Искусство иллюстрации книг давно стало самостоятельным и, пожалуй, одним из самых массовых видов изобразительного искусства. Взаимодействуя с художественным текстом, иллюстрация интерпретирует его, комментирует, дополняет авторский замысел визуальным рядом описываемых предметов, явлений, событий, лиц. Как следствие, иллюстрация способствует формированию, углублению и обновлению суждений читателя о содержании литературного произведения.
Трудно представить, но за 500-летнюю историю иллюстрирования только в последние два века стало возможным появление книг, в которых иллюстрации не носят подчиненный характер, а играют роль не менее значимую, чем слово. Уже можно говорить о сложившейся традиции в создании иллюстраций к произведениям великих авторов «золотого века» русской литературы, к числу которых, безусловно, принадлежит и Николай Васильевич Гоголь.
У каждого художника-иллюстратора свой Гоголь. Богатство гоголевского наследия определило разнообразие его графических интерпретаций. Оригинальные трактовки многогранного таланта писателя помогают читателю полнее вникнуть в гоголевский текст, в мир гоголевских образов. Одних художников более всего интересует событийная сторона произведений, других – духовное богатство гоголевского текста; одни стремятся сделать зримыми образы, характеры, типажи, другие – передать атмосферу произведений.
История иллюстрирования произведений Гоголя ведется от А.А. Агина и его современника П.М. Боклевского – признанного иллюстратора «Ревизора» и «Мертвых душ». По достаточно критичному мнению Ю. Тынянова, «половина русских читателей знает не Гоголя, а Боклевского или в лучшем случае Агина». Мы же можем продолжить: восприятие «Тараса Бульбы» уже неотделимо от хромолитографий Павла Соколова, иллюстраций Д.А. Шмаринова и М.О. Микешина; сцены из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» органично дополняются работами Владимира Маковского, И.М. Прянишникова и И.Н. Крамского; персонажей «Шинели» мы представляем в интерпретации Кустодиева и Саввы Бродского, героев «Женитьбы» – в рисунках В.М. Конашевича. По прошествии двух столетий художественный мир Гоголя вышел за рамки текста благодаря творчеству Л.С. Бакста, В.А. Фаворского, А.М. Каневского, А.М. Лаптева, Е.А. Кибрика, А.П. Бубнова, Н.В. Кузьмина, Кукрыниксов и др.
К числу «знаковых» произведений Гоголя, в которых поднимается одна из основных проблем русской, да и мировой литературы – противоречие мечты и действительности, идеала и повседневности – принадлежит «Невский проспект». Именно это произведение, лежащее, по мнению Геннадия Исааковича Беленького, «на магистральном направлении творчества Гоголя…и других русских писателей», вызывало и до сих пор вызывает интерес у разных художников. Д.Н. Кардовский, Д.И. Митрохин, А.И. Кравченко, В.Н. Горяев, М. Бычков, иллюстрируя текст «Невского проспекта», создали многочисленные акварели, литографии, рисунки и гравюры на дереве, лучшие из которых вошли в историю русской графики. В нашем исследовании мы предпримем попытку взглянуть на текст Гоголя сквозь призму иллюстраций.
Первым иллюстрировать «Невский» начал талантливый художник и педагог Дмитрий Николаевич Кардовский (слайд 2) – ученик И.Е. Репина и П.П. Чистякова в Петербургской Академии художеств, заслуженный деятель искусств. Именно он в 1903 году украсил своими живописными панно жемчужину архитектуры казачьей столицы – Новочеркасский Вознесенский собор. Однако более всего он стал известен как иллюстратор произведений русской классической литературы.
В 1904 году по заказу «Кружка любителей русских изящных изданий» Дмитрий Николаевич Кардовский выпустил серию графических рисунков, выполненных свинцовым карандашом, к первой из «Петербургских повестей».
В центре его внимания не только жизненные перипетии героев повести – художника-мечтателя Пискарева и самоуверенного поручика Пирогова – но и обстоятельное изображение проспекта, в гоголевском описании которого и знание петербургской жизни, и дух времени. Невский в изображении художника – это парадная вывеска Петербурга, здесь все напоказ, все на публику: и позы, и жесты, и наряды (слайд 3). Несмотря на огромное количество людей, проходящих и проезжающих по проспекту, не создается ощущения общности, целостности, их объединяет только место встречи – Невский проспект. Человек, теряя свою индивидуальность, сливается с безликим множеством таких же, как он. Толпа на рисунке Кардовского – это люди-куклы, люди-носы, люди-бакенбарды, люди-усы, лишенные сколько-нибудь благородных, подлинно человеческих чувств. Это выставка тщеславия, лицемерия и фальши, по ироничному замечанию Гоголя – «главная выставка всех лучших произведений человека…», на фоне которой еще трагичнее выступает изнанка жизни, ее безобразные стороны.
