судьбы. Неслучайно именно номинатив категория вынесен в название статьи. Категориальность подключает разнообразные культурные, философские, религиозные, мифологические контексты, которые актуализируются миром самого художественного произведения. Само понятие судьба, по мнению Е.Н. Григорьевой, появилось в русской лирике еще в XIII веке в связи с интересом классицистов к античной традиции. Частью традиционной поэтической игры русских поэтов-классицистов была антологическая картина мира с ее сонмом богов, свирепым Роком и неумолимыми Парками, переменчивой Фортуной. В духовных одах Сумарокова «судьба» перестает быть жестокой в своей однозначности аллегорией, он пытается преодолеть унаследованную от античности интерпретацию судьбы на путях христианства. Таким образом, судьба становится страшной, неумолимой, но справедливой силой, перед которой человек беспомощен, поскольку на все воля Божья [См. Григорьева, 1985]
В эпоху развития русского классицизма обращение к судьбе лишено историзма, это скорее орнаментально-формальный знак, нежели способ философского осмысления действительности. Однако у Державина, Батюшкова, Гнедича и молодого Пушкина обращение к античности выявляет культурно-исторический конфликт, происходит столкновение представлений о судьбе древнего человека и человека нового времени. В поэзии XIII – начала XIX в. судьба является силой враждебной человеку, но человек оправдан в своем стремлении к счастью.
Особенное место тема судьбы и рока занимает в творчестве В.А. Жуковского. Лирический герой не сопротивляется своей судьбе, а принимает ее. На примере Людмилы в одноименной балладе автор показывает, что всякое сопротивление человека уготованной ему судьбе бесполезно и бессмысленно.
В отличие от «Людмилы», сюжет которой мрачен, а развязка весьма пессимистична, «Светлана» является радостной балладой. Основная ее идея — вера в провиденье. В отличие от Людмилы, Светлана не роптала на Бога и не противилась своей судьбе, и за это была вознаграждена долгожданной встречей со своим женихом. Счастливая концовка идеализирует ситуацию. Получается, что наяву всем сопутствует счастье, а несчастья могут быть только во сне.
У современников Пушкина судьба деятельна, Пушкин же представляет судьбу равнодушно пассивной силой. В ранней лирике Пушкин иронизировал над судьбой. В неоконченной поэме «Монах» поэт травестийно переосмысляет судьбу. Судьба у него и беспощадна, и благосклонна, так как при всех невзгодах она дает опору. Человеческая жизнь представляется то игрушкой в руках враждебных сил («Бесы»), то «оборотом кругообразным» («К вельможе»). Вопрос о смысле жизни решается поэтом своеобразной трансформацией темы судьбы в христианскую тему. Пушкин сочетал иронию над судьбой с серьезным осознанием подвластности человеческой жизни судьбе. Он разрабатывал новые варианты отношения личности к этой враждебной силе.
В статье Л.Б. Савенковой «Мотив судьбы в повестях покойного Ивана Петровича Белкина» [См. Савенкова, 1998]освещается видение судьбы Пушкиным. Мотив судьбы – божества и судьбы – доли является одним из ведущих в цикле повестей. В «Выстреле» судьба предстает как жизненный путь. Повествователь сообщает о том, что судьбу Сильвио окружала таинственность. В “Выстреле” граф спокойно стоит под дулом пистолета и поедает черешни. В его позе не одно лишь пренебрежение к жизни, но и полная отдача себя в руки судьбы, которая и награждает его за такое доверие. В отличие от этого блистательного счастливца, волевой и целеустремленный Сильвио ничего не предоставляет случаю. Вот почему выстрел, этот инструмент в капризной, но меткой руке судьбы, щадит графа, но не минует Сильвио.
