Диалоги составлены на основе романа Дмитрия Мережковского «Александр Первый».
Элементы драматизации позволяют школьникам проникнуться духом исторической эпохи, настроениями первых революционеров, помогают формировать политическую культуру, чувство патриотизма, умение ощутить связь поколений и эпох.
Материал может быть использован на уроке «Движение декабристов», повторительно-обобщающем уроке по истории XIX века, на интегрированном уроке по истории, литературе, обществознанию, во внеклассной работе при проведении тематических вечеров, уроков-праздников.
Никита Муравьёв. Да, балуешь ты нас, Наталья Михайловна. Ваши «русские завтраки» по воскресным дням – есть истинная любовь к отечественному, а не западному. Что не возьми: хоть убранство стола, скатерть камчатная, ложки деревянные, блюда разные; так же как и кушанья и напитки русские – водка, квас, ржаной хлеб, кислая капуста – всё знамение российской вольницы.
Наталья Рылеева. Мы должны избегать чужестранного, дабы ни малейшее пристрастие к чужому не потемняло святого чувства любви к отчизне: «не римский Брут, а Вадим Новгородский да будет образцом гражданской доблести» – говаривает мой супруг Кондратий Фёдорович. Ну, да ладно. Не буду вам мешать. Беседуйте, угощайтесь, да не курите так много, а мы с сестрой Глашенькой пойдём прогуляться… Не шумите чересчур, боюсь я за вас.
Кондратий Рылеев. Быть или не быть России, вот о чём дело идёт.
Никита Муравьёв. Россия, какова сейчас, должна сгинуть вся!
Сергей Трубецкой. Ах, как всё гадко у нас, житья скоро не будет! Давно девиз всякого русского есть: «чем хуже, тем лучше!»
Никита Муравьёв. А вот ужо революцию сделаем, и всё будет по-новому…
(Стук в дверь. входит Голицын.)
Кондратий Рылеев. Да кто-то ещё к нам жалует. Вроде бы все в сборе?
Сергей Трубецкой. Смею представить вам, друзья, приятеля своего князя Валериана Голицына.
Кондратий Рылеев. А я вас помню, князь, по ложе Пламенеющей Звезды…, и ещё раньше в 14-ом году в Париже. Вы, кажется, служили в Преображенском полку? А я в первой артиллерийской бригады конной роте подпрапорщиком.
Валериан Голицын. Да… только вы очень изменились, я и не узнал бы вас.
Кондратий Рылеев. Ещё бы, за одиннадцать-то лет! Ведь совсем дети были…
Валериан Голицын. Русские дети взяли Париж, освободили Европу от Бонапарта, даст Бог, освободят и Россию.
Кондратий Рылеев. А вы у нас десятый князь в Обществе. Вся революция наша будет восстанием варяжской крови на немецкую, Рюриковичей на Романовых.
Валериан Голицын. Ну какие мы Рюриковичи! Голицыных, как собак нерезаных, всё равно, что Ивановых.
Кондратий Рылеев. А всё-таки, князь и камер-юнкер, люди с положением нам весьма нужны.
Валериан Голицын. Да положение-то прескверное: Аракчеев намедни сделал выговор; хочу в отставку подать…
Кондратий Рылеев. Ни за что не подавайте, князь! Как можно, помилуйте! У нас такое правило: службу не покидать ни в коем случае, дабы все места значительные, по гражданской и военной части, были в наших руках… И что ко двору вхожи, - пренебрегать отнюдь не следует. Если что услышите там, нас уведомить сможете.
Валериан Голицын. Да я ещё и не знаю, принят ли в Общество. Не нужно разве обещания, клятвы какой, что ли?
Кондратий Рылеев. Ничего не нужно. Прежде клялись над Евангелием и шпагою, пустая комедия! А нынче просто. Вот хоть сейчас: дайте слово, что будете верным членом Общества?!
Валериан Голицын. Даю.
Кондратий Рылеев. Ну вот и дело с концом. (Пожимает ему руку.)
Вильгельм Кюхельбекер. Друзья, а ведь после революции, и наша поэзия наконец-то будет свободна.
Александр Бестужев. В наш век поэт не может быть романтиком; романтизм есть революция в словесности. Неизмеримый Байрон – вот истинный романтик. Его поэзия подобна эоловой арфе, на которой играет буря…
Вильгельм Кюхельбекер. Романтизм есть стремление бесконечного духа человеческого выразиться в конечных формах. Прекрасное есть заря истинного, а истинное – луч Божества на земле, и сам я вечен!
Александр Бестужев. А что ваш Пушкин? В ссылке, потому что не постиг применения своего таланта и употребил его не там, где следует…
Вильгельм Кюхельбекер. Предпочитаешь Булгарина?
Александр Бестужев. А ты что думаешь? Фаддей лицом в грязь не ударит. Поди-ка, «Иван Выжигин» будет литературы всесветный памятник… А Пушкин ваш – милая сирена, прелестный чародей, не более. Аристократом, говорят, сделался, шестисотлетним дворянством чванится, – маленькое подражание Байрону.
Вильгельм Кюхельбекер. Талант – ничто, главное – величие нравственное.
Александр Бестужев. Будь поэт и гражданин! Предмет поэзии – полезным быть для света и воспламенять в младых сердцах к общественному благу ревность.
Никита Муравьёв. А знаешь, Бестужев, что сказал Пушкин своему брату Лёвушке?
Александр Бестужев. Блёвушке-пьянице?
Никита Муравьёв. Ему самому. Только для хамов всё политическое.
