….В пьесе “Гроза” Островский еще раз
“ударил
по болячке”, до него пропущенной в литературе, –
по купеческому быту…
Огарев
О пьесе Островского спорят с тех самых пор, как она появилась на сцене, и до настоящих дней; снова и снова ее ставят в театрах, отыскивая новые режиссерские трактовки.
Сразу же после премьеры спектакля возник “спор городов” о том, с каким из них связаны события, изображенные драматургом. Например, жители Костромы рассказывали об Александре Клыковой, купеческой жене, тайно любившей местного почтового служащего. Замученная преследованиями деспотичной свекрови, от которой не мог защитить ее добрый, но слабовольный муж, она утопилась в Волге.
Костромичи настолько были уверены в том, что Островский в своей драме изобразил это трагическое происшествие, что на первых представлениях “Грозы” костромские актеры гримировались под Клыковых. Однако выяснилось, что драма была закончена Островским за месяц до происшествия, случившегося в этой семье.
Фактически в пьесе отразились впечатления от путешествия по Волге, предпринятого Островским весной 1856 года в составе экспедиции, изучавшей быт жителей Поволжья. Поэтому можно утверждать, что образная система драмы “Гроза” повторяет общественную и семейную модель купеческого мира, доминантой которого являются такие купцы как Марфа Игнатьевна Кабанова и Савел Прокофьевич Дикой. Именно они определяют нравственный климат в городе Калинове.
Неслучайно первое появление Марфы Игнатьевны перед зрителями как бы подготавливает рассказ Кулигина: “Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!…”. Эти нравы контрастируют с волжскими красотами, противостоят им; недаром все, кто страдает от жестокости, затхлости, “дикости” калиновского мира обращают свой взгляд к природе. “Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется”, – это почти первые слова, которыми открывается пьеса. Произнесенные все тем же Кулигиным, они заставляют зрителя и читателя задуматься, почему же “большую привычку нужно…иметь”, чтобы жить в этом приволжском городе.
Далеко не всем такое под силу. Ведь, например, Дикому ругаться “везде место”; он “ни за что человека оборвет”. Единственный человек в пьесе, стоящий ниже на социальной лестнице, перечит этому самодуру – его работник Кудряш: “…уж я перед ним рабствовать не стану”. Кудряш сам объясняет, в чем состоит его умение общаться со своим хозяином: “…я его не боюсь, а пущай же он меня боится…он – слово, а я – десять…”. А была бы возможность, Кудряш и физически бы Дикого проучил: “Мало у нас парней-то на мою стать, а то бы мы его озорничать-то отучили”.
Уже в первом явлении мы рядом с именем Дикого слышим другое – Кабаниха. Именно она “соперничает” с Диким в самодурстве, правда, эта купчиха гораздо изощреннее в издевательстве над домашними и окружающими: “…все под видом благочестия…”.
Итак, духота калиновских нравов, которые Кулигин определил как “жестокие”, налицо. Но большинство калиновцев относятся к своему городу терпимо и даже чувствуют себя в нем уютно, особенно, послушав рассказы странницы Феклуши; по ее словам, вокруг Калинова творится невообразимое: Литва “на нас с неба упала…и где был какой бой с ней, там для памяти курганы насыпаны”. Там живут люди “с песьими головами”, там вершат свой неправедный суд “салтан Махнут персидский и салтан Махнут турецкий”. Все ее рассказы о большом мире выстроены так, что они целиком ложатся в концепцию патриархального сознания, где центр мирозданья – благочестивый город Калинов: “…В обетованной земле живете! И купечество все народ благочестивый”.
Оказывается, Калинов – прибежище праведников: как “салтан Махнут” ни рассудит – все неправедно, а как ни рассудят калиновцы – все праведно. И они будут судить Катерину за любовь, которая превращает героиню из одной из калиновцев в личность, противостоящую рабству. Становится понятной природа социального конфликта в драме. Мир, существующий по законам лжи, лицемерия ( “…по мне – делай, что хочешь, лишь бы все шито-крыто было…”), самодурства, жестокости сильного по отношению к слабому, искажающий душу человека, определяет этот конфликт.
Почему же мир купцов так беспощаден к инакомыслию? Ответ найти несложно. Патриархальный мир обречен, он на грани распада и осужден временем, этого страшатся защитники “старины”: “Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние…”, – горюет Феклуша. Постулаты “Домостроя”, на которых базировалась патриархальная семья, устарели: нет больше мужа – главы и защитника. “Да я, маменька, и не хочу своей волей жить…”, – убеждает Кабаниху ее сын Тихон. Требование беспрекословного подчинения главе семьи как опытнейшему и мудрейшему переродилось в хамское подавление чужой воли, в ощущение бесконечной вседозволенности. “Ну какой ты муж? Посмотри на себя! Станет ли тебя жена бояться после этого?” – учит Кабаниха сына.
Именно поэтому эта героиня страшна не верностью старине, а самодурством “под видом благочестия”. Кто может противостоять этой силе? В пьесе смогла только одна героиня, Катерина. Ее поступок, самоубийство, – это страшный вызов всем самодурам Калинова, для которых мнимое благочестие – непререкаемая основа. Недаром в последней реплике Кулигина соединились и проклятья всем, кто ее погубил, и пробуждение от былой покорности (“Нечего делать, надо покориться!…”).
Очень важны в этом плане слова Тихона, завершающие пьесу: “Вы ее погубили!…Хорошо тебе, Катя!…”. Не любовная интрига важна автору – он заставляет задуматься над жизнью, где живые завидуют мертвым, да каким – самоубийцам!
Так автор в пьесе, завершающий ранний период своего творчества, “ударил” по самодурному купеческому миру, в котором назрела необходимость перемен.