Понятие "судьба" по праву занимает центральное место как в осмыслении сущности человека, так и в определении путей развития культуры и цивилизации. Оно неизбежно является одним из центральных объектов исследования в философии жизни. Его невозможно изучать теми рациональными методами, которые используются философами для поиска человеческой сущности. Жизнь человека – это не только область чистого разума, она наполнена эмоциями, волнениями, это – сфера существования, а не сущности. Именно в сфере существования становится значимым такое понятие, как “судьба”.
Поверье о предопределении судьбы является мифологическим, образным выражением идеи о неизменности законов мироздания и природы. Как известно, архетипы – это всеобщие образы поведения и мышления, универсальные образцы коллективного бессознательного, не подвергшиеся сознательной обработке, “априорно формирующие активность воображения” [1]. Архетипы, или мифологемы (содержание понятия близко архетипу), лежат в основе общечеловеческой символики, выявляются в мифах и верованиях, сновидениях, произведениях литературы и искусства. Можно даже сказать, что совокупность архетипов образует собой основное содержание мифологического сознания.
Мифологическое мышление нередко отождествляло понятие судьбы с женскими божествами (у греков триада женских образов – Мойры, у римлян – Парки). Согласно учению кармы, судьба – это творение самого человека. Слова со значением “судьба” могли соотноситься с астральной символикой (звезда, небо). Представление о судьбе неразрывно связано с такими понятиями, как “ткать, соединять” (судьба изображается как нить, связывающая “верхний” и “нижний” миры). Интересно соотношение значений “судьба” – “время”. Понятие судьбы может также соотноситься с рукой, деревом, лбом человека: согласно мифологическим представлениям, судьба записана на ладони руки, на деревьях, а также на лбу человека [2].
Этот архетипический перечень кажется пёстрым и неопределённо широким, но он показывает, что само понятие судьбы является многомерным и сопрягается с вещным миром. Это позволяет отнести понятие судьбы к архетипу, символизирующему изначальную укоренённость человека в мире вообще и в социуме в частности.
Идея судьбы – одна из важнейших экзистенциалов человеческой жизни. Она возникает уже в первобытном обществе, в те далёкие времена, когда человек только начинал осознавать и переживать зависимость своей жизни от окружающей его природы и от поведения своих сородичей.
“Смыслы судьбы как мифологемы имеют несколько уровней. Первый из них обнаруживается в мифах, повествующих о духах и божествах, олицетворяющих силы, влияющие на жизнь человека… Второй смысловой уровень мифологемы “судьба” содержит, по крайней мере, три инвариантных смысла. Во-первых, судьба как часть, доля, во-вторых, судьба как речь, слово и, в-третьих, судьба как суд” [3]. Если эти уровни расположить в горизонтальной проекции, то они будут располагаться так: доля, речь,суд.
В рамках данной работы нас интересует третий инвариантный смысл – “речь”, или “рок”. В русском языке “рок” от “rekti” – "речь". При этом “рок” в значении “судьба” оказывается тесно связанным с предикатом “предсказанное”. Это попытка понять судьбу.
Конечно, в основе мифологемы "судьба" как речи лежат осознанные представления людей о силе воздействия слова на жизнь человека и его ценностные ориентации. В мифологеме "судьба" рок – это даже и не человеческая речь как таковая. Это голос богов и космоса, засуживающих человека и заставляющих его действовать так, как того хочет целое. Случится то, что сказано космосом и его персонификаторами – богами, олицетворяющими безликую природу. Еще Сенека заметил, что судьба ведет послушного и силой влечет непокорного. Мифологическая судьба не оставляет место свободе. Не человек выбирает, а его выбирают. Человек не имеет голоса, его задача – слушать голос богов.
Присутствие мифологемы судьбы, несомненно, прослеживается и в балладе А.С. Пушкина “Песнь о вещем Олеге” (1822), и в повести О.И. Сенковского “Смерть Шанфария” (1827). Эти произведения своими корнями уходят в народно-национальные источники Запада и Востока – поэтическое переложение легенды о смерти Олега и перевод арабской повести. Совершенно очевидно, что авторов интересовала не история. Они пытались выяснить глубинные экзистенциональные основы людей разных менталитетов.
