Цели:
- проанализировать художественное воплощение процесса коллективизации В. Тендряковым 40 лет спустя после шолоховской «Поднятой целины и платоновского «Колована»;
- доказать идейно-художественную преемственность в создании образа России;
- заставить задуматься о последствиях «великих экспериментов» для человеческого разума и сердца.
Проанализировав отображение процесса коллективизации «по горячим следам» в прозе 30-х гг. ХХ века (А. Платоновым и М. Шолоховым), убедившись, как неожиданно пересекаются подчас, казалось бы, безнадежно параллельные плоскости художественных миров, обращаемся к еще одному, более современному для нас произведению на ту же кровоточащую тему. Да, кровоточит, но сколько можно поднимать целину и рыть котлован?
А если оттолкнуться от «Поднятой целины» и рассмотреть тендряковское повествование как, во-первых, сгущенную, концентрированную до размеров рассказа романную форму, и, во-вторых, как увиденное на 40-летнем расстоянии большое переустройство российского деревенского уклада, как ответ из будущего на шолоховские открытые вопросы и сомнения? Ведь не зря же Шолохов хотел назвать свой роман «Потом и кровью», лишь позже сменив на жизнеутверждающее «Поднятая целина». В самом деле, какой ценой? И все ли продумано? И каковы результаты? И в чем причины несовпадения замысла и реализации?
(Эти вопросы могут быть записаны на доске и в тетради как план итоговой рефлексии учащихся).
Прежде всего, чью реплику, звучащую рефреном в эпилоге рассказа, мы вынесли в заглавие нашей беседы? В чем здесь парадокс, противоречие?
Эту фразу ужасающим рефреном каждый раз все неувереннее и укороченнее трижды, как в русской сказке, произносит Федор Васильевич Тенков,коммунист-25-тысячник, прибывший в деревню для установления справедливости. Сравнив манеру поведения этого героя в разгар событий и по их завершении, нетрудно заметить резкий контраст, Куда делась былая уверенность приезжего большевика? Во что вылились громкие партийные лозунги?
«Сейчас богатые мужики переезжают из своих богатых домов в избы бедняков. Бедняки же едут жить на место богатых».
Справедливо? Да, ведь «богатые обжирались и бездельничали, бедные голодали и работали».
Кто представляет эти антагонистические слои крестьянства в рассказе? Продолжаем исследовать систему образов.
Богатый («…кулак! Никакого сомнения!) – Антон Ильич Коробов. «Обжирался и бездельничал»?
«Легкий, статный…», «…однажды он подошел к рассвирепевшему быку, только что разбившему телегу, ранившему лошадь. Подошел, почесал его, как собаку, за ухом, взял его за кольцо в носу и отвел в стойло…»; «дом свой…бревнышко по бревнышку клал…»; «…имел две лошади (вот оно, главное доказательство кулацкой сущности Коробова!), лучше которых не было на всем свете» и которые почитали его своим единственным хозяином, а значит, не только разъезжал он на них, красуясь, по селу, но и собственноручно холил и лелеял. Такая характеристика героя звучит чуть ли не как былинный распев вов славу русского богатыря, и звучит контрапунктной мелодией к шершавому скрежету политштампов. А если вспомнить мечту Антона – «великую Россию досыта накормить», а если поверить детскому, непосредственному восторгу 5-летнего сынишки Федора Васильевича Тенкова (а почему нельзя не поверить – речь впереди), то ясно становится\, что для автора рассказа Антон Коробов – безусловно положительный герой, воплощение России, «которую потеряли». Каков глубинный смысл деталей, в глазах большевиков лишь доказывающий кулацкое нутро Антона: той самой пары гнедых коней, а еще добротного коробовского пятистенка под железной крышей? Они также становятся концентрированным воплощением, точечной проекцией погубленной России (кстати, у кого мы встречали подобный прием?
В бунинском «Суходоле», в чеховском «Вишневом саде», в солженицынском «Матренином дворе» – тот же метод пространственного сжатия, проекции огромной страны на ограниченное пространство дворянской усадьбы или крестьянского двора)
Какая литературная аллюзия содержится в заглавии рассказа? В чем символика такого названия?
Это раскавыченная цитата из популярного русского романса о безвозвратно канувшем в туман воспоминаний прошлом, о тоске по навсегда утраченному.
