В исполнении двух чтецов (имена, фамилии) звучит стихотворение Геннадия Гоца “Рядом с академиком”
В холодном зале Пушкинского Дома
Докладчик – в шубе, не прикрывшей грудь.
Пронзая мыслью, с твёрдостью знакомой
Ведёт нас сквозь грядущие разломы –
В конце столетья видит трудным путь.
В те дни, когда о плясках злобы, мести,
Ему известных на большом веку,
Ползли в бандитском Петербурге вести, -
Звучал его негромкий голос чести,
Напоминал про “Слово о полку”...
Взывал к рассудку в половодье новом
Неравнодушных, памятливых рать:
Сберечь, как факел, пушкинское слово,
Не рушить храмы.
Камни собирать.
Он находил во всех краях России
Радетелей науки, школ и книг,
Чтоб с бременем, - ох! –
“не удобь носимом”
Подвижником стал каждый ученик.
Как те студенты, что, прервав ученье,
Остались в строгом выборе правы:
Кто в сорок первом влился в ополченье,
Кто рыл противотанковые рвы.Теперь беда не танковою лавой
На Русь пошла, не ливнями свинца –
Разруха нависала над державой,
Сжимая в гневе честные сердца.Просили о защите и спасеньи
Творенья духа и родная речь...
Нам выпал жребий:
Юным поколеньям
Богатство мира книжного сберечь.
Он русской мысли и моря, и реки
Познав, сказал про грозный год:
“Беда пройдет.
Разруха – не навеки.
Пока не сожжены библиотеки, -
Жива страна.
И значит, жив народ”.
Страна привыкла видеть Лихачёва
Не на броне,
без шашки и погон.
Сильней приказа сплачивало слово
Учителей, творцов былых и новых,
Крутых, пока неведомых, времён.
Он, свято веря в лучший день России,
В бореньях и трудах презрев покой,
Соратников сбирая, стал всесильной
И неподкупной совестью людской.В январский день, что горечью помечен,
Он с нами шёл.
Мороз слегка крепчал.
Сменили мы профессорские речи
На тишину и снег у Чёрной речки
И дом на Мойке – гения причал.Был в помыслах наш сбор единодушен –
Мир видеть с лихачёвской высоты:
Средь нас великий скульптор Аникушин,
А рядом – мудрый друг Григорий Пушкин.
В его лице прапрадеда черты.Конюшенная церковь, оживая,
Впустила нас.
Стоим плечо в плечо,
На стены полуголые взирая,
Дыханьем их, молитвой согревая...
Свечу возжёг он первым –
Лихачёв.
Звучит аудиозапись народной песни “Однозвучно гремит колокольчик” - любимой песни Д.С. Лихачёва
Ведущий:
2006 год объявлен ЮНЕСКО “Годом Д.С. Лихачёва” – это год столетнего юбилея великого ученого, академика, члена Австрийской, Британской, Итальянской, Геттингенской академий, Кавалера Ордена Св. Константина Великого, Человека с большой буквы – Дмитрия Сергеевича Лихачёва.
Масштаб данного юбилея определился той уникальной ролью, которую выпало сыграть этому известному ученому в нашей стране. В России не было, пожалуй, человека более уважаемого во всех слоях нашего сложного общества, авторитетного в вопросах морали и нравственности, более известного защитника культуры. Если бы было в нашей стране такое звание – Почетный гражданин России, - то, вне всякого сомнения, первым это почётное звание получил бы именно Д.С. Лихачёв!
100-летию со дня рождения великого философа XX века, гуманиста, гражданина, патриота своей Родины посвящается наша гостиная “Имя, без которого невозможна Россия”.
Дмитрий Сергеевич Лихачёв относился к тому типу людей, которые меняют лицо своей эпохи. Стоило услышать его тихий голос, увидеть благородное лицо, и на душе становилось спокойно и ясно. Дмитрий Сергеевич был для России гарантом нравственности и порядочности, образцом интеллигентности. Его мнение становилось негласным законом. Можно было спрятаться за спасительным “Так сказал академик Лихачёв”, и уже не беспокоиться о том, что какой-то спорный тезис нуждается в чьем-то утверждении.
Он был велик и прост, он не думал, что стал пророком в своём Отечестве, он просто жил и размышлял о нашей жизни, о наших же поступках и деяниях, никому не навязывая своих мыслей и мнений.
Просмотр фрагмента телефильма о Д.С. Лихачёве “Я вспоминаю...”
/Д.С. Лихачёв рассказывает о том, почему
“Однозвучно гремит колокольчик” его любимая песня/
Ведущий:
“Двадцатый век, – сказал Дмитрий Сергеевич Лихачёв, – век блестящих имён”. Его собственное имя это подтверждает. Знаменитый академик прожил очень насыщенную, яркую жизнь, и в то же время его судьба была типична для россиянина XX века.
В исполнении учеников (имена, фамилии) звучат выдержки из автобиографии
Дмитрия Сергеевича Лихачёва.
Первый ученик читает “О себе”:
“Я родился в среднеинтеллигентной семье. Мой отец был инженер-электрик, добившийся высшего электротехнического образования только благодаря своей энергии и работоспособности. Уже в старших классах реального училища он зарабатывал себе на жизнь репетиторством, а в студенческие годы и преподаванием в реальном училище Шкловского – отца известного литературоведа В.Б.Шкловского.
Известную роль сыграло для меня увлечение моих родителей Мариинским балетом, а затем озорная и увлекательная атмосфера артистической молодежи в дешевой дачной местности под Петербургом – Куоккале. Имена многих знаменитых художников, актеров, писателей, живших в Куоккале или только посещавших ее, были для меня живыми и повседневными.
Многим в своем воспитании я обязан школам, в которых учился. В старшем приготовительном я учился в Гимназии Человеколюбивого общества на Крюковом канале”.
Второй ученик читает “Гимназия и реальное училище К.И. Мая”
“В 1915 г. я поступил в Гимназию и реальное училище К.И. Мая на 14-й линии Васильевского острова.
О Гимназии и реальном училище К.И. Мая написано много. Не буду повторять всего того хорошего, что о ней уже сообщалось; отмечу только, что школа эта сыграла большую роль в моей жизни. Я чувствовал себя там прекрасно и, если бы не трудности дороги, не мог бы и желать лучшего.
Школа К.И. Мая наложила сильный отпечаток и на мои интересы, и на мой жизненный, я бы сказал мировоззренческий, опыт. Класс был разношерстный. Учился и внук Мечникова, и сын банкира Рубинштейна, и сын швейцара. Преподаватели тоже были разные. Старый майский преподаватель Михаил Григорьевич Горохов обучал нас два года перспективе почти как точной науке; преподаватель географии изумительно рассказывал о своих путешествиях и по России, и за границей, демонстрируя диапозитивы; библиотекарь умела порекомендовать каждому свое. Я вспоминаю те несколько лет, которые я провел у Мая, с великой благодарностью. Даже почтенный швейцар, который приветствовал нас по-немецки, а прощался по-итальянски, учил нас вежливости собственным примером, – как много все это значило для нас, мальчиков!
Учителя не заставляли нас выдавать “зачинщиков” шалостей, разрешали на переменах играть в шумные игры и возиться. На уроках гимнастики мы главным образом играли в активные игры – такие, как лапта, горелки, хэндбол (ручной мяч). На школьные каникулы выезжали всей школой в какое-то имение на станцию Струги-Белая по дороге на Псков. Мы выпускали разные классные журналы и даже писали и размножали собственные сочинения в духе повестей Буссенара и Луи Жаколио без преподавательского надзора”.
Третий ученик читает “Жизнь в Первой государственной типографии”:
“Отец был искренне рад и горд, когда рабочие электрической станции в Первой государственной типографии (теперь это Печатный Двор) выбрали его своим заведующим. Мы переехали с Новоисаакиевской в центре Петрограда на казенную квартиру при типографии на Петроградской стороне. Это была осень 1917 г. События Октябрьской революции оказались как-то в стороне от меня. Я их плохо помню.
