"Совесть обязывает помнить…" (семинар с элементами дискуссии)

Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война
Ведь эта память – наша совесть,
Она как воздух нам нужна.
В.Воронов

Цели учебного занятия:

• На основе широкого и разностороннего исторического материала, способствовать созданию яркой и всеобъемлющей картины борьбы народов мира с угрозой фашистского порабощения. Акцентировать античеловеческую сущность Холокоста, нацистского нового порядка;
• Способствовать ориентации личности школьника на гуманистические и демократические ценности;
• Показать, что в любой войне главное место занимает человек;
• Способствовать проявлению чувств патриотизма, сопереживания, отрицания насилия, неприятия зла;
• Развивать навыки работы с документами, источниками личного происхождения, дополнительной литературой, умения оценивать, анализировать изучаемый материал.

Оборудование урока: карта “Великая Отечественная война”, фрагменты фильма “Список Шиндлера” (реж. С.Спилберг.); раздаточный материал: наборы документально-методических комплексов, в которые включены опорный конспект урока, заполняемый учащимися в ходе урока; выдержки из документов, мемуаров, хронология событий, фотодокументы.

План занятия.

1. “Окончательное решение” еврейского вопроса (анализ источников, дискуссия).
2. “Из дневника…” (работа с источником личного происхождения, анализ, дискуссия).
3. Руки матери (беседа с элементами обобщения и драматизации).

Погружение в проблему.

В 2010году мир отметил 65-летнюю годовщину окончания Второй мировой войны, Великой Отечественной войны. Одной из самых страшных трагедий в истории человечества. На оккупированных нацистами территориях проводилась политика физического уничтожения представителей так называемых “низших рас”. Первой жертвой нацистского геноцида стал еврейский народ, убиты и умерщвлены миллионы русских, украинцев, белорусов, цыган и представителей других народов СССР и европейских стран.

Включается видеоряд (1,5 мин) на фоне аудиоряда состоящего из коротких фрагментов переходящих друг в друга: “Вставай страна огромная!”, топот сапог с возгласами “Зиг, Хайль!”, немецкой речью – отрывком из письма немецкого офицера, переводимой диктором. Аудиоряд завершается отрывком из 7-ой “Ленинградской” симфонии Д.Шостоковича.

I. “Окончательное решение” еврейского вопроса (анализ источников, дискуссия).

Сейчас я говорю об эвакуации евреев, истреблении еврейского народа. Говорить о таком просто. "Евреи будут уничтожены, – так говорит каждый член нашей партии, – разумеется, это ведь один из пунктов нашей программы: искоренение евреев, истребление их – и это будет сделано"

... Большинство из вас здесь знает, что это такое видеть 100 или 500, или 1000 уложенных в ряд трупов. Суметь стойко выдержать это (за вычетом отдельных случаев человеческой слабости) – и сохранить в себе порядочность – именно это закалило нас. Это славная неписаная страница нашей истории, которая так и не будет написана.

Эймен: Скажите, знаете ли Вы, сколько всего человек было уничтожено и ликвидировано оперативной группой "D" за период Вашего руководства?
Олендорф: С июня 1941 по июнь 1942 года оперативные команды сообщили, что уничтожено примерно 90 тысяч человек.
Эймен: Скажите Трибуналу подробно, как проводились эти массовые казни?
Олендорф: Местная оперативная команда пыталась учесть всех евреев и объявила регистрацию. Регистрацию проводили сами евреи... Евреев после регистрации собирали в одно определенное место. Оттуда их позднее перевозили к месту казни. Как правило, местом казни был противотанковый ров или просто яма. Казни осуществлялись по-военному, по команде.
Эймен: Скажите, пожалуйста, все жертвы: женщины, мужчины и дети – казнились одинаково?
Олендорф: До весны 1942 года одинаково. Затем последовал приказ от Гиммлера, что в будущем женщины и дети должны уничтожаться только в душегубках.
Эймен: А как женщины и дети подвергались казни раньше?
Олендорф: Так же, как и мужчины: их расстреливали...
Никитченко: По каким мотивам истребляли людей?
Олендорф: Был приказ о том, что еврейское население должно быть полностью уничтожено.
Никитченко: В том числе и дети?
Олендорф: Да.
Никитченко: Только ли детей евреев уничтожали?
Олендорф: Да.