Изображая трагедию благородного мечтателя Пискарева, художник необычайно точно передает характер, настроения и чувства героя. Он тонко чувствует атмосферу происходящего и подмечает все детали. Вообще, внимание к психологическим деталям – вот что отличает иллюстрации Кардовского. К примеру, показывая комнату Пискарева, он изобразил «всякий художественный вздор: гипсовые руки и ноги…, изломанные живописные станки, опрокинутую палитру». Небрежно брошенный плащ, пыльное окно без занавесей с видом на крыши соседних домов, безвольно опущенная рука художника – все это подчеркивает отчаяние, переживаемое гоголевским героем (слайд 4).
Две следующие иллюстрации очень динамичны, проникнуты внутренним напряжением. Интересно то, что и в одном и другом рисунке присутствует лестница. В первом – движение по лестнице направлено вверх, передавая стремительный порыв к чуть приоткрытой ноге незнакомки. В этом порыве и ожидание, и надежда. В изображении того, что переживает герой повести, художник идет вслед за Гоголем: «колени его дрожали; чувства, мысли горели; молния радости нестерпимым острием вонзилась в его сердце…» (слайд 5).
Движение по лестнице на второй иллюстрации направлено вниз (слайд 6). В стремительности, с которой сбегает Пирогов, перепрыгивая через две ступеньки, боль, разочарование, отчаяние. Драматизм ситуации подчеркивается изображением неприкрытой насмешки над благородным порывом героя. Трудно представить, что на обеих иллюстрациях одна и та же женщина. Таинственность прекрасной незнакомки, «Перуджиновой Бианки», в которую влюбился художник, оборачивается откровенной глупостью уличной вульгарной проститутки. По словам Гоголя, «красавица мира, венец творения, обратилась в какое-то странное, двусмысленное существо». В этом эмоциональном и сюжетном антагонизме рисунков более всего воплощен характерный для романтической эстетики контраст между идеалом и действительностью.
Способность проникнуть во внутреннюю атмосферу повести, постичь характеры действующих лиц и образно передать это в рисунках сделали иллюстрации Д.Н. Кардовского превосходными и во многих случаях непревзойденными.
В конце 20-х годов XX века над оформлением «Невского проспекта» начинает работать Дмитрий Исидорович Митрохин – график, мастер станковой гравюры, литографии, автор множества книжных иллюстраций, профессор Высшего института фотографии и фототехники, профессор полиграфического факультета Академии художеств (слайд 7).
В легких и изящных рисунках Д.И. Митрохина передана пародийность и непринужденность гоголевской манеры рассказчика, та особенность гоголевского юмора, определяемая Белинским как «комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния». В стилизованном виде он воссоздает общую атмосферу произведения Гоголя, не стремясь при этом передать психологию героев. Слетевшим с неба прелестным существом, яркой беззаботной бабочкой представляется художнику незнакомка, за пестрым плащом которой устремляется гоголевский герой. Нужно заметить, что падшую женщину, которую Пискарев принял за идеал, Митрохин изображает так, как представляли себе ее предшественники и современники Гоголя – веселым и бездумным существом, предметом легкомысленных забав и приключений (слайд 8).
Почти в одно время с Д.И. Митрохиным к «Петербургским повестям» обратился Алексей Ильич Кравченко – ученик В. Серова и К. Коровина в стенах Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Наиболее полно талант Кравченко раскрылся в области графики. Именно она, а точнее гравюра на дереве – ксилография – принесла ему мировую славу, выдвинула в ряды замечательных художников современности. (слайд 9)
В 1923 году Кравченко иллюстрирует повесть Гоголя «Невский проспект». Художник стремится раскрыть, прежде всего, мир человеческих страстей и драматических переживаний. Его занимает тема фантастического и абсурдного в гоголевских произведениях, поэтому пространство иллюстраций к «Невскому проспекту» ирреально и фантасмагорично. Порывистые движения персонажей передают внутреннюю взволнованность, смятенность душевного состояния. Энергия штриха, ритмическое чередование черного и белого, богатство тоновых отношений создают экспрессивные художественные образы, наполненные то романтической таинственностью, то глубокой трагедийной силой.
В ксилографиях А.И. Кравченко проступают элементы стиля позднего модерна, очень близкого эстетике «Петербургских повестей» Гоголя, к примеру, экстатический жест Пискарева, воздевшего руки, словно в мольбе, то ли к убегающей девушке, то ли к фонарю, выдает черты экспрессионизма. (слайд 10)
Многомерная неевклидова геометрия рисунка опирается на гротескное пространство гоголевской повести. Ломаные линии домов, нагромождающихся и падающих друг на друга; тротуар, будто несущийся под ногами героя; недвижимая карета со скачущими лошадьми – все это напоминает пребывание в неком четвертом измерении, «сновидческом состоянии», присутствие иллюзии и обмана (а что это, как не сюрреализм?). Художника привлекает ирреальная атмосфера «Невского проспекта», и его иллюстрации по форме адекватны слову Гоголя. В связи с текстом они надолго запоминаются и соответствуют искусству своего времени.