Жизнь в типографии меня во многом воспитала. Типографии я обязан своим интересом к типографскому делу. Запах свежеотпечатанной книги для меня и сейчас – лучший из ароматов, способный поднять настроение. Я свободно ходил по типографии, знакомился с наборщиками, считавшими себя среди рабочих интеллигентами, носившими длинные волосы (прическа эта называлась “марксистка”), часто писавшими стихи и гордившимися своей работой. Отец постепенно стал специалистом по типографским машинам. Вскоре после революции для типографии были закуплены за рубежом новые печатные машины, в которых отец один и смог разобраться.
Жизнь в типографии многому меня научила, многое раскрыла, объяснила. Но, может быть, не последнюю роль сыграло и то, что на некоторое время отец получил на хранение библиотеку директора ОГИЗа – небезызвестного в тогдашних литературных книгах Ильи Ионовича Ионова. В его библиотеке были эльзевиры, альдины, редчайшие издания ХVIII в., собрания альманахов, дворянские альбомы, Библия Пискатора, роскошнейшие юбилейные издания Данте, издания Шекспира и Диккенса на тончайшей индийской бумаге, рукописное “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищева, книги из библиотеки Феофана Прокоповича, множество книг с автографами современных писателей (запомнились письма-надписи на сборниках стихов С.Есенина, А.Ремизова, А.Н.Толстого и т.д.)
Несколько лет существования великолепной библиотеки в нашей квартире не прошли для меня даром. Я рылся и рылся в ней, читал, смотрел, любовался изданиями и рукописями, гравюрами и фотографиями с памятников искусства. Мне не хватало образования, – иначе я бы еще больше смог получить для себя от этой необыкновенной библиотеки”.
Четвёртый ученик читает “Школа Лентовской”:
“Меня перевели поблизости в школу имени Лентовской на Плуталовой улице. И снова я попал в замечательное училище. Сравнительно со школой Мая “Лентовка” была бедна оборудованием и помещениями, но была поразительна по преподавательскому составу.
Между учениками и преподавателями образовалась тесная связь, дружба, “общее дело”. Учителям не надо было наводить дисциплину строгими мерами. Учителя могли постыдить ученика, и этого было достаточно, чтобы общественное мнение класса было против провинившегося и озорство не повторялось.
Один летний месяц имел огромное значение для формирования моей личности, моих интересов и, я бы сказал, моей любви к Русскому Северу: школьная экскурсия в 1921 г. на Север по Мурманской железной дороге в Мурманск, оттуда на паровой яхте в Архангельск вокруг Кольского полуострова по Белому морю, на пароходе по Северной Двине до Котласа и оттуда по железной дороге в Петроград. Эта двухнедельная школьная экскурсия сыграла огромную роль в формировании моих представлений о России, о фольклоре, о деревянной архитектуре, о красоте русской северной природы. Путешествовать по родной стране нужно как можно раньше и как можно чаще. Школьные экскурсии устанавливают и добрые отношения с учителями, вспоминаются потом всю жизнь”.
Пятый ученик читает “Университет”:
“Наиболее важный, и в то же время наиболее трудный для своей характеристики, период в формировании моих научных интересов – конечно, университетский.
Я поступил в Ленинградский университет несколько раньше положенного возраста: мне не было еще 17-ти лет. Не хватало нескольких месяцев. Поступить в университет было трудно.
Я поступил на Факультет общественных наук.
Ленинградский университет в двадцатые годы представлял собой необыкновенное явление в литературоведении, а ведь рядом еще, на Исаакиевской площади, был Институт истории искусств (Зубовский институт) и существовала интенсивная театральная и художественная жизнь. Все это пришлось на время формирования моих научных интересов, и нет ничего удивительного в том, что я растерялся и многого просто не успевал посещать.
Я окончил университет в 1928 г., написав две дипломные работы: одну о Шекспире в России в конце XVIII – самом начале XIX в., другую – о повестях о патриархе Никоне. К концу моего учения надо было еще зарабатывать на хлеб, службы было не найти, и я подрядился составлять библиотеку для Фонетического института иностранных языков. Институт был богатый, но деньги мне платили неохотно. Я работал в Книжном фонде на Фонтанке в доме № 20, возглавлявшемся Саранчиным1. И снова поразительные подборки книг из различных реквизированных библиотек частных лиц и дворцов, редкости, редкости и редкости. Было жалко подбирать это все для Фонетического института. Я старался брать расхожее, необходимое, остальное, наиболее ценное, оставляя неизвестно кому.
Что дало мне больше всего пребывание в университете? Трудно перечислить все то, чему я научился, и что я узнал в университете. Дело ведь не ограничивалось слушанием лекций и участием в занятиях. Бесконечные и очень свободные разговоры в длинном университетском коридоре. Хождения на диспуты и лекции: в городе была тьма-тьмущая различных лекториев и мест встречи – начиная от Вольфилы на Фонтанке, зала Тенишевой (будущий ТЮЗ), Дома печати и Дома искусств и кончая небольшим залом в стиле модерн на самом верху Дома книги, где выступали Есенин, Чуковский, различные прозаики, актеры и т. д. Посещения большого зала Филармонии, где можно было встретить всех тогдашних знаменитостей, особенно из музыкального мира. Все это развивало, и во все эти места открывал доступ университет, ибо обо всем наиболее интересном можно было узнать от товарищей по университету и Институту истории искусств. Единственно, о чем я жалею, – это о том, что не все удалось посетить.
Но из занятий в университете больше всего давали мне семинарии и просеминарии с чтением и толкованием тех или иных текстов.
Настоящей школой понимания поэзии были занятия в семинарии по английской поэзии начала XIX в. у Виктора Максимовича Жирмунского. Мы читали с ним отдельные стихотворения Шелли, Китса, Вордсворта, Байрона, анализируя их стиль и содержание. В.М. Жирмунский обрушивал на нас всю свою огромную эрудицию, привлекал словари и сочинения современников, толковал поэзию всесторонне – и с биографической, и с историко-литературной, и с философской стороны. Он нисколько не снисходил к нашим плохим знаниям того, другого и третьего, к слабому знанию языка, символики, да и просто английской географии. Он считал нас взрослыми и обращался с нами как с учеными коллегами. Недаром он называл нас “коллеги”, церемонно здороваясь с нами в университетском коридоре. Это подтягивало.
Но истинной вершиной метода медленного чтения был пушкинский семинар у Л.В. Щербы, на котором мы за год успевали прочесть всего несколько строк или строф. Могу сказать, что в университете я в основном учился “медленному чтению”, углубленному филологическому пониманию текста.
Увлекали меня и лекции Е.В. Тарле. Но лекции эти учили главным образом ораторскому, лекционному искусству. Часто впоследствии, когда я в сороковых годах начинал преподавать на историческом факультете Ленинградского университета, я вспоминал, как останавливался Тарле, якобы подыскивая подходящее слово, как потом “стрелял” в нас этим найденным словом, поражавшим своею точностью и запоминавшимся на всю жизнь”.
Шестой ученик читает “Издательство Академии наук СССР”:
“Осенью 1932 г. я поступил работать литературным редактором в Соцэгиз, помещавшийся на Невском в Доме книги. Не успел я немного освоиться с работой, как у меня начались жесточайшие язвенные боли. Я не обращал на них внимания и продолжал ходить на работу. У меня возникло сильное кровотечение. В полубессознательном состоянии меня доставили в Куйбышевскую больницу. В приемный покой вызвали родителей и сказали им прямо: потеря крови чрезвычайно большая и надежды почти нет. Но меня спас хирург Абрамзон (в блокаду он погиб от снаряда), который тогда стал делать первые опыты переливания крови.