В “Станционном смотрителе” Дуня не менее легкомысленно откликнулась на призыв судьбы, сев в коляску с проезжим гусаром, за что судьба ее и наградила. Отец Дуни сурово наказан за отсутствие “благородной и бескорыстной души”, за ослепление, за эксплуатацию дочери, за упорство против судьбы, за желание ей смерти. Для тех, кто слепо повиновался дуновению судьбы, каким бы ветреным оно ни казалось, судьба сама устраняла препятствия и устраивала счастье на могиле третьего. В “Повестях Белкина” Эрос неизменно торжествовал над Танатосом. Но счастье героям все-таки досталось не даром. На пути к нему баловни судьбы прикоснулись к “тайне гроба” (эквивалент “видения гробового” в “Маленьких трагедиях”), хотя самой тайны так и не отведали.
Пародийный цикл “Повестей Белкина” завершается пятью счастливыми, “игрушечными” (Ахматова) развязками: судьба-фортуна, минуя могилу, ведет своих любимцев к конечному счастью. Драматический же цикл “Маленьких трагедий” завершается четырьмя катастрофами. Объяснить это можно опять-таки отношением героев к судьбе.
Подобно упорствующим против судьбы неудачникам “Повестей”, герои “Трагедий” считают себя призванными исправить некую несправедливость, допущенную провидением.
В повести «Метель» судьба синонимична словам удел, доля, участь, а также она может обозначать некую высшую силу, распоряжающуюся жизнью человека. О Владимире и Маше говорится, что они «клялись друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу». Л.Б. Савенкова считает, что пушкинские герои, в числе которых и сам повествователь, постоянно испытывают на себе влияние каких-то потусторонних сил. Они делают не то, что им самим хотелось бы, а то, что вынуждены делать под влиянием обстоятельств или по воле людей, от которых они зависят. Марья Гавриловна отдает себя на произвол судьбы, и та проводит ее сквозь метель, доставляет в церковь и соединяет с “суженым”, но сколько бы ее жених Владимир ни упорствовал, та же метель сбивает его с пути и уводит от церкви, ведя туда гусара Бурмина, вверившегося стихии. На дикий поступок обвенчаться с чужой невестой толкает Бурмина родственная метели сила — “непонятная, непростительная ветреность”, упорствующий же прапорщик Владимир, имени своему вопреки, не “совладел с миром”, и победителем выходит полковник Бурмин, чье имя созвучно стихии. Судьбоносная метель проносит его сквозь бурю, катаклизмы 1812 года и соединяет с Марьей “на могиле” Владимира: “Суженого конем не объедешь”.
««Автор» «Повестей», Иван Петрович Белкин, прожил жизнь во власти судьбы. Он предстает человеком, которому все равно: жить или умереть. Главное – не напрягать сил, не сопротивляться обстоятельствам, а там будь что будет. Его жизненный принцип совпадает с русской пословицей: человек предполагает, а Бог располагает. Именно это высказывание, как считает исследователь, является подтекстом «Повестей Белкина». В каждой повести героев предостерегает неожиданный поворот событий, непредвиденный случай, который происходит помимо их воли, вдруг. То, что для героев кажется неожиданным и случайным, читателями может быть расценено как действие высших сил.
Исследователь также отмечает: «Когда в ход событий вмешиваются роковые силы, герои на время даже лишаются способности управлять собой. Этому много подтверждений в текстах повестей. В критический момент жизни человек становится игрушкой в руках судьбы. Когда наступает перелом, сознание проясняется, однако уже поздно что-либо изменить. Во всех повестях можно обнаружить мысль – человек получает судьбу, которую сам выбрал или о которой мечтал, то же относится к повести «Выстрел». Однако в данной повести тема судьбы переплетается с темой семьи и дома. Благополучный исход дуэли был предрешен женитьбой удачливого дуэлянта, а поскольку для Сильвио семья – святая святых, он дает возможность своему противнику исправить свою судьбу, стать примерным семьянином, продолжить свой род.
