Звучит “Священная война” (муз. А.Александрова, сл. В.Лебедева-Кумача)
Ведущий 1:
Война. Сколько горя, сколько слез, сколько искалеченных, изломанных человеческих судеб! Не зарубцуются душевные раны, не сотрутся тяжелые воспоминания о народной трагедии. Пройдут годы, десятилетия, а память людская будет воскрешать события тех жестоких лет.
Сегодня перед нами пронесутся картины того времени. Три встречи, три истории любви, рассказанные российскими писателями – Вячеславом Кондратьевым, Виктором Астафьевым и Мустаем Каримом. Такие разные и вместе с тем такие похожие.
Звучит песня “Огонек” (муз.неизв.автора, сл. М.Исаковского).
Ведущий 2:
На улице полночь. Свеча догорает.
Высокие звезды видны.
Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.
Как долго ты пишешь его, дорогая.
Окончишь и примешься вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвется такая любовь!
………………………….
Теплее на фронте от ласковых писем,
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
И Родину слышишь,
Как голос за тонкой стеной…
Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.
И время такое придет:
Останутся грусть и разлука за дверью,
А в дом только радость войдет.
……………………..
И.Уткин. “Ты пишешь письмо мне”,1943
Сцена из повести. В. Кондратьева “Привет с фронта”
Медсестра:
Ранбольные… так мы называли наших подопечных, только что прибывших с фронта, пока не знали их имен и фамилий…
Я совершенно не помнила внешности Юры Ведерникова, бывшего “ранбольного”,
Когда в мае сорок третьего года совсем неожиданно получила от него первое послание, поразившее меня обращением на “Вы” и довольно связным изложением своих мыслей…
Юрий:
Привет с фронта! Нина, здравствуйте! Спасибо большое за письмо. Я, конечно, понял, что Вы ответили мне просто так, чтоб не обидеть меня. Ну какая другая могла быть причина, раз Вы меня совсем не помните?
…Мне уже 20лет, был дважды ранен, и у меня две награды – “звездочка” и “За отвагу”. Не вспомнили?
…Сейчас у нас на фронте затишье, но что-то томит, и настроение немного тоскливое. Вы знаете, ведь мы бодримся и в разговорах друг с другом, и в письмах родным, но умирать все-таки очень и очень не хочется. Особенно сейчас, когда весна…
Медсестра:
Это постоянное обращение – “Привет с фронта” - сейчас вдруг обрело для меня какое-то определенное звучание. Эти слоги – “при”, “ет”, “фро”, “та” - показались мне какими-то отголосками артиллерийской канонады, далекими звуками передовой…
Юрий:
У нас пока тихо. Конечно, постреливают наши и немецкие снайперы, два раза на дню накрывают нас фрицы минометным огнем, но у нас хорошие укрытия и потерь почти нет. Сейчас в очень голубом небе ноет “рама” - немецкий разведывательный самолет. Ноет, высматривает…
Вы спрашиваете – откуда я? Я жил на Урале, в Свердловске, там окончил десятилетку, оттуда и пошел в армию, но часто бывал в Москве, и мы с мамой за несколько дней обходили все московские театры.
Как только окончится война, я непременно приеду в Москву, и мы сходим в театр! (Берет девушку за руку.) Я часто представляю, как я держу Вас за руку и веду в партер, и мы слушаем какую-нибудь оперу, хорошо бы “Евгения Онегина”. Вы любите ее?
Звучит песня “Синий платочек” (муз. Ю.Петербургского, сл. М. Максимова).
(Юрий и Нина начинают вальсировать, на сцену выходит еще одна пара, которая постепенно заменяет предыдущую.)
Сцена из повести. В. Астафьева “Пастух и пастушка”.
Борис:
Люся! Ты знаешь, когда я был маленький, мы ездили с мамой в Москву. Помню театр с колоннами и музыку. Знаешь, музыка была сиреневая…Я почему-то услышал сейчас ту музыку, и как танцевали двое – он и она, пастух и пастушка. Лужайка зеленая, овечки белые… Беззащитные недоступны злу – казалось мне прежде.