Я пролежал в больнице несколько месяцев, затем лежал в Институте питания (был такой в Ленинграде) и занимался беспорядочным чтением. Чтение, чтение и чтение. Потом пошли поиски работы. Я устроился работать в типографию “Коминтерн” корректором по иностранным языкам. Боли возобновились. Придя домой, я валился в постель и заглушал боль чтением. Недостатка в книгах не было. Труд корректоров, считавшийся тогда тяжелым, ограничивался шестью часами. В пять часов я был уже дома и в постели. Благодаря связям отца в типографиях и возможности получать книги из превосходной библиотеки Дома книги чтение мое приобрело более систематический характер. Я читал книги по искусству, по истории культуры. Иногда посещал библиотеку сам.
Когда в 1934 г. я был переведен на работу в Издательство Академии наук СССР, я получил возможность получать книги из Библиотеки Академии наук. Утомление от корректорского чтения и от вычитки рукописей не мешало мне в моем чтении дома в кровати. Я был вполне доволен своей судьбой. Делал выписки, размышлял и ни с кем почти не общался. Единственным моим другом был мой однокашник по университету М.И. Стеблин-Каменский.
Четырехлетняя работа “ученым корректором” в Ленинградском отделении Издательства Академии наук не осталась без пользы. Работа эта создала у меня интерес к проблемам текстологии и, в частности, текстологии печатных изданий. Я участвовал вместе с техническим редактором Львом Александровичем Федоровым (умер от истощения во время блокады) и будущим известным скандинавистом М.И. Стеблин-Каменским в создании справочника-инструкции для корректоров Академии наук. Справочник этот вышел в ограниченном тираже в конце тридцатых годов. Вообще моя работа в издательстве по многим пунктам соприкасалась с моим “типографским прошлым”. Создание книг меня интересовало чрезвычайно. Я собирал уже случайно попадавшиеся книги по издательскому и типографскому делу, по художественному оформлению книг – особенно обложек (я их предпочитал жестким и грубым переплетам).
В 1937 г. я редактировал и корректировал “Обозрение русских летописных сводов” А.А. Шахматова, которое издавала В.П. Адрианова-Перетц. Я увлекся работой по летописанию, проверкой всех данных шахматовской рукописи, в конце концов, попросил у Варвары Павловны дать мне работу в Отделе древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР. Перевод быстро осуществился, и с этого времени началась моя работа как специалиста по древнерусской литературе”.
Седьмой ученик читает “Работа в Пушкинском доме”:
“В.П. Адрианова-Перетц была замечательным организатором работ Отдела древнерусской литературы. Заведовал Отделом академик А.С. Орлов совместно с Варварой Павловной, а организационный талант, административный ум и знания у Варвары Павловны были исключительными. Отличалась она и огромной работоспособностью, несмотря на плохое здоровье.
Мы в Отделе приступали к написанию первых двух томов десятитомной “Истории русской литературы”. Здесь мне пригодились мои старые мечты о создании настоящей истории русской литературы XI–XVI вв., интерес к летописанию и искусству Древней Руси. Я стал редактировать и писать. В первом томе параллельно готовившегося учебника для вузов “История русской литературы” я писал разделы по истории русского искусства (моя идея) и написал их от XI до XVIII в. включительно. Получилась миниатюрная история русского искусства, связанная с историей русской литературы. Но привлечь меня к настоящей работе по десятитомной “Истории русской литературы” Варвара Павловна еще не решалась.
11 июня 1941 г. я защитил кандидатскую диссертацию по новгородскому летописанию XII в. Для меня это была не только диссертация, но и выражение своей увлеченности Новгородом, где мы с женой в 1937 г. провели свой отпуск. Мы исходили Новгород и окрестности вдоль и поперек, побывали в каждом достопримечательном месте. Летописи Новгорода представлялись мне живыми, события становились почти зримыми. С тех пор я оценил научные темы, даже отвлеченно филологические, в которых была бы хоть доля личного чувства. Своим ученикам я стараюсь постоянно рекомендовать темы, так или иначе связанные с ними биографически, темы, не только обещающие интересные результаты, но и близкие им по материалу.
Через две недели разразилась война. На призывном пункте меня с моими постоянными язвенными кровотечениями начисто забраковали, и я довольствовался участием в самообороне, жил на казарменном положении в институте, работая “связистом” и дежуря на башне Пушкинского Дома. В моем ведении была ручная сирена, которую я приводил в действие при каждом налете вражеской авиации. Спал я то на крыловском диванчике, то на большом диване из Спасского-Лутовинова, и думал, думал.
Удивительно, что, несмотря на голод и на физические работы по спасению наших ценностей в Пушкинском Доме, несмотря на все нервное напряжение тех дней (а может быть, именно благодаря этому нервному напряжению), язвенные боли у меня совсем прекратились, и я находил время читать и работать.
Не касаюсь сейчас истории нашей жизни в блокированном Ленинграде: это тема целой книги. Писать о блокаде мельком невозможно. Скажу лишь следующее: потери в нашем институте, в нашей семье, среди наших знакомых и родных были ужасающие: больше половины моих родных и знакомых погибло от истощения. Мы очень плохо представляем себе, сколько людей унес во время блокады голод и все остальные лишения.
Однако мозг в голод работал напряженно. Я даже думаю, что эта усиленная работа голодающего мозга “запрограммирована” в человеке. Особенно остро мыслить в период лишений и опасности необходимо для сохранения жизни. Но думалось в этот период не о том, как бы избегнуть этих лишений, а об общих судьбах нашей страны, России. В этот период зародились во мне идеи, легшие в основу сперва книжки “Оборона древнерусских городов”, написанной совместно с М.А. Тихановой и вышедшей в Ленинграде осенью 1942 г., а потом книг “Новгород Великий. Очерк истории культуры X–XVII вв.” и “Национальное самосознание Древней Руси”, увидевших свет, несмотря на военные трудности, в 1945 г. Уже в этих книгах начала рождаться идея “замедленного Ренессанса” на Руси, которая впоследствии легла в основу моих книг по истории древней русской литературы – “Развитие русской литературы X–XVII веков” и целого ряда других работ, связанных с ней и развивающих те же идеи.
В 1947 г. я подготовил докторскую диссертацию по истории русского летописания, сильно сокращенный и упрощенный вариант которой вышел в свет благодаря помощи акад. И.Ю. Крачковского под названием “Русские летописи и их историко-культурное значение”. Основная идея и тема диссертации заключалась в попытке рассмотреть всю историю русского летописания как историю литературного жанра, при этом постоянно меняющегося в зависимости от изменения историко-литературной обстановки.
В развернутом виде эта концепция дана мною была в книге “Текстология на материале русской литературы X – XVII вв.” (издана в 1962 г., второе издание – 1983 г.). Краткое изложение моей концепции дано в сильно сокращенном виде в книге “Текстология. Краткий очерк” (1964). Книга эта, а также и другие книги – “Русские летописи”, “Национальное самосознание Древней Руси” (1945, 1969), “Культура Руси эпохи образования Русского национального государства” (1946, 1967) были переизданы за рубежом на русском языке и в переводе на иностранные языки.
Через несколько лет я издал две книги, вызвавшие много откликов и подражаний: “Человек в литературе Древней Руси” (1958, 1970) и “Поэтика древнерусской литературы” (1967, 1971). Последняя книга принесла мне вторую Государственную премию.
Не перечисляю других моих работ и частных исследований. Подводить итоги моей работы еще рано. 1985 г.”
Ведущий:
Одарённость и многообразие научных интересов у Лихачёва проявились ещё во время учёбы в Ленинградском университете. Но творческая деятельность была прервана арестом по сфальсифицированному делу группы молодых ученых-гуманитариев. Четыре года (с 1928 по 1932) провёл Дмитрий Сергеевич в Соловецком лагере и на строительстве Беломоро-Балтийского канала, а по возвращении работал корректором и только накануне войны стал научным сотрудником Пушкинского Дома (Института русской литературы Академии наук), где трудился до конца жизни.
