Урок воплощает следующий замысел:
1. Показать, как пушкинский интерес к калмыцкому
народу через века нашёл отражение в творчестве
известного калмыцкого Д.Н.Кугультинова.
2. Подчеркнуть прозорливость Пушкина, видевшего
уникальность и будущее величие России в её
многонациональном составе.
Цель: познакомить учащихся с Пушкиным как исследователем истории и культуры народов России; определить, как этот интерес отозвался в поэзии калмыцкого поэта Д.Н.Кугультинова.
Формат урока: научная конференция (материал урока может быть представлен как сообщения учащихся)
Слух обо мне пройдет по всей Руси
великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Третья строфа пушкинского текста приводится, как правило, полностью в качестве доказательства осуществившегося пророчества об общем признании его произведений всеми народами «Руси великой». А.С. Пушкин обращается именно к этим народам не случайно. Он представляет этнографическую картину России таким образом, чтобы показать народы всех четырех сторон света: гордый внук славян – запад, финн – север, тунгус – восток, друг степей калмык – юг. До А.С. Пушкина традиция упоминать на памятниках малые народы использовалась обычно для прославления их покорителей. У пушкинского перечня иное звучание – поэт убежден в том, что его поэзия будет способствовать сближению народов и их культурному росту и диалогу. Впервые почти безвестные народы приобщены А.С. Пушкиным к общенациональной русской культуре. Им же введены в литературу имена многих народов [12].
Пушкин проявлял неподдельный интерес к истории и культуре народов, населявших современную ему Россию. Поэт в «Памятнике» величие и уникальность России видел и в её многонациональном составе.
Откроем для себя другого Пушкина – исследователя и этнографа, обратившего свой интерес к культуре небольшого степного народа, проживающего и сейчас на юге нашей страны. В предложенном обзоре мы не останавливаемся подробно на всех произведениях классика, в которых звучит калмыцкая тема. Их много, и вместе с тем, в центре нашего внимания заслуженно находятся повесть «Капитанская дочка» и послание «Калмычке».
Чем привлек поэта калмыцкий фольклор? Почему обычной степной девушке Пушкин посвятил отдельное послание?
И.Г.Неупокоева относит использование писателем
иноязычного фольклора к важной форме
взаимодействия словесного искусства народов.
«История мировой литературы даёт много
свидетельств тому, как близкое знакомство с
фольклором другого народа значительно расширяет
возможности художника, обогащает национальное
искусство, способствует расширению силы его
воздействия за пределами национальной
культуры.…И в этом имя Пушкина может быть
названо одним из первых» [8]
Вложенная в уста Пугачёва калмыцкая сказка об
Орле и Вороне имеет принципиальное значение:
через неё и песню предводитель восстания
обретает голос, отражаются «основы
миросозерцания» рассказчика, через народное
представление о свободе Пугачёв «приобщен к
вековечным чаяниям народа» [9]. «Какое-то дикое
вдохновение», с которым Пугачёв начинает
рассказывать сказку, и сама сказка непонятны
Гринёву. В «диком вдохновении» Г.П. Макогоненко
видит «желание объяснить истинный смысл
человеческой жизни, увлечь в свою веру
собеседника» [7] Непонимание Гринева вызывает
ответное удивление у Пугачёва. Чем «затейлива»
калмыцкая сказка? Какова её роль в многоплановом
произведении А.С. Пушкина?