Л.Б. Савенкова резюмирует сказанное: в задачу писателя не входит разговор о трагичности человеческого бытия. Он лишь убеждает читателя в том, что существование человека зависит в первую очередь от того, что ему предначертано, но это не значит, что оно обязательно должно быть наполнено только горестями, бедами и печалями. Смерть – благо, даруемое судьбой. Слово судьба в наибольшей степени отвечает такому представлению. Оно самое широкое по семантике по сравнению с остальными синонимами. Таким образом, А.С. Пушкин выступает в своей художественной прозе выразителем русского оптимистического фатализма: что суждено – тому не миновать.
А.С. Собенников в работе «Судьба и случай в русской литературе: от «Метели» А.С. Пушкина к рассказу А.П. Чехова «На пути»» анализирует понятие случай [См. Собенников, 1998]. В «Метели» судьба и случай парадоксально сближаются. В начале повествования судьба предстает в традиционном обличии родительской воли. Однако существует в повести еще и истинная судьба – разыгравшаяся метель. Эта метель, нечаянное венчание – досадная помеха, нелепая случайность для рационалистического ума.
В творчестве Чехова сюжетная ситуация пушкинской «Метели» используется в рассказе «На пути» (1886), которая является архетипичной. Лихарев мог винить себя в том, что он не был достаточно решителен с Иловайской, но автор знает: удел героя быть странником, а удел героини быть домохозяйкой. Случайная встреча ничего не изменила в их судьбе, но меняет их самих. С точки зрения Чехова, ничто не случайно и ничто не проходит бесследно: случай – это лишь форма проявления судьбы. В ранних юмористических рассказах Чехова судьба впервые появляется в «Сельских эскулапах» (1882): она предстаёт в образе злой старушонки, которая мучается головными болями. Судьба комична и словно отменяет трагический эффект понятия «злой рок». В рассказе «Приданое» появляется нейтральное слово «судьба». Однако часто писатель обыгрывает эту тему, в чеховском мире герой, апеллирующий к судьбе, всегда бывает скомпрометирован авторским словом: чем ниже этот герой, тем легче он оправдывает свою человеческую несостоятельность высокой универсальной мотивировкой. В.И. Тюпа [См. Тюпа, 1989] говорит о своеобразной картине мира Чехова: рассказы писателя анекдотичны, при этом анекдот предполагает фрагментарную и сиюминутную (преходящую, окказиональную в своей авантюрной разомкнутости) картину мира, где всесилен случай.
Н.П. Деменкова анализирует концепт судьбы, воплощенный в поэтическом наследии А.Блока [См. Деменкова, эл. ресурс] и рассмотренный в контексте его авторского мифа. Выявлены мифологические корни блоковского представления о судьбе, рассмотрены культурные контексты, повлиявшие на его формирование. Н.П. Деменкова указывает на то, что метафорический комплекс представлений о судьбе Блока проходит через все его творчество и концентрируется в циклах «Снежная маска», «Фаина». С темой судьбы у поэта тесно связан мотив дороги, когда лирический герой находится в ситуации выбора. Он направляет свой путь к пространству Вечной жизни. В дальнейшем герой начинает ощущать дорогу как испытание и оказывается на перекрестке. Общеизвестна ключевая роль перекрестка как выбора между жизнью и смертью. Выбор героя становится роковым, так как совершается в тот момент, когда герой не способен отличить добро от зла, истину от лжи. Мотив опрокинутости пути раскрывает амбивалентность данной метафоры. Он связан, прежде всего, с двумя персонификациями в трилогии Блока: Прекрасной Дамой и Судьбой, которая во втором томе приобретает имя Фаины.
Одним из знаков судьбы в художественном мире Блока становится кубок – чаша. Это один из древнейших атрибутов судьбы, как личной, так и общечеловеческой. Итак, судьба у Блока – двойственное начало Бытия, ее функция-возмездие, разрушение старого, косного, всего что утратило «свет».