Кони сгинут в колхозной, «ничейной» конюшне, дом сгниет без железной крыши, пропитой новым хозяином.
Ну и кто же они, эти новые «гегемоны»? В каком пресонаже собраны черты т. н. «бедняков»?
В туче пыли вышагивает по селу Ванька Акуля, «знаменитый по селу» пьяница и бездельник, на первый взгляд просто смешной деревенский дурачок, а если вглядеться и вслушаться – страшный со своим «сорочьим лицом» и «длинными, тонкими, как лапы паука-сенокосца», руками, со своей «политграмотностью», состоящей в механическом выкрикивании пропагандистских лозунгов и формул. Почему именно строку из «Двенадцати» Блока вкладывает автор в уста Ваньки? Вспоминаем, что жутковатые черные фигуры двенадцати красноармейцев «без креста» которым «на спину б надо бубновый туз», твердят, как речевку, эту строчку в кровавом хаосе революционного Петрограда. Вот и этот: «Когда что-то горит, акулькам весело – уж они, верь, доведут до пепла…»
Как писатель заставляет поверить в страшное пророчество? Как оправдывает горечь иронии в рассуждениях о справедливости? Как объясняет все усиливающуюся рефлексию Федора Васильевича?
Прежде всего, не случаен выбор повествователя. «воспаленное время» – это раннее детство сына Федора Васильевича. Глазами 5-летнего ребенка, уже помнящего все, мы наблюдаем начало очередного общесоюзного эксперимента. Сопоставив краткие, пунктирные штрихи к портрету повествователя с биографическими данными Владимира Тендрякова, легко понять, что перед нами рассказ не участника, в силу нежного возраста, но очевидца, непосредственного, не только в прямом, но и в переносном смысле, потому что не только память его «надежна». Надежно детское чувство справедливости, надежны детские критерии добра и зла; по крайней мере, такова мировая литературная традиция – от сказки Андерсена о мальчике, сказавшем правду о голом короле , до детских образов в романах Достоевского.
Еще один справедливый судья в системе образов рассказа В. Тендрякова – деревенский пророк Санко Овин. Его суд – суд Божий, его приговор – неизбежность Апокалипсиса, его подсудимый – «саранча» Ванька Акуля с его паучьими лапками. Универсальные формулы Свяшенного Писания предрекают страшную участь крестьянской России.
И вот уже теряет уверенность коммунист Федор Тенков, все глушн зучат большевистские лозунги, все громче – апокалиптические речи Санко Овина и горькие предчувствия Антона Коробова, и все страшнее становится сама жизнь. Ясно, что великое насильственное переселение, на которое поначалу жалуются лишь заплутавшие меж старых и новых хозяев коровы да овцы с козами, – лишь начало великих бедствий. Спасет ли Антона его «добровольное отречение с презренной частной собственностью»? Оставят ли в покое Мирона Богаткина, нового владельца пары гнедых (ведь иметь двух коней – значит быть кулаком)? У Платонова в «Котловане» плот с врагами народа «уплывает систематически». У Тендрякова ответом на недовысказанные сомнения становится документальная реплика эпилога. Страшные своей беспристрастной объективностью цифры и факты дают исчерпывающий ответ. Каким получается результат, когда «историю подымают на дыбки»? Более миллиона высланных и погубленных человеческих жизней и выжженная из человеческих душ человечность. Это – неизбежная цена любого насильственного эксперимента над живыми людьми, любой попытки удовлетворить властные амбиции за счет народа.
При текстуальном анализе можно обратить внимание на следующие моменты:
Какое настроение навевает заглавие? Какие вызывает ассоциации?
- от фразы «пара гнедых» веет песенной поэзией, романтикой российских просторов. Заключенный в заглавии образ ассоциируется не только со строчками ностальгического мелодраматического романса, но и с гоголевской птицей-тройкой, и с есенинским жеребенком.
Гармонирует ли 1-я строка, хронологическая экспозиция рассказа, с эмоциональной наполненностью заглавия?
- Нет, конечно. Документально бесстрастный титр-субстантиват возвращает нас не просто наземлю, а на полигон «великого эксперимента». Снова, как при изучении «Поднятой целины» и «Котлована», уточняем исторический контекст: зтот период – начало коллективизации, и здесь уже не до поэзии – перелом в повествовании очевиден.