«Калмыцкая сказка» раскрывает особенности внутреннего мира Пугачева, сформированного в соответствии с народно-поэтическим представлением о жизненных ценностях. В.В.Борисова в структурных элементах обнаруживает черты, характерные для сказочных сюжетов мирового фольклора, в котором ворон связан с преисподней, миром смерти, а орел – с небом, миром жизни. Исходная ситуация в сказке связана с выпытыванием главного вопроса – открытием тайны жизни и смерти. В этой ситуации ворон – старая, мудрая птица, олицетворяющая прежний порядок мира и человеческого поведения; орел – ученик, для которого Ворон выступает учителем. Испытание орла едой становится узловым моментом, так как еда выступает средством передачи тайны «жизни – смерти». Испытание оказывается только пробой: отказ орла питаться падалью выступает как необходимый способ формирования героической личности, свободно делающей необратимый выбор. Таким образом, исходная ситуация переворачивается в финале: роли персонажей перераспределяются, происходит эволюция ценностных представлений о жизни, смерти и бессмертии. Ворон статичен, орел динамичен уже как центральный персонаж, устанавливающий новый ценностный порядок. Орел, отвергая ценности орла, утверждает ценности земной, живой жизни. В поведении орла проявляются черты культурного героя, вступившего в борьбу с демоническими силами и победившего их. [1]
Калмыцкая сказка использована А.С. Пушкиным как возможность выразить в художественном произведении свои размышления об истории. Н.Н. Петрунина по этому поводу пишет: «Замечательным примером того, каким путём достигается в «Капитанской дочке» совмещение сюжетно-фабульного плана и размышлений А.С. Пушкина над русской историей и взаимодействующими в ней общественными силами, может служить сказка об орле и вороне. Традиционный народно-поэтический символ не только проливает свет на обоих героев – мужика и дворянина. Он высвечивает неполноту той правды, которая звучит в их толкованиях притчи. И за правдой Пугачёва, и за правдой Гринева безмолвно встаёт третья правда – трагическая правда истории. Отмечая центральную роль сказки в социально-психологической коллизии и нравственно-философской проблематике романа, Б.А. Кичикова идейную проблематику «Капитанской дочки» определяет «кругом основных категориальных понятий, постоянно живущих и взаимодействующих в творческом сознании А.С. Пушкина, – понятий свободы и счастья, чести и долга. По пути чести, понимаемой как исполнение долга, идёт дворянин Гринёв, и этот путь ведёт его к заслуженному страданиями скромному счастью. По пути чести, понимаемой как стремление к свободе, идёт беглый казак Пугачёв, и этот путь ведёт его к заслуженной «убийством и разбоем» лютой казни. Злодейство наказано, добродетель торжествует,…какая высокая, поистине шекспировская ирония у А.С. Пушкина по отношению к плоской, односторонней морали, которая несоизмерима ни с многозначностью жизни, ни с неумолимостью судьбы!» [3].
Ю.М. Лотман, размышляя о позициях А.С. Пушкина к вопросам истории, отмечает: «Увидев раскол общества на две противопоставленные, борющиеся силы, он понял, что причина подобного раскола лежит не в чьей-либо злой воле, не в низких нравственных свойствах той или иной стороны, а глубоких социальных процессах, не зависящих от воли или намерений людей. Поэтому А.С. Пушкину глубоко чужд односторонне-дидактический подход к истории. Он в борющихся сторонах видит не представителей порядка и анархии, не борцов за «естественное» договорное общество и нарушителей исконных прав человека. Он видит, что у каждой стороны есть своя, исторически и социально обоснованная «правда», которая исключает для неё возможность понять резоны противоположного лагеря» [2;с 112]
Изложенное позволяет нам сделать следующие выводы о роли калмыцкой сказки в романе А.С. Пушкина. Переданная самим Пугачевым, она, во-первых, отражает народное представление о предпочтении жизни краткой, но свободной – жизни долгой, но подневольной. Во-вторых, помогает раскрыть противоречия между дворянскими и крестьянскими мирами. Петр Гринёв воспринял сказку в соответствии со своей дворянской этикой, поэтому жизнь орла для него греховна, недобродетельна. В-третьих, сказка в романе стала голосом самого А.С. Пушкина, выразившего по-новому вопрос о «соотношении исторически неизбежного и человечного» [2;с 116]
Поводом к созданию А.С. Пушкиным послания «Калмычке» (1830) послужил эпизод, описанный поэтом в знаменитом «Путешествии в Арзрум» (завершено в 1835). Противник идеализации, А.С. Пушкин реалистично описывает встречу с калмычкой в кибитке. А.С. Пушкин ироничен к самому себе, называя «подвигом» глоток так не понравившегося ему чая. Вознаграждения не последовало. Поэт выразил свое отношение к девушке в заключительных строках путевых заметок: « …Но моя гордая красавица ударила меня по голове мусикийским орудием, подобным нашей балалайке. Калмыцкая любезность мне надоела, я выбрался из кибитки и поехал далее. Вот к ней послание, которое, вероятно, никогда до неё не дойдёт…»
На первый взгляд, пушкинское послание «Калмычке» негативно. По этому поводу ценно замечание З.И. Макаровой: «<…>стихотворение построено на контрасте: естественность и простота степнячки противопоставлены манерности, отсутствию искренности у светской женщины. Знакомство с черновыми редакциями стихотворения позволяет увидеть, что это противопоставление было сделано в более резкой форме. Формально портрета светской женщины в стихотворении «Калмычке» нет. Но восьмикратное «не» при перечислении того, что не делает, не умеет, не знает жительница степи, говорит о том, что все это делает, умеет, знает светская красавица, а всё это как раз и неприемлемо для Пушкина» [6].