А.В. Бастриков иллюстрирует наличие темы судьбы в современной литературе в произведениях Л.Петрушевской [См. Бастриков, 2004], отмечая, что проза Л. Петрушевской ситуативна, в центре повествования семейно-бытовые события, которые окружают женщину. Однако самые обычные житейские истории пронизаны различными мотивами. Картина мира Л.Петрушевской мифологична, одним из основных концептов является концепт судьба. Судьба в прозе Петрушевской выступает в качестве субъекта, при этом трактовка судьбы далека от современной: её реализация «растягивается» в линию, на которой можно разместить события. Для такой линейности судьбы важна не столько длина, сколько прямизна или изгибы. Сам «текст» судьбы строится на изломах, в них постоянно «звучат» голоса судьбы, присутствуют знаки, явления, предзнаменования, встречи, случайности и нечаянности, неожиданности и совпадения, метаморфозы и превращения.
Многообразная репрезентация понятия судьбы в фольклорных и авторских произведениях свидетельствует о его глубинной мифологической архетипической основе. Художественная литература плодотворно использует темы, мотивы и сюжеты, основным содержательным аспектом которых является индивидуальное понимание судьбы, при этом мифологические представления, реализованные в художественном творчестве, преобразованы авторами в соответствии с требованиями литературной эпохи и индивидуальными предпочтениями авторов, что особенно ярко отражается на аксиологическом уровне художественного мира произведений.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
- Аверинцев С.С. Судьба // Философская энциклопедия. Гл. ред. Ф.В. Константинов. Т.5. М.: Советская энциклопедия, 1970. С. 158.
- Афанасьев A.H. Древо жизни. М.: Современник, 1982. 464 с.
- Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре [Электронный ресурс] // http://www.dobre.ru/book/baburin/baybur14.htm.
- Бастриков А.В. Особенности женской картины мира (на материале текстов Л.Петрушевской) // Русская и сопоставительная филология: Лингвокультурологический аспект / Казан. гос. ун-т. филол. фак-т. – Казань: Казан. гос. ун-т, 2004. № 4. С. 38-43
- Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека [Электронный ресурс] // http://www.zipsites.ru/books/o_rabstve_i_svobode_cheloveka/
- Веселовский А.Н. Разыскания в области духовного стиха. XIII. Судьба-доля в народных представлениях славян. ОРЯС. СПб., 1890. Т. 46. С. 172 – 264.
- Григорьева Е.Н. Тема судьбы в лирике А. С. Пушкина. 1813—1830 гг. // Вестн. Ленингр. ун-та. Сер.: История. Язык. Литература. 1985. Вып. 4. С. 89 – 94.
- Деменкова Н.П. Концепт судьбы в поэзии Блока [Электронный ресурс] Электронный научный журнал «Вестник Омского государственного педагогического университета». 2006. www.omsk.edu.
- Карташов А.В. Очерки по истории Русской Церкви [Электронный ресурс] http://www.golubinski.ru/ecclesia/kartashev/ocherk1.htm.
- Лихачёв Д.С. Человек в литературе Древней Руси // Лихачев Д. С. Избранные работы: В 3 т. Т. 3. Л.: Худож. лит., 1987. 520 с
- Савенкова Л.Б. «...Что суждено, тому не миновать»: Мотив судьбы в "Повестях Ивана Петровича Белкина" // РУССКАЯ РЕЧЬ.1999. №5. С.104 – 113.
- Собенников А.С. Судьба и случай в русской литературе: от «Метели» А. С. Пушкина к рассказу А.П. Чехова «На пути» // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М. : Наука, 1998. С. 137–144.
- Смирнов И.П. Мегаистория: К исторической типологии культуры. М.:АГРАФ, 2000. 544 с.
- Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М.: Издательская группа «Прогресс – Культура», 1995. 624 с.
- Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа. М.: Высш. шк., 1989. 135 с.