Пушкин использовал “Повесть временных лет”, составленную около 1113 г. монахом Нестором. В основу своего труда он положил Начальный летописный свод, которому, в свою очередь, предшествовали более ранние летописные своды. Речь идёт о дохристианской Руси. В повести Сенковского речь идёт о доисламской Аравии, об аравитянах, ещё не принявших религии Мухаммеда. Сенковский считает, что истинная поэзия арабских племён существовала до пророка Мухаммеда. “В основе лежит здесь легенда про знаменитого героя и поэта доисламской Аравии, но в совершенно вольном изложении; переводом считать её никак нельзя” [4]. Сенковский исходил из различных преданий о подвигах древнеарабских героев и о знаменитых битвах племён.
В данном исследовании нам интересны эти произведения в парадигме “Запад – Восток”, которая выражает дихотомию поляризованного целого всемирной культуры.
“Самое главное – ощущать эмоции, любить, надеяться, трепетать, жить” – так считал Огюст Роден, представитель западной цивилизации. “Лучше пребывай в центре своего существа; ибо чем чаще ты его покидаешь, тем меньше ты учишься”, – противоречил ему Лао-Цзы, представитель восточной цивилизации. Противопоставление Востока Западу, как систем ценностей, культурных представлений, политических интересов, имеет длительную историю, в которой роль этих противостоящих векторов оппозиции, нередко менялась, но всегда имела ощутимую значимость.
Если Запад ассоциируется с индивидуализмом, с ценностью каждой человеческой личности, с главенством закона, то Восток – с приоритетом идеи, государства, с главенством руководящей личности вождя. Это различные социокультурные парадигмы, на протяжении веков и тысячелетий сосуществующие между собой. Они борются друг с другом, взаимодействуют и влияют одна на другую, но в процессе противостояния так и не преодолевают семантического параллелизма. Примером этому служат произведения Пушкина и Сенковского, обнаруживающие идею судьбы.
В результате исследования мифологемы судьбы в этих произведениях можно сделать следующий вывод: как бы далеко ни отстояли друг от друга культурно-смысловые системы Запада и Востока, они связаны между собой, по крайней мере, совокупностью различительных принципов или набором критериев и принципов, согласно которым Восток и Запад оказываются сопоставимы. И в то же время как бы тесно ни сближались между собою Запад и Восток, всегда найдутся ценности и нормы взаимоисключающие, предельно поляризующие семантические поля Востока и Запада. Даже применительно к одному культурно-целостному объекту наблюдения или научного изучения можно говорить об амбивалентности представленных в нём западных и восточных начал.
Известно, что Пушкин был суеверным человеком. За десять лет до последней дуэли Пушкин написал П. Вяземскому: “Судьба не перестаёт с тобою проказить. Не сердись на неё, не ведает бо, что творит. Представь её огромной обезьяной, которой дана полная воля. Кто посадит её на цепь? Не ты, не я, никто. Делать нечего, так и говорить нечего” [5]. Вероятно, Александр Сергеевич имел в виду обезьяну большую, бесхвостую. Её почитали в Древнем Египте, Африке, Индии и Китае. Способности обезьян имитировать человеческое поведение широко использовались для высмеивания тщеславия и глупости. Обезьяны вообще символизируют низшие силы, тьму или бессознательную активность. Древние люди верили, что эта бессознательная сила может разрушить жизнь человека. Если русское слово “обезьяна” прочитать как бы по-арабски, опустив гласные, то получим сакральное (скрытое) значение слова – “обладатель знания”.
Легенду о смерти Олега Пушкин знал с юности, и её драматизм поразил воображение поэта. Но, используя эту легенду, он переработал её, выделив мотив привязанности князя к своему коню и добавив новый образ “вдохновенного кудесника”, который имеет особую значимость.