Люся:
Я слышу твою музыку…
(Продолжают танцевать вальс)
Люся (останавливаясь):
Мне уже двадцать первый год!
Борис:
Мне самому двадцатый.
Люся:
Как заняли местечко фашисты, на постой к нам определился фриц один. Барственный такой. С собакой в Россию пожаловал… Одна девушка выпорола глаз вальяжному фрицу… Один только успела. Собака загрызла девушку… Перекусила ей горло разом, облизнулась и легла к окну…там! Там!
Борис:
На твоих глазах?!
Люся:
Поймали его партизаны… Повесили на сосне. Собака его выла в лесу… Грызла ноги хозяина…До колен съела. Дальше допрыгнуть не могла.
А вражина безногий висит в темном бору, стучит скелетом, как кощей злобный, и пока не вымрет наше поколение – все будет слышно его…
Борис:
Утомилась? Хочешь, я тебе мамины письма почитаю?
Люся:
Читай, читай.
Фоном звучит песня “Жди меня” (муз. М.Блантера, сл. К.Симонова).
Борис:
“Родной мой! У нас уже ночь. Морозно. Письма от тебя и сегодня нет. Как ты там? Слабая я женщина и больше жизни тебя люблю! Ты вот тут – я дотронулась до сердца рукою…Прости меня, прости. Надо бы какие-то другие слова, бодрые, что ли, написать тебе, а я не умею. Помолюсь лучше за тебя. Не брани меня за это. Все матери сумасшедшие. Жизнь готовы отдать за своих детей. Ах, если бы это было возможно!..
Люся:
Зачем войны? Зачем? За одно только горе матери…
Матери, матери! Зачем вы покорились дикой человеческой памяти и примирились с насилием и смертью! Ведь больше всех, мужественнее всех страдаете вы в своем первобытном одиночестве, в своей священной и звериной тоске по детям…
Борис:
Представь! Война кончилась, я приехал за тобой, взял на руки и несу на станцию на глазах честного народа, три километра, все три тысячи шагов!
Люся:
Нет, не так! Я сама примчусь на вокзал. Нарву большой букет роз. Белых, снежных. Надену новое платье. Белое. Снежное. Будет музыка. Будет много народу. Будут все счастливые…
Звучит песня “Дорога на Берлин” (муз. М.Фрадкина, сл. Е. Долматовского).
Сцена из повести М.Карима “Помилование”.
Леня Ласточкин:
Ну, Янтимер, кого я в медсанбате видел! Ангела небесного! Гляди в лицо и молись! Куда там Дева Мария! Родинка даже есть, на левой щечке, розовая. Вертится, что веретенышко. Из этого…на “д” как-то…
Янтимер:
Давлеканово? Дуваней?
Ласточкин:
Во-во. Из Давлеканово! А имя, ну прямо песня – Гуль-зифа!
Янтимер:
Влюбился, что ли? Даже глаза горят!
Ласточкин:
Что глаза? Глазки не салазки, их не удержишь. Эх, браток, мало ли, что глаза горят. Видит око, да зуб неймет. Я-то, может, залюбуюсь, да на меня не заглядятся. Разве слепая только…
Янтимер:
Ты уж так совсем себя не изничтожай.
Появляется Гульзифа:
Эй, бойцы! Кто тут? Помогите медсанбату вещи сложить! (Ласточкин и Янтимер помогают, ласточкин удаляется)
Гульзифа:
Спасибо! С земляком мне повезло.
Янтимер:
А ты откуда?
Гульзифа:
Из Давлеканово. Разве лейтенант Ласточкин не сказал? Взахлеб тебя хвалил, все уши прожужжал. Ты на артиста похож, который в кино Салавата Юлаева играл.
Янтимер:
Говорят…Толку мало, что похож…
Гульзифа:
И все же лучше на хорошего человека походить, чем на плохого. Янтимер…Имя у тебя красивое.