На долю Д.С. Лихачёва выпали и ленинградская блокада, и годы застоя, когда его заслуги замалчивались. Но он не только уцелел в мясорубке истории, но нашел в себе силы и мужество полностью реализовать свое предназначение, стать одним из символов нашей национальной культуры.
Звучит “Баллада” /соль-минор/ Ф. Шопена (фортепиано)
Просмотр фрагмента телефильма о Д.С. Лихачёве “Я вспоминаю...”
/Д.С. Лихачёв рассказывает о том, чего не нужно делать в жизни/
Ведущий:
Главной страстью Дмитрия Сергеевича была наука. Продолжая лучшие традиции великих историков России, он всегда отдавал предпочтение текстам. Многочисленные серии изданий памятников древнерусской письменности, летописных сводов, изданных благодаря ему и его ученикам, показали ту великую основу, на которой стояла и стоит русская литература.
Одну книгу Дмитрий Сергеевич везде и всегда носил с собой – “Слово о полку Игореве”. Он подчёркивал, что в “Слове” “достигли своего весеннего цветения лучшие стороны русской культуры”.
В исполнении учеников (имена, фамилии) звучит отрывок из “Слова о полку Игореве”.
Звучит отрывок из “Слова о полку Игореве” (в переводе Н.А. Заболоцкого)
“Не пора ль нам, братия, начать
О походе Игоревом слово,
Чтоб старинной речью рассказать
Про деянья князя удалого?
А воспеть нам, братия, его –
В похвалу трудам его и ранам –
По былинам времени сего,
Не гоняясь в песне за Бояном.
Тот Боян, исполнен дивных сил,
Приступая к вещему напеву,
Серым волком по полю кружил,
Как орел, под облаком парил,
Растекался мыслию по древу.
Жил он в громе дедовских побед,
Знал немало подвигов и схваток,
И на стадо лебедей чуть свет
Выпускал он соколов десяток.
И, встречая в воздухе врага,
Начинали соколы расправу,
И взлетала лебедь в облака,
И трубила славу Ярославу.
Пела древний киевский престол,
Поединок славила старинный,
Где Мстислав Редедю заколол
Перед всей косожскою дружиной,
И Роману Красному хвалу
Пела лебедь, падая во мглу.Но не десять соколов пускал
Наш Боян, но, вспомнив дни былые,
Вещие персты он подымал
И на струны возлагал живые, –
Вздрагивали струны, трепетали,
Сами князям славу рокотали.Мы же но иному замышленью
Эту повесть о године бед
Со времен Владимира княженья
Доведем до Игоревых лет
И прославим Игоря, который,
Напрягая разум, полный сил,
Мужество избрал себе опорой,
Ратным духом сердце поострил
И повел полки родного края,
Половецким землям угрожая.
О Боян, старинный соловей!
Приступая к вещему напеву,
Если б ты о битвах наших дней
Пел, скача по мысленному древу;
Если б ты, взлетев под облака,
Нашу славу с дедовскою славой
Сочетал на долгие века,
Чтоб прославить сына Святослава;
Если б ты Траяновой тропой
Средь нолей помчался и курганов, -
Так бы ныне был воспет тобой
Игорь-князь, могучий внук Траянов:
“То не буря соколов несет
За поля широкие и долы,
То не стаи галочьи летят
К Дону на великие просторы!”
Или так воспеть тебе, Боян,
Внук Велесов, наш военный стан:
“За Сулою кони ржут,
Слава в Киеве звенит,
В Новеграде трубы громкие трубят,
Во Путивле стяги бранные стоят!”/
Ведущий:
Дмитрий Сергеевич был неутомимым и высокоавторитетным общественным деятелем, защитником памятников культуры. Трудно перечислит все объекты культуры, вызывавшие у Лихачёва тревогу, в защиту которых раздавался его на съездах и на телевидении, в газетах и журналах, в самых высоких правительственных кабинетах и т.д. Как-то сам Дмитрий Сергеевич перечислил то, что особенно заботило его: “Это Невский проспект в Петербурге, Кремль в Соловках, подмосковные усадьбы, парки в Петергофе, Пушкине, Гатчине, Павловске...”. Десятки церквей и архитектурных памятников были спасены благодаря его вмешательству. В феврале 1990 года Дмитрий Сергеевич обратился к Депутатам Московского совета, к Народному депутату СССР С.Б. Станкевичу о передаче Православной Церкви храма Большое Вознесение у Никитских Ворот.
В исполнении ученика (имя, фамилия) звучит текст Обращения.
“Уважаемые депутаты!
Уважаемый Сергей Борисович!
Всесоюзное Пушкинское общество и Советский фонд культуры обращаются в Моссовет за разрешением вопроса, непосредственно касающегося облика, состояния и судеб столицы, сохранения ее исторического прошлого, насущных потребностей многих ее жителей, наконец, высших интересов национальной духовной культуры.
Речь идет о здании церкви Большого Вознесения на площади Никитских Ворот. Это место издавна пользуется особой любовью москвичей еще и потому, что храм Большого Вознесения в народном сознании связан с именем Александра Сергеевича Пушкина, с важнейшим событием в жизни нашего национального гения его браковенчанием.
В свое время этот храм, подобно сотням других в Москве и тысячам по всей России, был незаконно отнят у Православной Церкви и многие десятилетия использовался не по тому назначению, для которого на средства верующих был построен.
Сейчас между государством и Церковью устанавливаются новые отношения, основанные на признании того, что религия, духовность играют огромную роль в жизни людей. Однако в отношении храма Большого Вознесения положение остается прежним, вернее, усугубляется. После вывода из здания храма мастерских здесь были устроены кабинеты для дирекции концертно-выставочного зала, что вызвало волну возмущения среди общественности, собиравшей народные средства на реставрацию храма, на возвращение ему подлинного исторического облика.
Скоро исполнится год с тех пор, когда в исполком Краснопресненского райсовета по установленной форме было подано заявление с просьбой о регистрации церковной общины храма Большого Вознесения. Члены общины предлагают учредить при храме воскресную школу, их намерения поддерживаются населением, в том числе и почитателями Пушкина, для которых сердечной потребностью является молитва за упокой его души.
Несмотря на эту поддержку, несмотря на растущий состав общины, регистрация до сих пор не произведена, причем основанием служит, как указывают в исполкоме, решение Моссовета предыдущего созыва о превращении храма в концертный зал. В последнее время активизируется деятельность по выполнению такого решения: в городе и подле самого храма появляются стенды и афиши Государственного концертно-выставочного зала, а что наиболее тревожно – продолжаются работы по изменению интерьера храма, приспособлению его для нового употребления. Делается все, чтобы общественность, выступающая за возвращение храму его исконного облика и первоначального смысла, была поставлена перед необратимым фактом.
Конечно, ни для кого не секрет, что положение с концертными залами в Москве крайне тяжелое. Однако следует признать, что к такому положению привела "культурная" политика, неотъемлемой частью которой было беспощадное искоренение "религиозных предрассудков", пропаганда нигилизма в отношении духовных ценностей. Естественным результатом этого явился печально известный остаточный принцип в культурном строительстве, поставивший и концертное дело, и другие области культуры на грань катастрофы. Почему же за все это вновь должны расплачиваться верующие, долгое время бывшие одной из самых бесправных категорий нашего общества?