Согласно летописи, Олег совершает поход на Царьград, столицу греческой империи. Он велит вытащить корабли на сушу, поставить их на колёса и поднять паруса. Видя, как на их город посуху движутся морские суда, греки в ужасе соглашаются немедленно выплатить любую дань. Правда, они предпринимают попытку изменить ход войны в свою пользу и выносят Олегу в знак мнимого гостеприимства отравленные пищу и вино. Хитрость не удаётся – Олег не принимает угощения.
С того времени прозвали Олега “вещим” (мудрым). И не только за то, что угадал вино с ядом, но и за умение предвидеть ход событий и управлять ими, за удачливый исход великой военной компании. Кроме этого, имя Олег (так по-славянски звучало скандинавское имя Хельги) – значит “священный”, следовательно, обладающий даром предвидения.
В христианской мифологии мифологема судьбы пережила инволюцию. Идеологическое господство богословия обрезало поле значений “судьбы”, сведя их к минимуму, точнее, к одному-единственному, являющемуся следствием монотеизма. Если язычество, как многобожие, исходило из многозначности “судьбы”, понимавшейся и как необходимость, и как случайность, и как то, что предопределено, и стоящей даже над богами, то христианство принципиально ограничило понятие судьбы: оно заменяет его понятием божественного предвидения” [6]; оно “противопоставило идее судьбы веру в осмысленное действие “провидения” [7]. Ф. Ницше замечает: “Что означает “нравственный миропорядок”? Что воля божия раз и навсегда предписывает человеку, что ему делать и чего не делать. Что ценность народа и отдельного человека измеряется степенью послушания их богу. Что в судьбах целого народа и отдельного человека во всем царит воля бога, который карает и вознаграждает по мере послушания ему” [8].
Олег вернулся в Киев во славе, и все почитали его вещим, не зная, какая судьба ждёт этого удачливого князя. Да и сам князь, казалось, забыл о своей судьбе, а она некогда – ещё до похода на греков – была предсказана ему языческим прорицателем, который “в мольбах и гаданьях” провёл свой век. Князь должен был принять смерть от любимого коня.
Древние славяне верили в языческих богов. Особенно они почитали Перуна, бога молнии и грома. По преданию, богам служили волхвы, которых иначе называли кудесниками, волшебниками (кудесник, чудесник – от слова “чудо”). Считалось, что кудесники осуществляют волю богов, вдохновляются ими (“вдохновенный кудесник”) и могут предсказать будущее (“заветов грядущего вестник”). Их гаданьям и предсказаньям верили и с кудесниками советовались, особенно в трудных случаях жизни, например перед войной.
Название славянских жрецов – волхвов – родственно имени скотьего бога Волоса (или Велеса). Травы, кусты, цветы, деревья называли “волосами земли”. “С культом Велеса связано понятие “волхвы”, так как корень этого слова также происходит от “волохатый”, “волосатый”. Волхвы при исполнении ритуальных танцев, заклинаний, обрядов в древности одевались в шкуру (длаку) медведя или другого животного” [9]. Но оно родственно также и скандинавскому наименованию провидицы – в льва. Когда-то, в глубокой древности, родственные индоевропейские народы одинаково обозначали своих жрецов-провидцев, чьё сверхъестественное знание было причастно тайнам преисподней.
Олег, услышав предсказание, сначала “усмехнулся”, “…однако чело // И взор омрачилися думой”. Князь был язычником и поэтому велел отправить коня пастись на вольные пастбища. Князя ведёт то, что Пушкин называл “презрением к судьбе”, качеством, менее всего присущим языческому миросозерцанию. После похода князь вспомнил о любимом скакуне, но ему ответили, что коня нет в живых. Прорицания оказались ложными: конь умер, а князь жив. Он поехал посмотреть на кости любимого животного, “…тихо на череп коня наступил”, но “Из мёртвой главы гробовая змия // Шипя между тем выползала”.
“Нестор-летописец, христианский монах, записал эту легенду в летописи, потому что хотел показать: языческий князь не мог быть вещим, ведь он не мог предвидеть даже собственной судьбы. Но учёные обратили внимание на другое: конский череп, равно как и сам князь, и змея – хтоническое животное, символ смерти, связаны с культом Волоса, скотьего бога, бога преисподней и хранящегося там богатства. Вещий Олег был поклонником Перуна, и Волос отомстил ему” [10].