Тему продолжает Б.А. Кичикова: «В кратком рассказе о молодой калмычке, свободной в своей «дикой красе» от ухищрений полуевропейской полупросвещенности, есть восхищение её врожденным чувством собственного достоинства и – отсвет сердечного впечатления, которое тем сильнее, чем небрежнее о нем пытается сказать поэт» [3]
Образ А.С. Пушкина рассматривается как самостоятельная тема в лирике известного калмыцкого поэта Д.Н. Кугультинова (Биографическая справка о поэте даётся отдельным сообщением). Мы остановимся на стихотворении «Надпись на памятнике А.С. Пушкину в Элисте» («Цецн уха»). Авторское отношение к А.С. Пушкину в этом произведении возвышается до пафоса. Высоким воодушевлением Д.Н. Кугультинов стремится передать нравственное величие поэта, пафосом утверждения засвидетельствовать осознание современниками значительности А.С. Пушкина в судьбе калмыцкого народа и в общенациональной истории.
Стихотворение делится на две части. Начальная часть произведения выводит на первый план масштабность личности А.С. Пушкина, наполнена признанием заслуг классика, которое торжественно усиливается четкой неноминативной адресацией в начале стихотворения, акцентологически выраженной анафорой (в переводе с указательным местоимением), и градацией:
Цецн уха Тому, кто мудрости глубин достиг,
Цагас түүсн, Тому, кто просиял, как солнце в тучах,
Олна күүсл Тому, кто обновил родной язык
Өрчдән зүүсн, Созвучьями стихов своих певучих,
Иргч нәәлсн, Тому, кто, отразив живую суть
Иткл болсн, Людских стремлений, чаяний России,
Байрин хаалһ Предугадал её грядущий путь,
Билгәрн олсн, Её страданье и её всесилье.
Күмни уха Кто укрепил связующую нить
Күңкләрн уудулсн, И, предрекая завтрашние встречи,
Yлгүр шүлгән Для добрых чувств спешил соединить
Yрглҗд дуудулсн, Исконные пространства и наречья,
Орсин нерн Тому, кто был воистину велик
Ончта Пушкинд В деянии любом и каждом слове,
Хальмг улсин Как все народы, друг степей – калмык
Ханлт мөнкинд! [4] Признательностью платит и любовью.
Оригинальный текст калмыцкого поэта строго выдержан в канонах восточной поэтики. Сам Д.Н. Кугультинов считал такую каноническую форму «прекрасным изобретением»: «Восточная поэзия афористична, она требует лаконичного, предельно ясного выражения мысли, взятой из жизни. <…> Я выбираю только ту форму, которую диктует мне содержание» [5 ]
Помимо лаконичности и ясности, обратим внимание ещё на одну особенность формы, избранной калмыцким поэтом. Ритмическая организация калмыцкого стиха требует обязательной соразмерности слов стиха. Поэтому, если первый стих имеет два слова, то и последующие строки стихотворения обязательно должны иметь только по два слова, причем с приблизительно одинаковым количеством слогов в слове. Одинаковое количество слов в стихе, как и совпадение слоговых единиц – основной закон ритмически организованного калмыцкого стиха. [10]
Д.Н. Кугультинов следует традиционным нормам построения стиха на родном языке. В этом, учитывая содержание и повод написания стихотворения, видно очевидное стремление автора выразить обращение к пушкинскому тексту уже на другом, качественно новом уровне. Оригинальный текст калмыцкого поэта восходит к классическому содержанию не явными, легко угадываемыми приметами. В финальном стихотворении трилогии нет даже пушкинской строки «и друг степей калмык», хотя её использование казалось бы наиболее уместным. В таком решении поэта прослеживается глубокий смысл: лаконичная форма содержания, строго выдержанная в канонах традиционного калмыцкого стихосложения, обращена к пророческой строке «И назовет меня всяк сущий в ней язык». Главным элементом связи стихотворения с пушкинским текстом служит сам калмыцкий язык, вобравший афористичность, оригинальные приметы национального стихосложения, средства выразительности. Пушкинское обращение ко «всякому сущему языку»воспринято и овеществлено калмыцким поэтом.