- Но – читаем 4-й абзац – и вновь попадаем в пленительную атмосферу лирического, субъективного авторского описания.
- Почти идиллия в духе ранних есенинских стихов: «сбегающий к реке бурьянистый косогор»,черные баньки, покоящиеся в крапиве, избы, сладко пахнущие по утрам «свежеиспеченным хлебом…»
- Однако уже в 6-м абзаце автор окончательно отказывается от картины гармонической, «ладной» сельской жизни и провозглашает стремление к документальной точности, основанной на памяти «надежной, за которую я готов нести прямую ответственность».
Какой способ актуализации, приближения вплотную к читателю использует писатель?
- Преобладание форм настоящего времени, бесконечные предметные перечисления, материализующие длиннейшие вереницы возов с житейским скарбом, обилие эпитетов, выдающих убогость деревенского «богатства».
Что представляет из себя описываемое время, т. е. 1929-й год? Находим разнообразные метафорические оценки времени, даваемые героями рассказа:
- «историю на дыбки подымаем» – Федор Васильевич;
- «энто только одно горе, еще два грядет» – Санко Овин;
- «доведут до пепла» – Антон Коробов.
Находим сходство и различие оценок: для всех это «воспаленное время»,но разным видится будущий результат.
Чья фигура идеально дополняла безвозвратно погибшую идиллию? Какими средствами создан этот образ?
- Антон Коробов и его кони – чуть ли не былинный распев звучит в посвященных им строках, насыщенных поэтичными сравнениями и эпитетами (тусклое золото, бронзово-литые крупы, легкий, статный).
- Прямая авторская оценка из уст повествователя: «…повелитель он, Бог! Бога нельзя не любить!»
- Может, и стоит сделать скидку на детское восприятие, детски наивное безрассудное восхищение. И все же – привлекательный герой: держится с достоинством, рассудителен, умен, прозорлив.
Свое неизбежно субъективное восприятие происходящего автор подтверждает документальным эпилогом, который, как и вступительная фраза, сух и лаконичен. Бездушные цифры и ужасающе бесстрастно, информативно описанные факты – статистическое подтверждение данной в начале беллетризированного, художественного повествования эмоциональной авторской оценки эпохи: «воспаленное время».
Рассказ «Хлеб для собаки» рассматриваем как продолжение «Пары гнедых». Доказываем сюжетную и изобразительно-выразительную связь обоих текстов, причем беседа носит и повторительно-обобщающий характер:
- Герой;
- Эпоха;
- «второе дно заглавия;
- Авторская позиция.
«Хлеб для собаки» открывается так же построенной лаконичной фразой, напоминающей подзаголовки древнерусских летописей: «Лето 1933 года» (ассоциация, конечно, запрограммирована автором – он тоже создавал летопись, «повесть страшных лет»).
Тот же герой, мальчишка, чуть повзрослевший физически и чуть ли не состарившийся эмоционально: он уже не испытывает восторга при виде сказочной красоты, да ее и не стало вокруг; он и ужаса не чувствует при виде умирающих у него на глазах людей, он вообще не переживает ничего, он помнит лишь одно: кругом враги, и те, кто страдает и умирает – враги, не заслуживающие даже жалости.
Но, может, хоть собаку он еще способен пожалеть? Может, об этом заглавие? Нет, и у зтого рассказа заглавие – обманка лля читателя, и здесь второе дно, переносный, скрытый и горький смысл. Для кого же эта корочка? Может, для умирающих от голода людей? Обращаем внимание на натуралистически жуткие подробности описания. В чем цель писателя? Их кошмарные лица – это страшное, изуродованное лицо эпохи.
И не этих людей, и не из милосердия, которое давно выжжено в детских душах, кормит Володя Тенков. Он глушит голос своей совести и с горечью признается в этом себе – но не самым близким людям. Он утаивает от родителей не проступки, а проблески милосердия. Время искалечило умы и сердца. Не только несчастная скотина заблудилась меж крестьянских дворов в разрушенном ураганом коллективизации селе – душа человеческая утратила способность ориентироваться в понятиях добра и зла, милосердия и жестокости.