Полковник Джон Эймен – обвинитель от США Генерал-майор юстиции И. П. Никитченко – член Международного военного трибунала от СССР.

На фактическом материале раскрываются опорные понятия темы: “Новый порядок”, Холокост, лагеря смерти, душегубки, еврейское население, ликвидация.

Вопросы и задания для дискуссии:

1. Какие стороны истории Второй Мировой войны отражены в этих документах? Какие факты оказались для Вас знакомыми? Какие неизвестными для Вас раньше?
2. Как нацисты приводили в действия “окончательное решение” еврейского вопроса?
3. По каким мотивам уничтожали детей?

II. “Из дневника 16-летнего школьника Романа Кравченко (г.Кременец, 1942г.)” (работа с источником личного происхождения, анализ, дискуссия).

Последний антиеврейский акт в нашем городе подходит к концу.

Пишу о вечерних событиях сегодня. Вчера не мог, не был в силах. То, что евреи собирались защищаться, оказалось сказкой, они шли, как бараны на бойню. За вчерашний день расстреляно около 5000 человек. У нас за городом есть старый окоп, длиной около километра, окоп Якутского полка, стоявшего в нашем городке, – там производилась экзекуция…

Грузовик останавливается, обреченные сходят, раздеваются тут же – и мужчины, и женщины – и двигаются по одному ко рву. Ров, наполненный людскими телами, пересыпанный хлором. На валу сидят 2 раздетых до пояса гестаповца, в руках пистолеты. Люди входят в ров, кладутся на трупы, раздаются выстрелы Кончено. Следующий!

Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, и не хочу думать – можно сойти с ума. Были такие, которые пробовали сопротивляться, не хотели раздеваться, не хотели входить в ров. С такими кончали на месте и сбрасывали в яму. Вот она заполнена, полицай присыпает ее землей; очередь движется к следующей, места всем хватит. Вот один, раздетый уже; догола, припадая к земле, побежал по полю. Гестаповцы ухмыляются, следя за ним. Вот он уже отбежал метров 200. Тогда оба, спокойно прицеливаясь, начинают стрелять. Через несколько минут и его сбрасывают в яму. Видели человека, который, направляясь к яме, жевал хлеб. Полицаи, единственные ближайшие свидетели этого дела, после нескольких минут пребывания там протрезвляются. Тогда их заряжают новой порцией алкоголя, и они опять теряют образ человеческий до следующего раза. Гестаповцам заряжаться не надо – им это не впервой. Они забрасывали живых людей в ямах гранатами в Ровно, они видели, как земля потом двигалась под напором шевелящихся тел – это на них не действовало; они расстреливали бесконечные ряды людей, выстроенных над дорожными рвами в Киеве; они, наконец, выведя перед погромом в Дубно всех специалистов, предлагали им: выбрать по одному ребенку из своих детей и возмущались, впадали в бешенство, когда эти несчастные отказывались
работать, прося, чтобы их расстреляли вместе с семьями.

Один за другим едут автомобили, это уже вечер, автомобили так переполнены: на дне сидят женщины, девушки, дети. Одна бессмысленно улыбается, другая поправляет платочек на голове... Да вы ведь через десять минут будете убиты, сознаете это? Сопротивляйтесь, наконец!!! Нет. Люди впадали в апатию, лишь бы кончилось, лишь бы скорей, так как действует голодовка, побои.

Те 1500 человек, которые были позавчера вывезены в Белокрицу, тоже расстреляны. Расстреляны за то, что они осмелились ставить условия.