Это судьба победила человека. Перун – Небесный бог, чьи атрибуты – гром и огненная стрела молнии, поэтому у волхва “правдив и свободен … вещий язык, // И с волей небесною дружен”. Вот откуда предсказание, пророчество. А Велес – бог Нижнего царства, предстающий то в образе медведя, то в виде змея. В славянской мифологии считался защитником мёртвых. Поединок Перуна и Велеса – “основной миф” у многих народов мира.
Психобиологические и социологические аспекты представлений о судьбе в значительной степени объясняются их сопряжённостью с оппозицией мифологического сознания “жизнь – смерть”. Вот откуда в славянской мифологии змея, череп, лошадь. Как символы, они отражают глубины человеческого сознания и подсознания.
В символическом списке змея считалась находящейся в постоянном контакте с тайнами земли, вод, тьмы и загробного мира. Это эмблема смерти и хаоса. В западном фольклоре символизм змеи по большей части отрицательный. Христианская традиция представляла змея как врага человечества и даже индифицировала его с сатаной. Поэтому в западном искусстве змея стала основным символом зла, греха, искушения или обмана.
Наиболее очевидный символ смерти и смертности – череп. Однако в языческой Европе имел более сложное значение – “средоточие интеллекта, духа, жизненной энергии и части тела, наиболее стойкой к разложению” [11].
По древним поверьям, лошадь знала тайны загробного мира, земли и циклы её развития. Легенды и фольклор часто наделяют лошадей магической силой предсказания.
Это ещё раз подтверждает сопряжение мифологемы судьбы с оппозицией “жизнь – смерть”. Да и в названии арабской повести О.И. Сенковского есть слово “смерть”. Судьба выступает как способ реализации божественного в человеческом, как земной (временный) аналог небесного (вечного, бессмертного). В большинстве традиций смерть, как и рождение, – обязательный компонент представлений о судьбе. В древнеарабской мифологии судьба нередко трактуется как предопределённая каждому человеку смерть.
Судьба может быть и подвластна богам, ассоциироваться с их волей, и, напротив, властвовать над ними. Этим двум вариантам соответствуют формулы, приводимые Геродотом: “Не может человек отвратить то, что должно совершаться по божественной воле”, “Предопределённого судьбой не может избежать даже бог”.
В доисламских представлениях арабов, как и у славян, формируются понятия судьбы как времени, неодолимое течение которого определяет всё сущее в мире. “Заветы судьбы неизбежны: стрелы её достигают человека на высотах Тудыха и в глубоких долинах Веджры” – констатирует повесть “Смерть Шанфария”.
Во многих языках наблюдается употребление термина “время” в значении предустановленного (назначенного) срока, рокового момента, а также соотнесение счастья со временем, а несчастье – с безвременьем. Судьба соединяет прошлое и будущее. Шанфарий, знаменитый герой, любил “прекрасную Дальфу”, и она любила его. Это был счастливый союз. “Но что значит счастье человека?..” – спрашивает повествователь.
Поколение Саламан напало на поколение Азд, к которому принадлежал Шанфарий. Саламанцы опустошили шатры, собрали обильную добычу и угнали с собой множество скота. Во время нападения были взяты в плен пятьдесят дев. В их числе оказалась Дальфа. Поклялся тогда герой “Всевышним Существом, создавшим степи и горы”, что убьёт он сто развратных “сынов Саламановых”. В течение трёх лет он уничтожил девяносто девять человек. Клятва была уже почти реализована, тогда он вспомнил прекрасную Дальфу. Шанфарий отправил своего друга Селика в стан врага с целью разведать планы саламанцев. Верный друг выполнил задание и предупредил Шанфария об удобном случае спасти любимую.
