В творчестве каждого настоящего поэта есть какая-либо загадка. Самым притягательным для истолкования, для проникновения вглубь у Маргариты Константиновны Агашиной, думаю, является стихотворение, которое вынесено в заглавие. Оно в большей мере основывается на подтексте, на перекличке значений слов, на своеобразной звукописи, особенной ритмике.
В стихотворении можно условно выделить две части – по две строфы каждая. Первая – о белых чайках, которых кольцуют, но воспринимают это как беду все чайки; вторая – о женщине, которая хочет разорвать кольцо-оковы и взлететь, как птица (это еще более обобщенное понятие по сравнению с чайкой). Однако движение лиризма в целом в стихотворении более прихотливо.
Указанное выше строение побуждает говорить о параллелизме как о приеме, который, например, широко используется в фольклоре.
Но у Маргариты Агашиной обе части взаимосвязаны, взаимопроникают друг в друга, поэтому на вопрос о параллелизме можно ответить утвердительно только по первому побуждению. Видимо, нужно говорить о преемственности, о последовательном развитии темы жажды свободы, стремления стряхнуть давящие оковы и улететь прочь.
Ни в отношении чаек, ни в отношении лирической героини не названы те (тот), кто является причиной страданий.
Однако во второй части – о женской судьбе – есть слова: “Когда бывало … чтоб я не плакала в лицо?” – в лицо того, кто заставил страдать. В первой части – о судьбе чаек – есть три глагола, при которых нет лица, источник страданий чаек обезличен: “кольцуют”, “мучают”, “дарят”. При этом интонационно резко выделены слова “не приручая”, “изучая”, которые по отношению к упомянутым выше глаголам воспринимаются почти как оксюморон, и значение это в глаголах проявляется по нарастающей. В них – “завязка” в движении лиризма стихотворения.
Стихотворение написано четырехстопным ямбом (чередуются строки этого размера и четырехстопного ямба с неполной стопой). Характер пиррихиев таков, что акцентируются в 1ой строфе “белый”, во 2ой – “небо”, в 3ей – “плакала” и “не распаялось”, в 4ой – “кольцованная” и “вздумалось”. Таким образом, смысловых акцентов много, и названными выше их перечень не исчерпывается.
В первой строфе обращает на себя внимание повтор “Зачем…” (начало первой и второй строк). Но затем – резкий интонационный излом, о котором уже говорилось выше. Эта дисгармония “поддержана” звукописью. В первой строфе это очень важный способ передачи испуга, рывков, криков чаек. Они воссозданы через звукосочетания ча, ца, за, жа и др. В них – боль, напряжение. Схематически первая строфа в этом аспекте выглядит следующим образом:
В этой строфе – наибольшее скопление указанных звукосочетаний. Вряд ли случайно.
Во второй строфе их несколько меньше. В первой строфе – момент неожиданного несчастья, беды, ослепления утратой свободы. Во второй строфе это состояние уже развернуто во времени: все глаголы симметрично чередуются, как будто одна волна следует за другой в двух сходных по структуре предложениях, каждое из них – в 2 строки:
…бьются…рвутся,
…кружат.
В первых двух стихах – внешнее, физическое действие, внешнее напряжение. Дополнительно отмечаем сочетания бй, рв, кр, в которых – усиление, напряжение, стремление преодолеть препятствия. Вторая группа глаголов этой строфы:
…плачут…смеются,
…дорожат.
Они в большей мере выражают внутреннее состояние, хотя плач и смех имеют и внешнее проявление. Однако глагол “дорожат” – уже только внутреннего характера. Он – как будто мостик ко второй части, где лишь одно выражение внутреннего во внешнем – плач; преимущественно же воссоздается внутреннее переживание лирической героини.
Вернемся ко второй строфе: как уже было сказано, в ней воссоздается уже длящееся в течение какого-то времени несчастье чаек. В 3 и 4 строфах говорится о несчастье лирической героини – гораздо более длительном и почти не имеющем внешнего выражения; однако в глубине в глубине ее души зреет жажда разорвать оковы.
Чайки (2 строфа) плачут, потому что кто-то посягнул на их свободу. А смеются, видимо, от неожиданности, нелепости ситуации: чайки – олицетворение свободы – окольцованы…
Свободный полет чайки – что может быть прекраснее! И особенно – белокрылой, олицетворяющей не только свободу, но и чистоту, хрупкую и трогательную гармонию…
Волга в художественном целом стихотворения выступает как противовес насилию – кольцеванию, как родная для чаек стихия.
Развязки страданий чаек во второй строфе нет, но в ней эти страдания – состояние отчасти уже привычное, поэтому сочетаний резких звуков, напоминающих крики, вернее, вскрики чаек, меньше (запись осуществляется не буквенно, а фонетически):
Обращаем внимание и на то, что здесь, в отличие от 1 строфы, эти звуки рифмуются (последние в строках), что тоже несколько ослабляет тот характер звуковой картины, которую мы видим в 1 строфе. Повтор союза “и” (“и плачут, и смеются”) – тоже в унисон с обозначенной выше тенденцией.
Образ кольца – сквозной для стихотворения в целом. Для чаек кольца однозначно чужеродны, опасны, оскорбительны. Кольцо лирической героини воспринимается сложнее.
Кольца чаек – оковы, кольцо женщины давно стало оковами, женщина – птица, стремящаяся сбросить кольцо и вырваться на свободу; это основа лиризма стихотворения.