Янтимер:
Значит, мы с тобой одну воду пили, ты у истока, я в низовье, в Чишмах, в Карагуже. Знаешь, наверное, песню: “На Деме я родился, на Деме вырос я…”
Гульзифа:
Я письмо из дому получила, парень написал, нареченный мой, мы с ним обещание друг другу дали. Жених мой.
Янтимер:
Хорошо, коли написал.
Гульзифа:
Хорошо-то, хорошо, да не все. Ногу ему оторвало выше колена. Четыре месяца весточки не было. Теперь пишет: “Я калека, нога у меня не вырастет, и я тебе не пара”. Эх, Хабирьян, дурачок! Если, говорит, разлюбишь, так пусть сразу, ни капли винить не буду, лишь бы потом нам обоим вместе не каяться. Или так реши, или эдак, жду, говорит, ответа, но из жалости, лишь для моего утешения, не пиши. Ногу оторвало – вытерпел, надежда оборвется – тоже стерплю, меня не жалей. Себя жалей.
Янтимер:
Что же, хорошо все. Долг свой выполнил, домой живым вернулся, это хорошо. А ноги – они всякие бывают. Один на двух ногах еле тащится, другой и на одной пляшет. У нас в ауле зайчатник есть, Азнабай – агай. С гражданской вернулся, тоже одна штанина до колен пуста была. И что ж – краса аула, везде поспевает, любое дело в руках спорится, на охоту даже ходит. Их дом возле проулка, так дети все время там кишмя кишат.
Гульзифа:
Меня утешать не надо, Янтимер. Я ведь люблю его. Но зачем он мне такое письмо написал…безжалостное? Вот что обидно…
Янтимер:
Он настоящий мужчина, с судьбой говорит в открытую.
Гульзифа:
Спасибо, Янтимер. А то ведь я жалеть уже начала Хабирьяна. Боялась, как бы жалость эта не захватила всю душу. Возьму и напишу сейчас письмо, каждую букву бисером вышью: “ Не опускай крылья, пусть тебе опорой будет моя любовь. Все равно ты мой! И никому другому тебя не отдам!”
Янтимер:
Так и напиши. И не бойся. Счастливы будете.
Звучит песня “Темная ночь” (муз. Н.Богословского, сл. В.Агатова).
Ведущий 1:
Если будешь ранен, милый, на войне,
Напиши об этом непременно мне.
Я тебе отвечу
В тот же самый вечер.
Это будет теплый, ласковый ответ:
Мол, проходят раны
Поздно или рано,
А любовь, мой милый, не проходит, нет!
И.Уткин. “Если будешь ранен…”, 1941
Юра:
Дорогая Нина! Наверное, от меня долго не будет писем. Пора начать гнать фашистов дальше. Сейчас, когда скоро пойдем в бой, Вы должны знать, что пойду я с радостью и верой, что все будет хорошо. Я твердо уверен, что мы увидимся, что сходим еще в Большой театр и я буду держать Вашу руку в своей. Не может же быть, чтобы этого не случилось? Правда?
Медсестра:
Я читала Юрино послание, а внутри меня какой-то голос продолжал твердить: это последнее письмо, это последнее письмо…
Шли дни, недели…Прошел месяц…До сих пор мне не хочется верить, что Ведерникова убили, что его жизнь, частица которой прошла передо мной в его письмах, оборвана войной.
Мне кажется, он жив.
А я сохранила его письма, и вот это последнее лежит сейчас передо мной.
Привет из юности, Юра…
Звучит песня “В землянке” (муз. К.Листова, сл. А.Суркова).
Ведущий 2:
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это – другая.
Это значит… сырая земля.
Это значит, дубы-нелюдимы
Надо мною грустят в тишине,
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с Родиной мне.
Только вам я всем сердцем и внемлю,
Только вами и счастлив я был:
Лишь тебя и родимую землю
Я всем сердцем, ты знаешь, любил.
И доколе дубы-не6людимы
Надо мной не склонятся, дремля,
Только ты мне и будешь любимой,
Только ты да родная земля!
И.Уткин. “Если я не вернусь, дорогая…”, 1942