Сегодня везли Ф. Я себе не могу отдать ответа в моих чувствах, но очень тяжело, стыдно. Не за себя, но за людей, которые смотрят на это безразлично или со злорадством. Они меня не поймут. Что, он жалеет жидов?! Идиот! Ну чем такая Ф. Хуже тебя одного с другими? Да она в десять раз превосходит тебя во всех отношениях! Единственная девочка, с которой я был от начала до конца вполне искренен, а приятно и отрадно иметь друга, который тебя: понимает и соглашается с тобой. Она была хорошая девочка и храбрая. Она ехала стоя, с гордо поднятой головой, это было полчаса тому назад, в 6 часов 35 минут 19 августа 1942 г., – я уверен, что, и умирая, она не опустит головы.

Ф., знай, я помню тебя и не забуду и, может быть, когда-нибудь отомщу! Моя первая любовь, оставившая по себе приятные и чистые воспоминания. Это был мой идеал, и я вряд ли найду когда-нибудь такую другую. Последний привет от Ромки!...

На примере данных мемуаров показать формы борьбы с агрессором в оккупированных территориях, общечеловеческий характер борьбы.

В результате обобщения раскрываются понятия: Сопротивление, антифашистское сознание, коллаборационистское движение.

Вопросы и задания для дискуссии:

1. Прокомментируйте эти воспоминания? Какие чувства и настроения они внушают?
2. Формированию каких настроений они способствовали?
3. Какое значение, по вашему мнению, имело в послевоенные годы опубликование мемуаров посвященных катастрофе? Какое значение эти мемуары имеют в наше время?

III. Руки матери (беседа с элементами обобщения и драматизации).

“Руки матери” Б.Бейгман
Журнал “Лехаим” 2000 5(97) май.

История эта не выдумана. Она случилась в Одессе. Женщина, о которой пойдет речь, умерла спустя двадцать пять лет после описываемых событий. Ее считали глубокой старухой: седые пряди растрепанных волос, морщинистое изможденное лицо, глубоко запавшие безжизненные глаза... Высохшие руки ее почти всегда были в движении, будто что-то искали. Никто никогда не видел слез на ее глазах. Только иногда гримаса не то боли, не то ужаса искажала лицо, пупырышки, гусиной кожи покрывали ее руки и ноги. И тогда глубокий стон вырывался из груди женщины.

Дети мои, солнышки, – шептали бескровные губы. Знобило ее всегда. Даже в летнюю жару она куталась в теплую шаль. От всего белого на нее веяло холодом. Поэтому стены в комнате, где она жила, были оклеены цветными обоями, а ее белье и постель были густых Темных тонов. Но в особое волнение она приходила зимой, когда белая заволока окутывала улицы, деревья и крыши домов, да еще в июле, когда осыпающиеся цветы акации покрывали улицы пушистым белым ковром.

Смотрите, смотрите, – в ужасе шептали ее губы, – снег, снег...

…Зима в январе 1942 года в Одессе была очень холодная. Студеные ветры наметали огромные снежные сугробы. Морозы рвали воздух, раскалывали стволы деревьев, замораживали птиц на лету. В тот январский день злоба и ненависть выгнали стариков, женщин, детей, были и мужчины, из их домов на улицы, на мороз, в пургу. Порой раздетых, растерянных, подавленных, замерзающих их куда-то гнали. По обе стороны от плетущихся, шаркающих, хромающих шел конвой. Сытый, вооруженный, озлобленный, хмельной. Он покрикивал, матерился, а иногда, срывая злобу, опускал приклад винтовки на голову или плечи шедшего рядом человека. Собаки, которых вели полицаи, натягивали поводки до струнной прямоты и, захлебываясь в лае, роняя из оскаленных пастей белую пену ненависти, рвались к шедшим по мостовой. Иногда, случайно или умышленно, натяжение поводков ослабевало, тогда воздух оглушали вопль человека и остервенелое рычание зверя. А из примыкающих улиц сбегались, из ворот и парадных выскакивали, некоторые на ходу одеваясь, любопытные увидеть это диковинное зрелище времен средневековья.

– Куда людей в такую погоду гонят? – Так то ж нэ люды, то жиды.