Москва, в недавнем прошлом город "сорока сороков" церквей, ныне стонет от недостатка храмов, куда можно было бы пойти помолиться, исповедаться, причаститься, помянуть близких сердцу усопших. Великие духовные потребности, которых не может удовлетворить никакая выставка, никакой концерт, остаются в прежнем небрежении. На большой по площади и населению район центра Москвы, где расположена церковь Вознесения, приходится всего лишь две небольшие церкви – Апостола Филиппа и Воскресения Словущего. Но если и можно указать иное место для удовлетворения религиозных потребностей, то невозможно найти в центре Москвы другое место такого особого значения, как церковь Большого Вознесения, место, ставшее культурным символом. Общественность хочет видеть его живым Храмом-памятником, полностью восстановленном в своем предназначении, в своем внешнем облике и внутреннем убранстве. В действующем храме-памятнике будут органичны и духовные хоры, и торжественные службы в пушкинские дни. Храм будет открыт и доступен всем верующим и неверующим.
Недавно в Москве, на родине Пушкина, состоялась учредительная конференция новой массовой общественной организации – Всесоюзного Пушкинского общества. Среди других вопросов на ней обсуждался и вопрос о храмах, связанных с именем Пушкина. Было принято единодушное решение: лучшей данью памяти величайшему русскому поэту, утвердившему в своем творчестве духовные ценности и умершему христианином, будет возвращение этих храмов Православной Церкви для использования их по исконному назначению, для превращения их в подлинные мемориалы – такие, какими видел их Пушкин.
Всесоюзное Пушкинское общество будет добиваться этого как наиболее разумного, справедливого, человечного и подлинно культурного акта.
Всесоюзное Пушкинское общество и Советский фонд культуры обращаются к новому составу Моссовета с настоятельной просьбой отменить незаконное решение Моссовета предыдущего созыва об использовании здания храма Большого Вознесения, зарегистрировать православную общину этого храма и передать храм верующим. Считаем справедливым направить на возрождение Храма выделенные для этого памятника государственные ассигнования, а также народные средства, собранные на реставрацию храма Большого Вознесения Советским фондом культуры.
Не удовлетворить требование общественности значит не только вторично отнять у верующих принадлежащий им храм, но требование и пренебречь чувствами почитателей величайшего национального гения и ценителей памятников духовной культуры нашей страны <...>
Председатель правления Советского фонда культуры, Председатель Всесоюзного Пушкинского общества,
Академик Д.С. Лихачёв
Февраль 1990 г.”
Ведущий:
Обращение Дмитрия Сергеевича, направленное депутатам и позже опубликованное (в газете “Мир Пушкина”, июнь 1990 г.), безусловно, повлияло на судьбу храма Вознесения Господня у Никитских ворот. 23 сентября 1990 г., после 60-летнего перерыва, здесь была совершена первая Божественная литургия. В течение нескольких лет храм реставрировался с помощью Московского правительства, и в 1998 г., в день Вознесения Господня, Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II совершил великое освящение храма Большое Вознесение, который, по мысли Его Святейшества, знаменует собой связь Церкви и русской культуры.
Звучит “Прелюдия” Ф. Шопена (№ 6) /фортепиано/
Ведущий:
Дмитрий Сергеевич видел свой нравственный долг в воспитании культурой. Много сил отдавал публицистическим выступлениям в прессе, по телевидению, книгам, рассчитанным на самый широкий круг читателей. К молодёжи обратил он свои замечательные “Письма о добром и прекрасном”, которые начал так: “…Для восприятия красоты окружающего человек должен быть душевно красив, глубок, стоять на правильных жизненных позициях”.
Сейчас мы услышим некоторые из писем Дмитрия Сергеевича. Ученик (имя, фамилия) прочитает письмо Лихачёва “О доброте”, обращённое к молодёжи.
1 ученик читает письмо Д.С. Лихачёва “О доброте”:
“А в чем самая большая цель жизни? Я думаю: увеличивать добро в окружающем нас. А добро – это прежде всего счастье всех людей. Оно слагается из многого, и каждый раз жизнь ставит перед человеком задачу, которую важно уметь решать. Можно и в мелочи сделать добро человеку, можно и о крупном думать, но мелочь и крупное нельзя разделять. Многое, как я уже говорил, начинается с мелочей, зарождается в детстве и в близком.
Ребенок любит свою мать и своего отца, братьев и сестер, свою семью, свой дом. Постепенно расширяясь, его привязанности распространяются на школу, село, город, всю свою страну. А это уже совсем большое и глубокое чувство, хотя и на этом нельзя останавливаться и надо любить в человеке человека.
Надо быть патриотом, а не националистом. Нет необходимости ненавидеть каждую чужую семью, потому что любишь свою. Нет необходимости ненавидеть другие народы, потому что ты патриот. Между патриотизмом и национализмом глубокое различие. В первом – любовь к своей стране, во втором – ненависть ко всем другим.
Большая цель добра начинается с малого – с желания добра своим близким, но, расширяясь, она захватывает все более широкий круг вопросов.
Это как круги на воде. Но круги на воде, расширяясь, становятся все слабее. Любовь же и дружба, разрастаясь и распространяясь на многое, обретают новые силы, становятся все выше, а человек, их центр, мудрее.
Любовь не должна быть безотчетной, она должна быть умной. Это значит, что она должна быть соединена с умением замечать недостатки, бороться с недостатками – как в любимом человеке, так и в окружающих людях. Она должна быть соединена с мудростью, с умением отделять необходимое от пустого и ложного. Она не должна быть слепой. Слепой восторг (его даже не назовешь любовью) может привести к ужасным последствиям. Мать, всем восторгающаяся и поощряющая во всем своего ребенка, может воспитать нравственного урода. Слепой восторг перед Германией (“Германия превыше всего” – слова шовинистической немецкой песни) привел к нацизму, слепой восторг перед Италией – к фашизму.
Мудрость – это ум, соединенный с добротой. Ум без доброты – хитрость. Хитрость же постепенно чахнет и непременно рано или поздно оборачивается против самого хитреца. Поэтому хитрость вынуждена скрываться. Мудрость же открыта и надежна. Она не обманывает других, и прежде всего самого мудрого человека. Мудрость приносит мудрецу доброе имя и прочное счастье, приносит счастье надежное, долголетнее и ту спокойную совесть, которая ценнее всего в старости!
Как выразить то общее, что есть между моими тремя положениями: “Большое в малом”, “Молодость – всегда” и “Самое большое”? Его можно выразить одним словом, которое может стать девизом: “Верность”. Верность тем большим принципам, которыми должен руководствоваться человек в большом и малом, верность своей безупречной молодости, своей родине в широком и в узком смысле этого понятия, верность семье, друзьям, городу, стране, народу. В конечном счете верность есть верность правде – правде-истине и правде-справедливости”.
Ведущий:
Дмитрий Сергеевич Лихачёв в одном из своих интервью сказал: “Я думаю, что, дожив до восьмидесяти лет, человек должен благодарить жизнь! У меня, во всяком случае, есть за что её благодарить. Жизнь! А в какое необыкновенное время я “посетил” свою страну. Я застал все роковые её годы, видел множество людей всех возрастов, всех социальных слоёв, всех степеней образования, всех психологических типов. В чём-то осуществились мои мечты. Многое ещё осуществится и в будущем. Благодарю тебя, Жизнь!”
Видимо, нужно обладать необычайным великодушием, чтобы, достигнув столь преклонного возраста, благодарить жизнь, как бы она ни сложилась.
Письмо о том, что “Самая большая ценность – жизнь” прочитает (имя, фамилия ученика).
2 ученик читает письмо Д.С. Лихачёва “Самая большая ценность – жизнь”:
“”Вдох – выдох, выдох!” Я слышу голос инструктора гимнастики: “Чтобы вдохнуть полной грудью, надо хорошенько выдохнуть. Учитесь прежде всего выдыхать, избавляться от “отработанного воздуха””.
Жизнь – это прежде всего дыхание. “Душа”, “дух”! А умер – прежде всего – “перестал дышать”. Так думали исстари. “Дух вон!” – это значит “умер”.