Но Шанфарий опечалился: старая колдунья Ханса предсказала ему потерю друга и любовницы. Во всём виновным будет сам Шанфарий, и в том числе и в своей собственной гибели. Не поверил Селик “пустословию старой обманщицы”, убедил друга в том, что именно боги благоприятствуют намерениям Шанфария. Дальфа была спасена. Во время бегства от врагов молодые люди оказываются окружёнными, и Шанфарий, не узнав друга, убивает его. Это был сотый враг. Так Шанфарий исполнил свою клятву. Но пока он её произносил, злобный Асир, предводитель саламанцев, пронзил его копьём. “Определение судьбы неизбежны! Когда наступит роковое время, напрасно человек ухищряется избежать гибели: если он уклонится от смерти в одном месте, встретит её непременно в другом”. Во время гибели Шанфария не стало и Дальфы. “Так сбылось предсказание Хансы”. Но через несколько лет Асир проезжал через то место, где был убит поэт и воин. Он увидел череп Шанфария и с презрением пнул его ногой, но в то же время осколок черепа вонзился ему в ногу. Через несколько дней Асир умер – свершилась клятва Шанфария. Таков финал повести Сенковского.
Причиной смерти пушкинского легендарного князя Олега тоже является череп его любимого коня, который также был потревожен бывшим хозяином. Символ смерти и здесь сыграл свою роль.
Мифологема судьбы в повести “Смерть Шанфария” позволила провести аналогию с поэтическим произведением в жанре баллады, принадлежащем перу А.С. Пушкина, несмотря на то, что в первом случае за основу были взяты арабские источники, а во втором был использован летописный рассказ.
“Эпичность” и “поэтичность” – вот что объединяет эти два произведения. Если “Смерть Шанфария” – повествовательная лирика, или поэтический нарратив, то “Песнь о вещем Олеге” – стихотворная повесть. В основе того и другого произведения лежит сюжет, данный в то же время в единстве с лирическим раскрытием материала. “Песнь..” прославляет легендарного князя Олега, а “Смерть Шанфария” – восточного героя и поэта Шанфария.
Князь Олег, представитель западной культуры, – это победитель, который вышел живым из сложнейших и опаснейших ситуаций и получивший свою награду здесь, на Земле. Вероятно поэтому народ, а потом и Пушкин, не помня реальной смерти “могучего Олега”, приложил мировой фольклорный мотив к биографии князя, по-своему дополняя и даже не нарушая образ “вещего” героя.
Легенда о предсказанной смерти Олега имеет параллели в сказаниях разных народов, в том числе и очень близкие, в которых фигурируют и любимый конь героя, и змея. В сербском сказании такая же смерть, как и к Олегу, приходит к турецкому царю. В исландской “Саге об Одде Стреле” рассказывается о могучем герое, который больше доверял своим силам и силе своего оружия, чем жертвоприношениям. В те времена провидцы-вёльвы бродили из дома в дом и кормились там, совершая прорицания. Но Одд не поднялся со своего ложа, чтобы встретить вльву, и даже пригрозил ей палкой, если та осмелиться предсказывать его судьбу без согласия героя. Оскорблённая провидица всё же предрекла ему долгие годы. Он будет странствовать из страны в страну и повсюду прославится, но в конце концов вернётся туда, где получил прорицания, и погибнет от змеи, что выползет из черепа коня по имени Факси.
Тогда Одд вывел из конюшни своего несчастного скакуна и убил его. После этого он действительно совершил много подвигов и вернулся домой. Он уже стал насмехаться над давним прорицанием, но тут увидел гигантский конский череп, из-под которого выползла змея и ужалила героя в ногу.
В настоящее время одни исследователи считают, что Олег и Одд – один и тот же человек. Другие даже опровергают сам факт существования этого викинга.
Основной же мотив саги остаётся неизменным: герой думает, что он избавился от предсказанной судьбы и ведёт себя вольно и даже вызывающе; но выясняется, что предсказание он понимал слишком буквально, и его последующие поступки ведут только к исполнению предсказания. Мифологема судьбы предстаёт перед нами как универсальное космическое начало, стоящее над богами и отождествляемое с мировой необходимостью или мировой справедливостью.