Толпа становилась все больше. Ее не останавливали ни мороз, ни пронизывающий ветер. Зрелище было жуткое. Они застывали в ужасе, скорбным взглядом провожая нескончаемый поток шествующих по мостовой. Боясь и не имея возможности помочь бредущим, они перебегали взглядом с лица на лицо, пытаясь увидеть знакомых, друзей, родственников. Другие глядели на шедших со злорадством, перебрасывались веселыми репликами, торжествующе швыряя в лицо оскорбления, насмешки и язвительные напутствия. Третьи подбегали к потоку и срывали с голов платки, шапки, вырывали из рук узлы, чемоданчики, пакеты, расплачиваясь с обобранными тумаками, оплеухами, плевками, бранью. А наиболее деловые, смекнув кое-что, убегали в свой или соседний дом выгонять "своих" жидов – они, жиды, известное дело, хитрые, спрятались где-нибудь. И чтобы добро их не пропало, к себе его перетащить. Ничего, что оно жидовским духом пропитано, на православных плечах выветрится.

А колонна, длинная и скорбная, как вся еврейская история, все шла и шла, молча и покорно вне пространства и времени. Несчастные шли по знакомым с детства улицам, еще совсем недавно таким близким и родным, теперь враждебным и злобным. Им казалось, что уже ничего хорошего на этой планете не осталось. И все слова о культуре, человечности, прогрессе, гуманизме это фальшь, а в мире существуют только ненависть, алчность и страсть к истреблению. ...

Среди шедших в колонне была молодая стройная женщина. Рядом, держась за старенькое пальто матери, семенил перевязанный шалью накрест ее старшенький, мальчишечка лет пяти. Он изредка глубоко всхлипывал, плакать уже не было сил. Ветер завладел выбившейся из-под платка на голове женщины черной прядью и то бросал ее на глаза женщины, то, распушив, отбрасывал в сторону. Но она не могла убрать волосы – на руках у нее был ее младшенький. Женщина поминутно его подсаживала, а он, казалось, становился все тяжелее и тяжелее, сползал с ее рук. Сил уже не было, в пояснице ломило, от усталости дрожали руки, подкашивались ноги. Впереди послышались крики – полицай кого-то избивал. Пройдя несколько шагов, мать с детьми чуть не упали. На снегу в неестественной позе неподвижно лежал человек, которого только что избивали. Шедшие осторожно обходили лежавшего. “"Не убий!" – пронеслось в ее мозгу. – Так проповедовал Христос, которому они поклоняются и которого превозносят за его миролюбие"”. Краем глаза она увидела, как стоявший среди зевак парень метнулся к колонне, схватил выроненный лежавшим на мостовой чемоданчик и мгновенно исчез. – “На большее храбрости не хватило, – с иронией подумала женщина. – "Не укради!" завещал им Спаситель”.

А колонна все шла и шла. На тротуаре, широко расставив ноги, стояла закутанная в теплый платок фигура, без конца осенявшая себя крестным знаменем.

– Слава те, господи, гонят их, иродов, христопродавцев. Теперь вздохнем свободнее.

“Это мы ироды, – подумала женщина, – И ты тоже продал Христа, мой маленький, – тихо сказала она, подсаживая сползающего ребенка. – "Возлюби ближнего, как самого себя". "Не пожелай ни добра его, ни жены его". "Если ударили тебя по одной щеке, подставь другую". Какое смирение и какое ханжество. Да, они свято блюдут заветы своего Спасителя. Он отдал жизнь свою во искупление их грехов. Авансом, на тысячелетия. Приходите и покайтесь, завешал он. Не важен грех, важно покаяние. Он, видно, хорошо знал тех, чьи грехи принял на себя. Пусть грешат, главное, чтобы приходили к нему каяться. И они грешат и идут к нему каяться”.