“Душно” бывает в доме, “душно” и в нравственной жизни. Хорошенько выдохнуть все мелочные заботы, всю суету будничной жизни, избавиться, стряхнуть все, что стесняет движение мысли, что давит душу, не позволяет человеку принимать жизнь, ее ценности, ее красоту.
Человек всегда должен думать о самом важном для себя и для других, сбрасывая с себя все пустые заботы.
Надо быть открытым к людям, терпимым к людям, искать в них прежде всего лучшее. Умение искать и находить лучшее, просто “хорошее”, “заслоненную красоту” обогащает человека духовно.
Заметить красоту в природе, в поселке, городе, улице, не говоря уже в человеке, сквозь все заслоны мелочей – это значит расширить сферу жизни, сферу того жизненного простора, в которой живет человек.
Я долго искал это слово – сфера. Сперва я сказал себе: “Надо расширять границы жизни”, – но жизнь не имеет границ! Это не земельный участок, огороженный забором – границами. Расширять пределы жизни – не годится для выражения моей мысли по той же причине. Расширять горизонты жизни – это уже лучше, но все же что-то не то. У Максимилиана Волошина есть хорошо придуманное им слово – “окоем”. Это все то, что вмещает глаз, что он может охватить. Но и тут мешает ограниченность нашего бытового знания. Жизнь не может быть сведена к бытовым впечатлениям. Надо уметь чувствовать и даже замечать то, что за пределами нашего восприятия, иметь как бы “предчувствие” открывающегося или могущего нам открыться нового. Самая большая ценность в мире – жизнь: чужая, своя, жизнь животного мира и растений, жизнь культуры, жизнь на всем ее протяжении – и в прошлом, и в настоящем, и в будущем... А жизнь бесконечно глубока. Мы всегда встречаемся с чем-то, чего не замечали раньше, что поражает нас своей красотой, неожиданной мудростью, неповторимостью”.
Ведущий:
О том, что “ Молодость – вся жизнь” нам расскажет, обратившись к ещё одному письму Д.С. Лихачёва, ученик (имя, фамилия).
3 ученик читает письмо Д.С. Лихачёва “В чем смысл жизни”:
“Когда я учился в школе, а потом в университете, мне казалось, что моя “взрослая жизнь” будет в какой-то совершенно иной обстановке, как бы в ином мире, и меня будут окружать совсем другие люди. От настоящего не останется ничего... А на самом деле оказалось все иначе. Мои сверстники остались со мной. Не все, конечно: многих унесла смерть. И все же друзья молодости оказались самыми верными, всегдашними. Круг знакомых возрос необычайно, но настоящие друзья – старые. Подлинные друзья приобретаются в молодости. Я помню, что и у моей матери настоящими друзьями остались только ее подруги по гимназии. У отца друзья были его сокурсники по институту. И сколько я ни наблюдал, открытость к дружбе постепенно снижается с возрастом. Молодость – это время сближения. И об этом следует помнить и друзей беречь, ибо настоящая дружба очень помогает и в горе и в радости. В радости ведь тоже нужна помощь: помощь, чтобы ощутить счастье до глубины души, ощутить и поделиться им. Неразделенная радость – не радость. Человека портит счастье, если он переживает его один. Когда же наступит пора несчастий, пора утрат – опять-таки нельзя быть одному. Горе человеку, если он один. Поэтому берегите молодость до глубокой старости. Цените все хорошее, что приобрели в молодые годы, не растрачивайте богатств молодости. Ничто из приобретенного в молодости не проходит бесследно. Привычки, воспитанные в молодости, сохраняются на всю жизнь. Навыки в труде – тоже. Привык к работе – и работа вечно будет доставлять радость. А как это важно для человеческого счастья! Нет несчастнее человека ленивого, вечно избегающего труда, усилий...
Как в молодости, так и в старости. Хорошие навыки молодости облегчат жизнь, дурные – усложнят ее и затруднят.
И еще. Есть русская пословица: “Береги честь смолоду”. В памяти остаются все поступки, совершенные в молодости. Хорошие будут радовать, дурные не давать спать!”
Ведущий:
Лихачев обладал удивительным для нашего времени свойством – ощущением новизны жизни, каждого её мига. И поэтому все её мелкие пакости казались ему чепухой и не мешали быть счастливым.
Советы Лихачёва молодым “Когда следует обижаться” воспроизведёт ученик (имя, фамилия).
4 ученик читает письмо Д.С. Лихачёва “Когда следует обижаться”:
“Обижаться следует только тогда, когда хотят вас обидеть. Если не хотят, а повод для обиды – случайность, то зачем же обижаться?
Не сердясь, выяснить недоразумение – и все.
Ну, а если хотят обидеть? Прежде чем отвечать на обиду обидой, стоит подумать: следует ли опускаться до обиды? Ведь обида обычно лежит где-то низко и до нее следует наклониться, чтобы ее поднять.
Если решили все же обидеться, то прежде произведите некое математическое действие – вычитание, деление и пр. Допустим, вас оскорбили за то, в чем вы только отчасти виноваты. Вычитайте из вашего чувства обиды все, что к вам не относится. Допустим, что вас обидели из побуждений благородных, – произведите деление вашего чувства на побуждения благородные, вызвавшие оскорбительное замечание, и т. д. Произведя в уме некую нужную математическую операцию, вы сможете ответить на обиду с большим достоинством, которое будет тем благороднее, чем меньше значения вы придаете обиде. До известных пределов, конечно.
В общем-то, излишняя обидчивость – признак недостатка ума или какой-то закомплексованности. Будьте умны.
Есть хорошее английское правило: обижаться только тогда, когда вас хотят обидеть, н а м е р е н н о обижают. На простую невнимательность, забывчивость (иногда свойственную данному человеку по возрасту, по каким-либо психологическим недостаткам) обижаться не надо. Напротив, проявите к такому “забывчивому” человеку особую внимательность – это будет красиво и благородно.
Это если “обижают” вас, а как быть, когда вы сами можете обидеть другого? В отношении обидчивых людей надо быть особенно внимательными. Обидчивость ведь очень мучительная черта характера”.
Ведущий:
И ещё один мудрый совет доброжелательного учителя – “Любите читать!”. Это письмо Дмитрия Сергеевича прочитает ученик (имя, фамилия):
5 ученик читает письмо Д.С. Лихачёва “Любите читать!”:
“Каждый человек обязан (я подчеркиваю – обязан) заботиться о своем интеллектуальном развитии. Это его обязанность перед обществом, в котором он живет, и перед самим собой.
Основной (но, разумеется, не единственный) способ своего интеллектуального развития – чтение.
Чтение не должно быть случайным. Это огромный расход времени, а время – величайшая ценность, которую нельзя тратить на пустяки. Читать следует по программе, разумеется не следуя ей жестко, отходя от нее там, где появляются дополнительные для читающего интересы. Однако при всех отступлениях от первоначальной программы необходимо составить для себя новую, учитывающую появившиеся новые интересы.
Чтение, для того чтобы оно было эффективным, должно интересовать читающего. Интерес к чтению вообще или по определенным отраслям культуры необходимо развивать в себе. Интерес может быть в значительной мере результатом самовоспитания.
Составлять для себя программы чтения не так уж просто, и это нужно делать, советуясь со знающими людьми, с существующими справочными пособиями разного типа.
Опасность чтения – это развитие (сознательное или бессознательное) в себе склонности к “диагональному” просмотру текстов или к различного вида скоростным методам чтения.
“Скоростное чтение” создает видимость знаний. Его можно допускать лишь в некоторых видах профессий, остерегаясь создания в себе привычки к скоростному чтению, оно ведет к заболеванию внимания.
Замечали ли вы, какое большое впечатление производят те произведения литературы, которые читаются в спокойной, неторопливой и несуетливой обстановке, например на отдыхе или при какой-нибудь не очень сложной и не отвлекающей внимания болезни?