Образ кольца – один из традиционных в фольклорных песнях о любви и семейной жизни. Обычно в них кольцо (перстень, перстенек) – подарок молодца девице или мужа жене:
Он оставил ей на помин себе
Дорогой перстень с алмазами;
На обмен же взял от красавицы
Золото кольцо обручальное.
(“Не сокол летит по поднебесью”)
В указанной песне и во многих других образ кольца связан с представлениями лирических героев об общности судеб, о кольце как залоге любви, верности, встречи с любимым:
На поминочки миленький оставил
Со правой руки золото? кольцо.
День до вечера колечко носила,
В ночи в голову колечко клала...
(“Нам не надо в чужие люди торопиться...”)
В русской классической поэзии этот образ обогащается новыми, сложными значениями, обусловленными характером художественного мира того или иного поэта. Например, “заветное кольцо” мы встречаем в стихотворении А. Блока “О доблестях, о подвигах, о славе...”, в котором – явь и сон, грезы лирического героя. Есть этот образ и у Марины Цветаевой:
О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила,
Тебя не дождалась!
(“Тебе – через сто лет”)
Я с вызовом ношу его кольцо!
– Да, в Вечности – жена, не на бумаге!..
(“С.Э.”)
В образе кольца у М. Цветаевой – проявление страстности, свободолюбия, нежности и уязвимости лирической героини.
У Маргариты Агашиной кольцо – тоже “овеществление” сложных взаимоотношений между женщиной и мужчиной. Но эти взаимоотношения помещены в контекст жизни природы, в ее катастрофы, каковой воспринимается поэтессой и кольцевание чаек.
Лирическая героиня внутренне часть живого свободного мира, она стремится к гармонии и свободе.
Но в гармоничном, природном мире человек разрушает что-то важное, основополагающее, тем более беспощаден он в мире человеческих отношений, отношений к той, которая рядом.
Чайки обезображены кольцами, но у них все же есть простор, есть Волга. Лирическую героиню кольцо должно было бы украшать (“золотиться”), но для нее это оковы. Душа ее в тисках. Она лишена не только простора, но и выбора. “Когда бывало, чтоб... я не плакала в лицо?” “Лицо” рифмуется с “кольцо”, еще более подчеркивая напряжение и безысходность во взаимоотношениях. В движении лиризма это кульминационная точка.
Кольцо – оковы лирической героини – “давно дареное”. А в первой строфе о чайках: “Им дарят кольца навсегда” – “не приручая”, “изучая”...
В связи с чайками речь идет о жестоком эксперименте, а не о подарке. В судьбе лирической героини кольцо, конечно, подарок, но такой, который привязывает ее к подарившему, и это чем-то напоминает взаимоотношения чаек и того (тех), кто над ними экспериментирует.
Внутренние противоречия в отношениях мужчины и женщины настолько сильны, что удерживать ее при помощи кольца – тоже жестокость.
Эти противоречия лирическая героиня пытается высказать, что-то объяснить, но получается только плач – “в лицо”. Если окольцованные чайки, кружа над Волгой, “и плачут, и смеются”, то лирическая героиня уже только плачет. Это состояние – долгое, мучительное. (“Не распаялось, не сломалось давно дареное кольцо”; “Оно, как прежде, золотится...”)
Внутренняя потребность бодрости, жизнелюбия, полета жива в лирической героине, но пока – только плач... Самой лирической героине кажется, что это состояние родилось в ней в тот момент, когда на руке ее появилось кольцо: она не помнит себя смеющейся.
В плане звукописи третья строфа почти “чиста” от звуков, связанных, как говорилось выше, с криками, стонами чаек. Следовательно, это наиболее “внутренне углубленная” строфа. Добавим: не случаен и повтор двух “не”...
В четвертой строфе вновь возникают резкие сочетания звуков, но их мало, и они несколько другие по характеру; кроме того, они не объемлют всю строфу:
Последние в строках сочетания рифмуются.
Сочетаний этих мало, но они очень важны: в них окончательно “оформляется” взаимопроникновение линий, образов чайки и женщины; в судьбе лирической героини эхом откликнулась судьба птицы, и эти линии слились. В восприятии читателя теперь оказывается возможным полет лирической героини из “тюрьмы”, на простор, в свободный мир.
В последней строке есть сочетание взд – оно не связано с чайками, оно рождено усилием лирической героини оттолкнуться и улететь, взд – как трамплин, как пригорок, откуда легче лететь. (Ср.: у чаек звуки, связанные с усилием, преодолением, - бй, рв, кр).
Звукопись – одна из форм воссоздания желания героини взлететь, парить в свободном пространстве, а не “беседовать”, будучи к нему провязанной, с кольцом, которое “... молчит – и говорит!”, не плакать, не сокрушаться. То, что заложено в звукописи, – по контрасту – подчеркнуто и с помощью повтора “Оно...”
Движение лиризма обрело развязку.
В этом замечательном, изящном и трагичном стихотворении, полном сложных подтекстовых смыслов, рождается образ женщины-птицы. Судьба ее надломлена, но не безысходна. В ней зреют силы, которые позволят ей разорвать оковы и обрести внутреннюю свободу.
Это стихотворение Маргариты Константиновны Агашиной – значительный вклад в русскую любовную лирику двадцатого столетия. Поэтесса создала незабываемый поэтический образ, обогативший русскую литературу.