Ею владел стыд, который не давал ей поднять глаза и оглядеться. Она не хотела смотреть на тех, кто устроил себе зрелище на их несчастье, наживу на их беде. Не хотела, не могла себе признаться, что боится, боится встретиться взглядом с кем-нибудь из ее мальчиков или девочек, своих учеников, с их отцами или матерями, внимательно прислушивавшихся к ее словам на родительских собраниях, приходивших посоветоваться с ней по вопросам воспитания своих чад. Она боялась увидеть кого-нибудь из них мародерствующими здесь или идущими в конвое. Сколько сил она положила, прививая им честность и порядочность, доброту, чувства собственного достоинства, справедливости и уважения к старшим, любовь к родине и готовность ее защищать. Она учила их, что в человеке все должно быть прекрасно, что жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитое прошлое. С каким пафосом она сообщала им, что человек – это звучит гордо. Ей казалось, что она открыла им одну из величайших основ мироздания. Разве может иначе звучать венец творения природы?

– Она сделала над собой усилие – подняла голову, взглянула на стоявших на тротуарах. Вот эти звучат гордо? Эти, изрыгаюшие нецензурную брань полупьяные озверевшие конвоиры? Или тот молоденький полицай, на ее глазах сбивший с ног еле ковыляющую старуху? Может быть, тот верзила с лоснящимся от сытости и тупого самодовольства лицом, потешающийся над стариком с длинной белой бородой в черном лапсердаке? Или та бойкая бабенка с сияющими от счастья глазами, рассматривающая только что сорванный с чьей-то головы оренбургский платок? Где же вы, светочи русской культуры – Чернышевский, Толстой, Чехов, Горький, все, кто не находил себе места от стона, раздававшегося над великой русской рекой, от забиваемых шпицрутенами солдат? Где они все, кто шел в стан погибающих, кто жертвовал своим достоянием, своим положением, своими семьями, своей жизнью ради спасения своего народа? Стоит ли этот народ ваших жертв? Что стоите вы, если малограмотные вершители человеческих судеб так легко попирают всю вашу культуру? Где герои революции, гражданской войны, Павки Корчагины, Чапаевы, матросы Железняки? Или все это блеф для ослепления наивных, труха для закупоривания мозговых извилин? Где плоды ее трудов? Что взошло из посеянных ею семян? Все попрано.

–Впереди нарастал какой-то шум. Но забивавший глаза снег не давал разглядеть, что там происходит. Доносились только обрываемые ветром крики, порой вспыхивала странная, сухо щелкавшая дробь. Передние ряды, казалось, вдруг натолкнулись на какое-то препятствие и упругой волной качнулось назад, смешались с продолжавшей сзади напирать колонной. Возникла давка, паника, люди падали, топтали поваленных, разбегались в стороны. А задние все напирали и напирали. Полицаи и откуда-то появившиеся черные шинели забегали, ругаясь, нанося удары направо и налево.
– Los! Los! Los! – А-а, бисовы жиды! – ... мать вашу!
– …Толпа метнулась в сторону, женщину и ее детей оттеснили к сугробу около развесистого кустарника и повалили на него. Это их спасло.
– Младшенький совсем сполз с ее рук и, наглотавшись снега, громко плакал. Она подняла малыша, вытерла его лицо от снега. Женщина полными ужаса глазами смотрела на странную игру, затеянную полицаями и теми, в черных шинелях. Они гоняли по полю огромный черный клубок, который исполнял, казалось, какой-то немыслимый танец. Клубок перекатывался то влево, то вправо, чтобы, спустя минуту, метнуться в противоположную сторону или рассыпаться на отдельные фигурки, разбегающиеся по полю, как плохо охраняемое стадо. Фигурки падали, поднимались, снова падали. Иные оставались на снегу неподвижными. Оттуда доносилась одна то усиливающаяся, то приглушаемая нота:
– А...а...а...а...!
– Тут и там вспыхивали огоньки, от которых бегущие фигурки падали и уже не поднимались...
– Женщина медленно поднялась, огляделась, бездумно уставилась в заносимое снегом углубление от ее тела в сугробе. И вдруг глаза ее вспыхнули радостным огоньком. Наклонившись, она стала лихорадочно разгребать снежный холм. Ветки куста мешали ей, хлестали по лицу. Выбиваясь из сил, судорожно, торопливо она продолжала рыть яму. Утрамбовав пол и стенки убежища, женщина затолкала туда своих детей.
– Скорее, солнышки, скорее, – возбужденно шептала она. – Я вас спрячу... Я вас спрячу... – Мамочка, я боюсь, – всхлипывая, сказал младшенький.
– Тихо, солнышко, тихо...
– Мамочка, а дяди фашисты нас там не найдут?
–Не найдут, солнышко, не найдут, если вы будете сидеть тихо-тихо.
– Мамочка, мне холодно, – все еще всхлипывая, произнес младшенький.
– Тс... – Она приложила палец к губам.
– Сидите тихо, как мышки, а то фашисты вас найдут.
– Малютки испуганно замолчали. Сдернув с головы платок, она накрыла им куст и забросала все снегом.
– Сидите тихо-тихо, как мышки, – повторила она.
–Вытерев ладонью пот со лба, она какое-то время прислушивалась к слабо доносившемуся из сугробы всхлипыванию. Когда там все затихло, она выпрямилась и с торжествующей улыбкой повернулась к удаляющемуся клубку, потом негромко рассмеялась. На душе у нее было легко и радостно – она перехитрила этих зверей. Они не найдут ее сокровища, ее малюток. Присев на снег, она тихо запела колыбельную. Из убежища не доносилось ни звука.