Сергей Трубецкой. Так, значит, и мы хамы, потому что занимаемся политикой?
Вильгельм Кюхельбекер. Хамы все, кто уничтожает высокое.
Александр Бестужев. Что может быть выше блага общего? И чего ты на стену лезешь. Святой ваш Пушкин, пророк, что ли?!
Вильгельм Кюхельбекер. Не знаю, пророк ли, а только знаю, что нынешние господа – сочинители мизинца его не стоят…
(Входит Рылеева, желая разрядить сложившуюся ситуацию, в руках держит шкатулку с фамильными драгоценностями.)
Наталья Рылеева. Хочу поделиться с вами радостью, господа. Ведь мой Атя за издание «Литературного литка» с Булгариным удостоен императорским величеством высочайшего внимания, он получил два бриллиантовых перстня. (Любуется игрой камней на солнце.) Кондратий такой чудак, право! Ни за что не хочет носить их, а какие алмазы-то!!!
Никита Муравьёв (усмехаясь). Не к лицу республиканцу, что ли?
Наталья Рылеева. Да почему же? Я и сама республиканка, а царскую фамилию боготворю. Особенно императриц, они такие, право, добрые, милые.
Сергей Трубецкой (возмущённо). Республика с царской фамилией?
Наталья Рылеева. А что же? Кондратий Фёдорович сам говорит: республика с царём вместо президента, как в США.
Кондратий Рылеев. Натали, не болтай вздора! И что дочь Настенька? Всё ещё кашляет? Займись лучше ею, душа моя.
Гаврила Батенков. А я думаю, русский народ не поймёт республики. Ведь самодержец – помазанник Божий, может добро творить и без республиканских законов, а по благодати Божьей. Да и не в пору нам никакие конституции. Императрица Екатерина II правду сказала: не родился ещё такой портной, который сумел бы скроить кафтан для России…
Александр Бестужев. Говорите прямо: вы против республики?
Гаврила Батенков. По особливому образу моих мыслей, я не люблю республик, потому что в них деспотия законов. Республики я воображаю заветом Ветхим, а монархии же – подобием завета Нового, где государь, помазанник Божий, благодать собою представляет. Самодержец великие дела беззаконно делает, каких никогда ни в какой республике, по закону, не сделать…
Сергей Трубецкой. Если вам самодержавие так нравится, зачем же вы к нам в Общество вступили?
Гаврила Батенков. Не вступил, но может, и вступлю… И зачем, объясню. Затем, что самодержавия нет в России, нет русского царя, а есть император немецкий… Русский царь – отец, а немец – враг народа… Вот уже два века, как сидят у нас немцы на шее. Сперва немцы, а там и жиды… С этим, значит, того, как бы сказать не соврать, прикончить пора…
Вильгельм Кюхельбекер. Верно, верно, Батенков! Немцев долой! К чёрту немцев!
Никита Муравьёв. Да ты что, Кюхля, с чего, помилуй? Сам же немец…
Вильгельм Кюхельбекер. Коли немец, так и меня к чёрту! А только в рожу я дам тому, кто скажет, что я не русский!
Гаврила Батенков. Поймите же, государи мои, ход Европы – не наш ход. История наша требует мысли иной. Россия никогда не имела ничего общего с Европою…
Александр Бестужев. Так-таки ничего?
Гаврила Батенков. Ничего,… то есть, в главном… ну в пустынях есть общее, в торговле, ремёслах, в просвещении.
Вильгельм Кюхельбекер. И просвещение – пустяки? Да главное-то, главное что, позвольте узнать?
Гаврила Батенков. А вот что. Русский человек – самый вольный человек в мире…
Никита Муравьёв. Вот тебе и на! Так на кой нам чёрт конституция? Из-за чего стараемся?
Гаврила Батенков. Я говорю: вольный, а не свободный, самый рабский и самый вольный. Тела в рабстве, а души вольные.
Сергей Трубецкой. Вы разумеете вольность какую-то первобытную, дикую что ли?
Гаврила Батенков. Иной нет. Может быть и будет когда, но сейчас нет.
Сергей Трубецкой. А в Европе?
Гаврила Батенков. В Европе – закон и власть. Там любят власть и чтут закон; умеют приказывать и слушаться умеют. А мы и хотели бы, да не умеем. Не чтим закона, не любим власти – да и шабаш. «Да отвяжись только, окаянный, и сгинь с глаз моих долой!» – так-то в сердце своём говорит всякий русский человек, всякому начальнику.
Александр Бестужев. Что вы, Батенков, помилуйте! Разве у нас не власть?
Гаврила Батенков. Ну какая власть? Курам на смех. Произвол, беззаконие. Оттого-то и любят русские царя, что нет у него власти человеческой, а только власть Божья. Россия только притворилась государством, а что это такое, никто ещё не знает.
Кондратий Рылеев. Ну чего, брат, канитель-то тянуть, скажи лучше попросту: за царя ты что ли?
Гаврила Батенков. Как бы сказать не соврать. Ведь истинный царь всё равно, что святой, за народ страдает.
Кондратий Рылеев (смеясь). А коли так, нам всё равно: царь так царь. Кто не поп, тот и батька… (Мечтательно.) Только бы революцию сделать.
Сергей Трубецкой. Ну поздравляю, чёрта с хвостом поймали. Договорились уже до чёртиков. А нам о деле нужно, а мы чёрт знает о чём. (Встаёт и грозно произносит.) Государь всему злу есть первая причина, а посему, ежели хотим быть свободными… Не быть царю!!!
Никита Муравьёв. Не быть самодержцу! Не быть!