Финальная часть произведения воспринимается как логическое завершение первой, в которой выражены главные заслуги Пушкина как адресата стихотворения. Д.Н. Кугультинов в стихотворении останавливается на излюбленной теме – образ классика в лирике калмыцкого поэта традиционно осмысливается как связующее звено между поколениями, временами и, к этому обязательно нужно дополнить, – между народами. Полагаем, есть основания утверждать, что в стихотворении Д.Н. Кугультинова эта тема получила новое развитие: А.С. Пушкин выступает в роли предрекателя «завтрашних встреч» Каких встреч, какое будущее пророчествует А.С. Пушкин? На наш взгляд, Д.Н. Кугультинов исключительной, первостепенной заслугой русского поэта считает его провидческую роль в осознании величия России в её многонациональном составе. Отсюда величие своего Отечества классик видел в укреплении связей между разными народами, объединенных пределами одного государства. А.С. Пушкин, по глубокому убеждению Д.Н. Кугультинова, пророк и потому, что в необходимости упрочнений отношений между народами видел классик собственный гражданский долг, выполнить который посредством слова считал своим высоким обязательством. Полагаем, Д.Н. Кугультинов усиливает свою убеждённость, вызывая в памяти читателя ассоциации с пушкинским произведением. Думаем, это целенаправленное художественное решение Д.Н. Кугультинова, которое объективно можно объяснить следующими факторами.
В черновиках стихотворения на одной строке раньше классиком были написаны «киргиз» и «калмык». А.И Суржок исключает возможность объяснения такого варианта как простой подбор версий, подходящих для ритмического строя произведения [11]. В исторических трудах А.С. Пушкина встречаются упоминания о сложных взаимоотношениях этих народов. Упоминание на одной строке «киргиза» и «калмыка» является свидетельством одного из вариантов замысла А.С. Пушкина, в котором поэт стремился воплотить твёрдую убежденность в будущем примирении конфликтующих народов и в лирике своей хотел выразить эту уверенность. В «завтрашних встречах», т.е. в будущем сближении народов видит Д.Н. Кугультинов историческое значение гражданской позиции русского поэта.
В финальной части стихотворения Д.Н. Кугультинова образ А.С. Пушкина предстаёт как общенациональный символ, признательность русскому поэту выражает весь калмыцкий народ. Обращение к классическому образу выдержано Д.Н. Кугультиновым в духе следования пушкинским традициям. Русскому поэту создан нерукотворный памятник в памяти степного народа, благодарность классику выражена – вновь нерукотворный памятник – в творчестве Д.Н. Кугультинова и многих национальных поэтов, сам облик А.С. Пушкина – монументальный памятник поэту – воплощен первым профессиональным скульптором Калмыкии Н.А. Санджиевым.
Библиография:
- Борисова В.В. «Калмыцкая» сказка в романе А.С. Пушкина «Капитанская дочка».Уфа. Изд. Башкирского гос. ун-та, 1988. – С. 111-112.
- Лотман Ю.М. Идейная структура «Капитанской дочки». // В школе поэтического мастерства: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. – М.: Просвещение, 1988. – С.112.
- Кичикова Б.А. Калмыцкая тема в творчестве Пушкина С.19.
- Көглтин Дава. Тәәлвр. – Элст: Хальмг дегтр һарһач, 1983, – С.24.
- Кугультинов Д.Н. Интервью журналу «Вопросы литературы» – 1968. №2. – С.89.
- Макарова З.И. Пушкинская тема в современной калмыцкой поэзии // Пушкинский сборник Материалы конференции «Пушкинская муза на рубеже веков» Элиста. 1999 – С.25
- Макогоненко Г.П. Творчество Пушкина в 1830-е гг. (1833-1836). Л.: Худ. Лит., 1982. – С.378.
- Неупокоева И.Г. Некоторые вопросы изучения взаимосвязей и взаимодействия национальных литератур – Указ изд. – С.30-31
- Петрунина Н.Н. Проза Пушкина. Л.: Наука. Ленингр. отд. 1987. – С.283
- Сусеев А.И. К постановке вопроса о калмыцком стихосложении. Материалы научной конференции, посвященной калмыцкой литературе и фольклору. // Калм. НИИ языка, литературы и истории при Совете Министров Калм. АССР. Элиста, 1962 – С.56.
- Суржок А.И. Пушкин и калмыки.
- Якубович Д.П. Новые тексты Пушкина // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.-Л., 1937. Вып. 3. – С.6