Она пережила этот день на двадцать пять лет. И все эти годы ее знобило. До последнего дня своей жизни она не могла согреться.

Вопросы для обобщения, дискуссии, драматизации.

1. Своими словами передайте отношение писателя к войне?
2. Обратите внимание на дату в рассказе, какие события в это время происходили на фронтах Второй Мировой войны?
3. Как Вы оцениваете действие матери?
4. Какова на Ваш взгляд главная цель рассказа?
5. Какие морально-нравственные проблемы, аспекты, уроки поднимает этот рассказ?

Рефлексия проводится приёмом “Конверт недосказанных фраз”. Учитель раздаёт из конверта всем желающим листочки, на которых написано начало предложения:

• Этот урок открыл для меня…
• Я узнал(а) сегодня на уроке..
• Я хочу, чтобы…
• Мы – молодое поколение…
• Атмосфера на уроке…
• Значение Холокоста…
• Главными источниками победы…
• Считаю, что война….
• Патриот– это…

Заключительное слово учителя: За столь короткий промежуток времени мы с Вами мысленно прожили события Холокоста. Мы смогли приоткрыть только малую часть героического подвига еврейского народа. Но я уверен, что мы выйдем с этого урока чуточку другими. Я верю в то, что Вы, мои дорогие дети, оставите в своём сердце наши размышления. На память об этом уроке я прочитаю Вам стихи К.Цетника (Иехиля Файнера) К. Цетник (Иехиэль Файнер) – израильский писатель, узник гетто, участник еврейского подполья, узник Освенцима.

Между двумя крошками.

Крошечку хлеба сегодняшней доли оставил я для тебя. Посмотри, любимая, вот она лежит, эта крошка хлеба, в руке моей как в хрустальной вазе – ночь над Освенцимом.
Сегодня, как никогда, истосковалась душа моя по тебе. Самую большую жертву Освенцима приношу тебе сегодня я: вот она, святая крошка хлеба на правой руке моей.
Что с тобой, родная моя? Может быть сейчас ты сидишь где-нибудь на досках в женском немецком лагере, как и я, смотришь на маленькую крошку хлеба в своей руке. Потому что сегодня, именно сегодня истосковалась твоя душа по мне, и сказала ты: вот святая крошечка хлеба будет для любимого моего.
Смотри, любимая, слеза на левой моей руке величиной с эту крупинку хлеба. Встань, выйди, любимая моя, где бы ни была ты, выйди. Будем вместе стоять под этим проклятым освенцимским небом, пройдет над нашими руками любовь наша и поменяет между нами эти две крошки. Ты съешь мою, а я – твою.
Смотри, это совсем не звезды мерцают в небесах, это искры из труб крематория – летят и гаснут в темноте. Только свет лица твоего не погаснет, благословит он слезу мою, что превратилась в кристалл.

Домашнее задание:

Написать эссе на тему: “Сначала начали сжигать книги, а затем – людей…” (Генрих Гейне).