Литература дает нам колоссальный, обширнейший и глубочайший опыт жизни. Она делает человека интеллигентным, развивает в нем не только чувство красоты, но и понимание – понимание жизни, всех ее сложностей, служит проводником в другие эпохи и к другим народам, раскрывает перед вами сердца людей. Одним словом, делает вас мудрыми. Но все это дается только тогда, когда вы читаете, вникая во все мелочи. Ибо самое главное часто кроется именно в мелочах. А такое чтение возможно только тогда, когда вы читаете с удовольствием, не потому, что то или иное произведение надо прочесть (по школьной ли программе или по велению моды и тщеславия), а потому, что оно вам нравится – вы почувствовали, что автору есть что сказать, есть чем с вами поделиться и он умеет это сделать. Если первый раз прочли произведение невнимательно – читайте еще раз, в третий раз. У человека должны быть любимые произведения, к которым он обращается неоднократно, которые знает в деталях, о которых может напомнить в подходящей обстановке окружающим и этим то поднять настроение, то разрядить обстановку (когда накапливается раздражение друг против друга), то посмешить, то просто выразить свое отношение к происшедшему с вами или с кем-либо другим. “Бескорыстному” чтению научил меня в школе мой учитель литературы. Я учился в годы, когда учителя часто вынуждены были отсутствовать на уроках – то они рыли окопы под Ленинградом, то должны были помочь какой-либо фабрике, то просто болели. Леонид Владимирович (так звали моего учителя литературы) часто приходил в класс, когда другой учитель отсутствовал, непринужденно садился на учительский столик и, вынимая из портфеля книжки, предлагал нам что-нибудь почитать. Мы знали уже, как он умел прочесть, как он умел объяснить прочитанное, посмеяться вместе с нами, восхититься чем-то, удивиться искусству писателя и радоваться предстоящему. Так мы прослушали многие места из “Войны и мира”, “Капитанской дочки”, несколько рассказов Мопассана, былину о Соловье Будимировиче, другую былину о Добрыне Никитиче, повесть о Горе-Злосчастии, басни Крылова, оды Державина и многое, многое другое. Я до сих пор люблю то, что слушал тогда в детстве. А дома отец и мать любили читать вечерами.
Читали для себя, а некоторые понравившиеся места читали и для нас. Читали Лескова, Мамина-Сибиряка, исторические романы – все, что нравилось им и что постепенно начинало нравиться и нам.
“Незаинтересованное”, но интересное чтение – вот что заставляет любить литературу и что расширяет кругозор человека.
Умейте читать не только для школьных ответов и не только потому, что ту или иную вещь читают сейчас все – она модная. Умейте читать с интересом и не торопясь.
Почему телевизор частично вытесняет сейчас книгу? Да потому, что телевизор заставляет вас не торопясь просмотреть какую-то передачу, сесть поудобнее, чтобы вам ничего не мешало, он вас отвлекает от забот, он вам диктует – как смотреть и что смотреть. Но постарайтесь выбирать книгу по своему вкусу, отвлекитесь на время от всего на свете тоже, сядьте с книгой поудобнее, и вы поймете, что есть много книг, без которых нельзя жить, которые важнее и интереснее, чем многие передачи. Я не говорю: перестаньте смотреть телевизор. Но я говорю: смотрите с выбором. Тратьте свое время на то, что достойно этой траты. Читайте же больше и читайте с величайшим выбором. Определите сами свой выбор, сообразуясь с тем, какую роль приобрела выбранная вами книга в истории человеческой культуры, чтобы стать классикой. Это значит, что в ней что-то существенное есть. А может быть, это существенное для культуры человечества окажется существенным и для вас?
Классическое произведение – то, которое выдержало испытание временем. С ним вы не потеряете своего времени. Но классика не может ответить на все вопросы сегодняшнего дня. Поэтому надо читать и современную литературу. Не бросайтесь только на каждую модную книгу. Не будьте суетны. Суетность заставляет человека безрассудно тратить самый большой и самый драгоценный капитал, каким он обладает, – свое время”.
Ведущий:
Дмитрий Сергеевич говорил о том, что “следование путем добра – путь самый приемлемый и единственный для человека. Он испытан, он верен, он полезен”. Письмо “Путями доброты” прочитает ученик (имя, фамилия):
6 ученик читает письмо Д.С. Лихачёва “Путями доброты”:
“Что же самое главное в жизни? Главное может быть в оттенках у каждого свое собственное, неповторимое. Но все же главное должно быть у каждого человека. Жизнь не должна рассыпаться на мелочи, растворяться в каждодневных заботах.
И еще, самое существенное: главное, каким бы оно ни было индивидуальным у каждого человека, должно быть добрым и значительным.
Человек должен уметь не просто подниматься, но подниматься над самим собой, над своими личными повседневными заботами и думать о смысле своей жизни – оглядывать прошлое и заглядывать в будущее.
Если жить только для себя, своими мелкими заботами о собственном благополучии, то от прожитого не останется и следа. Если же жить для других, то другие сберегут то, чему служил, чему отдавал силы.
Заметил ли читатель, что все дурное и мелкое в жизни быстро забывается. Еще людьми владеет досада на дурного и эгоистичного человека, на сделанное им плохое, но самого человека уже не помнят, он стерся в памяти. Люди, ни о ком не заботящиеся, как бы выпадают из памяти.
А люди, служившие другим, служившие по-умному, имевшие в жизни добрую и значительную цель, запоминаются надолго. Помнят их слова, поступки, их облик, их шутки, а иногда чудачества. О них рассказывают. Гораздо реже и, разумеется, с недобрым чувством говорят о злых.
В жизни надо иметь свое служение – служение какому-то делу. Пусть дело это будет маленьким, оно станет большим, если будешь ему верен.
В жизни ценнее всего доброта, и при этом доброта умная, целенаправленная. Умная доброта – самое ценное в человеке, самое к нему располагающее и самое в конечном счете верное по пути к личному счастью.
Счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливым других и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе.
Знать это, помнить об этом всегда и следовать путями доброты – очень и очень важно”.
Звучит “Первый музыкальный момент” С. Рахманинова /фортепиано/
Ведущий:
Имя Дмитрия Сергеевича Лихачева каждый ученик нашей школы слышит первым после имени Пушкина. Ведь именно Лихачев с 1990 года бессменно возглавлял Пушкинское общество нашей страны, именно Д.С. Лихачев стал основателем Российского Фонда Культуры, одним из специальных отделов которого является отдел, занимающийся Пушкинской работой; Дмитрий Сергеевич был почетным членом Государственной юбилейной пушкинской комиссии /и именно ему, академику Лихачеву, несмотря даже на невозможность по состоянию здоровья приехать в юбилейные дни 1999 года в Москву, было поручено поздравить наш народ с великим культурно-историческим событием – 200-летием А.С. Пушкина/.
Именно Дмитрию Сергеевичу Лихачёву принадлежит и идея создания пушкинских школ – школ для детей, решивших серьезно заниматься Пушкиным, он высказал ее еще в начале 80-х годов прошлого столетия.
Не считая себя пушкинистом, он был главным пушкинистом нашей страны, был сердцем всей пушкинской работы в нашей стране, потому что его отношение к А.С. Пушкину было особенным. (Встали 6 человек).
В исполнении учеников (имена, фамилии) звучит слово Д.С. Лихачёва о Пушкине.
Звучит слово Д.С. Лихачёва о Пушкине
/под “Романс” Г.В. Свиридова из музыкальных иллюстраций к пушкинской “Метели”/
1 ученик:
“Пушкин – это наше всё.
Почему именно Пушкин стал знаменем русской культуры, как Шевченко – украинской, Гёте – немецкой, Шекспир – английской, Данте – итальянской, Сервантес – испанской. И если бы пришлось определять день Праздника русской культуры, то лучшего дня, чем день рождения Пушкина, и искать бы не пришлось!