Витязь Шанфарий, представитель восточной культуры, – победитель, ценою своей жизни отстоявший общепризнанные ценности, его награда не на Земле, а в памяти потомков или на небесах. “Имя его поражало ужасом отважнейших витязей пустынь наших. Его стихи повешены были на золотой цепи в священном храме Каабы. Сто поколений исчезло с поверхности земли, но стихи Шанфария повторяются храбрыми сынами степей и красавицами Хеджаза…”
Особо хочется отметить, что в “Песне о вещем Олеге” и “Смерти Шанфария” между героями и судьбой существует дистанция. Это образуемое этическое пространство оставляет возможность выбора, возможность отодвинуть или приблизить роковое сцепление обстоятельств. Таким образом, в мифологеме “судьба” имплицируется возможность выбора: герой может покориться возвышающейся силе (“фаталистическая” точка зрения на судьбу) либо бежать от неё, вступить с ней в единоборство и пасть под её ударами (“активистская” точка зрения на судьбу).
Таким образом, обнаруживает себя вертикальная проекция мифологемы судьбы – “фаталистическая” и “активистская”. Князь Олег отказывается от своего коня, надеясь избежать участи судьбы, а Шанфарий, убив своего друга, радуется, что исполнил клятву. “Он не знал, что ему не суждено было исполнить сию клятву при жизни!” Активное понимание судьбы героями – это особое осознание судьбы, которое оставалось в латентном фонде ценностей общего мировоззрения, “коллективного неосознанного”, как некоторая отложенная историей возможность. Интересно, что позже эта модель судьбы, которая таилась в культурной памяти людей, сыграла свою роль в процессе античного и христианского наследия и обогатила ментальную вооружённость как Запада, так и Востока.
Сходство между героями-победителями и двумя произведениями, одетыми в совершенно разные формы, намечается, главным образом, по тождественно развивающейся сюжетной линии – роковой предопределённости, и никакие предосторожности не способны отвести знамение судьбы.
Даже чья-либо убеждённость в том, что учения Запада и Востока основаны на диаметрально противоположных точках зрения, не означает их крайнего и жёсткого разделения. Внимательное изучение прозаической поэмы “Смерть Шанфария” О.И. Сенковского и стихотворения “Песнь о вещем Олеге” А.С. Пушкина позволяет понять, что они выражают в основе своей универсальное представление о жизни, а значит, и о судьбе. Интернациональное и национальное находятся в единстве, определяемом единством мирового исторического и литературного процессов
Если считать объектом исследования мифологему судьбы, а субъектами – Пушкина и Сенковского, то, благодаря своим произведениям “Песнь о вещем Олеге” и “Смерть Шанфария”, они представили отношение западного и восточного человека к идее судьбы, помогли понять образ мышления и менталитет людей поляризованного целого. В результате исследования была выявлена инвариантность мышления князя Олега из языческой Руси и витязя Шанфария из доисламской Аравии. Эта общность составила объективное содержание этих восприятий, так как инвариантность служит основой адекватного отражения сущности объекта.
Примечания
[1] Философский энциклопедический словарь. – М., 1989. С. 42.
[2] Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. – М., 1996. С. 312.
[3] Денисов С.Ф. Судьба как экзистенциал и мифологема // Вестник Омского университета, 1999. Вып. 4. С. 58-62.
[4] Крачковский И.Ю. Источник “Витязя буланого коня” и других восточных повестей Сенковского. Труды ВИИЯ. № 2. 1946. С. 24.
[5] Письмо А.С. Пушкина П.А. Вяземскому // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. / АН СССР. Ин-т русск. лит. (Пушкинский дом). Л., 1997-1999. Т. 10. С. 52.
[6] Краткая философская энциклопедия. М., 1994. С. 442.
[7] Аверинцев С.С. Судьба // Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 663.
[8] Ницше Ф. Антихристианин // Сумерки богов. М., 1989. С. 42.
[9] Славянская мифология. Словарь-справочник. М., 1998. С. 23.
[10] Петрухин В.Я. Мифы древней Скандинавии. М., 2001. С. 404.
[11] Трессиддер Дж. Словарь символов. М., 1999. С. 409.