В истории русской культуры можно было бы назвать десятки имён не менее гениальных, но среди них нет имени более значительного для нашей культуры, чем имя Пушкина. Хотя понять русский характер нельзя без Пушкина, но этот характер нельзя понять и без Л. Толстого, без Достоевского, без Тургенева, а в конце концов и без Лескова, без Есенина, без Горького.
Так почему же всё-таки первым из первых возвышается в нашей культуре Пушкин?
Пушкин – это гений, сумевший создать идеал нации. Не просто “отобразить”, не просто “изобразить” национальные особенности русского характера, а создать идеал русской национальности, идеал культуры.
Пушкин – это гений возвышения, гений, который во всём искал и создавал в своей поэзии наивысшие проявления: в любви, в дружбе, в печали и в радости, в военной доблести. Во всём он создал то творческое напряжение, на которое только способна жизнь. Он высоко поднял идеал чести и независимости поэзии и поэта”.
2 ученик:
“Пушкин – величайший преобразователь лучших человеческих чувств. В дружбе он создавал идеал возвышенной лицейской дружбы, в любви – возвышенный идеал отношения к женщине-музе (“Я помню чудное мгновенье…”). Он создал возвышенный идеал самой печали. Три слова “печаль моя светла” способны были утешить тысячи м тысячи людей. Он создал поэтически мудрое отношение к смерти (“Брожу ли я вдоль улиц шумных…”). Он открыл возвышающее значение памяти и воспоминаний. Поэзия его полна высоких воспоминаний молодости. Воспоминания молодости сливаются с памятью истории. Никто из поэтов не уделял русскому прошлому столько произведений – и эпических, и драматических, и лирических в стихах, и лирических в прозе. Именно в воспоминаниях родится у Пушкина притягательный, горький образ прошлого и мудрые объяснения настоящего. Он создал основные живые человеческие образы русской истории, в представлениях о которых мы сохраняем некоторую традиционность, идущую от него. Это образы Бориса Годунова, Петра, Пугачева… Он создал их, как бы угадав в них основную коллизию русского исторического прошлого: народ и царь-деспот”.
3 ученик:
“Пушкин дал основное направление русскому роману XIX века – “усадебному роману”, как бы распределив в нем и основные роли: Онегин и Татьяна – это своего рода конфликтные центры, которые мы найдем у Гончарова, Тургенева”.
4 ученик:
“Пушкин в кратчайшей форме выразил основные достижения мировой поэзии, дал как бы символы наивысших достижений мировой литературы: “К Овидию”, “Из Катулла”, “Подражание Корану”, “Суровый Дант не презирал сонета…”, “Из Гафиза”, “К переводу Илиады”, “Из Анакреона”, “Подражание арабскому”, “Отцы пустынники и жены непорочны…”, “Песни западных славян” и гениальные по проникновению в самую суть художественных произведений “Сцена из Фауста”, “Каменный гость” и многое другое. Не случайно он считал Россию “судилищем” европейской культуры – ее истолкователем и ценителем”.
5 ученик:
“Возвышение духа – вот что характеризует больше всего поэзию Пушкина.
Могут спросить, как это согласуется с тем, что порой сам он мог быть “ничтожен” среди ничтожных? Всегда ли сам он в собственной жизни был так возвышен? Не нужно спрашивать. Это не должно нас интересовать. Цветы растут, и они прекрасны. Разве должны мы пачкать их огородной землей? Он сам творил свой человеческий образ, заботился о его простоте и обыденности. Это не следует забывать. Он хотел быть, “как все”.
И даже если бы Пушкин оказался застегнут в редингот проповедника на все пуговицы и крючки, - уверен, его поэзия лишилась бы известной доли своей притягательности. Поэт в какой-то мере должен быть “ничтожен” в жизни, чтобы поэзия его приобрела подлинное обаяние возвышенности. Как человек он не мог ходить на котурнах, ибо это создало бы непреодолимую дистанцию между ним и нами. Он играл в наши игры, чтобы суметь овладеть нами в чем-то самом значительном. Поэт непременно должен быть обыкновенен в жизни, чтобы его поэзия приобрела подлинное обаяние возвышенности. Творчество всегда преображение, всегда рождение из сора. На чистом мраморе не растут цветы. И “обыкновенность” Пушкина-человека среди обыденности других людей – другое, таинственное, носящее печать вневременности”.
6 ученик:
“Нам необходимо пройти хоть немного вместе с Пушкиным по путям, оставленным им для нас в своей поэзии. Он служит нам и в любви, и в горести, и в дружбе, и в думах о смерти, и в воспоминаниях. Это первый поэт, который открывается нам в детстве и остается с нами до смерти.
“Пушкин – это наше все”, - сказал о нем Аполлон Григорьев. И он был прав, потому что преобразующая и возвышающая сила поэзии Пушкина находит нас во все ответственные мгновения нашей жизни”.
Ведущий:
Дмитрий Сергеевич Лихачёв завещал, что “на Пушкине лучше всего учиться читать поэзию в драматургической, лирической или эпической форме”. Стихотворения А.С. Пушкина читают (имена, фамилии учеников):
Мелодекламация стихотворения “Фонтану Бахчисарайского дворца” (1824 г.) под Ноктюрн Ференца Листа “Грезы любви”
Мелодекламация стихотворения “Мадонна” под “AVE Мария” Шуберта.
Ведущий:
Дмитрий Сергеевич рассуждал о том, что “в Англии есть всемирно известный Шекспировский театр, а мы до сих пор не имеем театра нашего национального гения – Пушкина”. Он мечтал о создании в России театра, “в котором ставился бы Пушкин – один Пушкин или по преимуществу Пушкин”. И такой театр существует в нашей школе. И сейчас в исполнении юных актёров нашего театра мы увидим три сцены из повести А.С. Пушкина “Барышня-крестьянка”.
Инсценировка трёх эпизодов из повести “Барышня-крестьянка”
/Лиза и Настя.
Первая встреча Акулины и Берестова.
Алексей обучает Акулину грамоте./
Ведущий:
В 2000 году Фонд Сороса издал замечательную книгу Д.С. Лихачёва “Русская культура”. Пять тысяч библиотек нашей страны это великолепное и дорогое издание получили бесплатно. Мы счастливы, что в число этих пяти тысяч вошла и библиотека нашей Пушкинской школы.
В предисловии к этому изданию Джордж Сорос пишет: “Я расцениваю эту книгу как духовное завещание Д.С. Лихачёва, который является для меня самым ярким воплощением идеи человеческой открытости, терпимости, высокого гражданского сознания. Если бы меня сегодня спросили, что бы я хотел пожелать своим детям, я бы ответил: встретить на своем жизненном пути такого человека, каким был и остается для меня Дмитрий Сергеевич Лихачёв”.
В заключение нашей сегодняшней гостиной уместным будет вспомнить известное утверждение о том, что большой человек имеет право быть отраженным в ста зеркалах, и каждое из этих отражений существенно. Пусть наша гостиная – только одно из ста зеркал. Зато как велик человек, отразившийся в нем!
Литература
- Лихачев Д.С. Книга беспокойств/Статьи, беседы, воспоминания/. – М.: Издательство “Новости”, 1998.
- Лихачёв Д.С. Избранное: Мысли о жизни, истории, культуре/Составление, подготовка текста и вступительная статья Д.Н. Бакунина. – М.: Российский Фонд Культуры, 2006.
- Лихачев Д.С. Письма о добром и прекрасном/Сост. и общая ред. Г.А. Дубровской. –. Изд. 2-е, доп. – М.: Дет. лит., 1988.
- Лихачев Д.С. Русская культура. – М.: Искусство, 2000.
- Русское Возрождение. Независимый русский православный национальный журнал. – Нью-Йорк – Москва – Париж. – 2000. – 77/78.
- Геннадий Гоц. Рядом с академиком.//Литературная газета. – 2006. – № 47 (22 - 28 ноября). С. 7.