В 1963-1965гг. к «Петербургским повестям» (конечно, в том числе и к «Невскому проспекту») создает целую графическую серию Виталий Николаевич Горяев – ученик С.В.Герасимова, Д.С. Моора и В.А. Фаворского, художник-график, книжный иллюстратор. (слайд 11)
Рисунки художника можно считать самостоятельным эстетическим явлением, равноправным по отношению к гоголевскому тексту. Кульминационными точками в изображении трагического мира героев являются портреты Гоголя, на которых он горько улыбается, глядя на абсурдные происшествия, происходящие в домах и на проспектах северной столицы. Трепетный, острый и ломкий штрих Горяева передает как мглистую атмосферу гоголевского Петербурга, где так безрадостна жизнь героев, так и душевное смятение самого Гоголя, наблюдающего несовершенство этой жизни.
Вот перед нами первое изображение персонажей повести (слайд 12). Содержание рисунка амбивалентно: развернутость фигуры Пирогова и свернутость, сутулость Пискарева; взгляд поручика вверх и за спину товарища и задумчивое, «отсутствующее» выражение лица художника; самодовольная поза одного и безвольно опущенные руки другого. Здесь поручик Пирогов представлен как антипод романтика Пискарева, как воплощение пошлости, надменности и приземленности. Пискарев же добрый, кроткий, застенчивый, по словам Гоголя, «он не смел и думать о том, чтобы получить какое-нибудь право на внимание улетавшей вдали красавицы…»
Уже в этой иллюстрации художник заранее «намечает» историю каждого из персонажей. Это заметно даже в деталях: Пирогов с самодовольной улыбкой думает: «Знаем мы вас всех», – совершенно уверенный в том, что «нет красоты, могшей ему противиться». И характер, и приключения, и столкновение мечты с действительностью (если в отношении Пирогова вообще можно говорить о мечте) у этого героя явно пародийны, воплощают принцип романтической иронии. Пискарев же смущенно объясняет что-то по поводу невозможности преследования дамы, он охвачен подлинной страстью, и, обнаружив правду о своем идеале, лишает себя жизни, не в силах перенести трагедию.
Стремительность движения на иллюстрации В. Горяева подчеркивается с помощью направления линий рисунка (слайд 13), они устремлены в глубь улицы и не только строят перспективное пространство, но и показывают движение к светлому пятну вокруг незнакомки, как бы в другое измерение.
В другой иллюстрации бытовая сторона оттеснена символической (слайд 14). В центре внимания художника не детали интерьера (они совершенно условны, едва очерчены), а изображение гипнотического действия свечи, незаметно переводящей героя из яви в сновидение. Тонкая грань бодрствования во сне или сна в бодрствовании.
В целом, рисунки Горяева к «Невскому проспекту» отличаются психологической насыщенностью, обладают философским подтекстом, множеством смысловых слоев, зримой выпуклостью образов и умозрительной глубиной.
После длительного, почти пятидесятилетнего перерыва к идее проиллюстрировать «Невский проспект» обратились вновь. В 2003 году своеобразное прочтение гоголевской повести предложил петербургский художник, иллюстратор и дизайнер Михаил Бычков (слайд 15). По словам писателя Александра Кургатникова, «работа М. Бычкова сопоставима с тем, … как выдающийся пианист интерпретирует великого композитора, выявляя особенности его стиля и замысла».
В качестве главного героя «Невского» художник выводит улицу. На иллюстрациях Невский является во множестве видений, и везде как существо живое, переменчивое, живущее в своем пугающем ритме. Проспект у Бычкова, как, впрочем, и у Гоголя, – «заглавная» улица Петербурга, его основная коммуникация, роскошная витрина. На этой улице в строго определенное время происходит своеобразный парад сословий. Все здесь чинно, спокойно, размеренно, торжественно и, по словам Гоголя, «исполнено приличия: мужчины в длинных сюртуках, с заложенными в карманы руками, дамы в розовых, белых и бледно-голубых атласных рединготах и шляпках…» (слайд 16)
Как в своё время Горяев, Михаил Бычков берётся иллюстрировать почасовую смену публики на Невском, начиная с образов сонных чиновников и спешащих на работу русских мужиков ранним утром. Перед нами возникает своего рода «анатомическая» карта столицы, заключающая в себе, по мнению некоторых литературоведов, элементы физиологического очерка (слайд 17). Подбор эпизодов для изобразительного ряда опирается на умело выстроенную художественную драматургию гоголевского текста: проспект то сереет фигурами гувернёров, то ярко пестрит нарядами дам, то «зеленеет» от обилия чиновников в вицмундирах, то внезапно пустеет. Калейдоскоп иллюстраций настолько динамичен, что создаёт эффект кинематографичности (слайд 18).
Обращение художника к эпизоду сна Пискарева (слайд 19) продиктовано тем, что в гоголевском повествовании саму сцену сна можно принять за самостоятельный рассказ или новеллу, если бы не заключительная фраза: «Он поднял глаза: перед ним стоял подсвечник с огнем…». Бычков улавливает почти гофмановское двоемирие эпизода. С одной стороны, иллюзорный, фантастический мир, в котором само появление нищего художника на балу и превращение женщины сомнительного поведения в царицу бала является чудом. С другой – правдоподобие в изображении других участников бала и последующего пробуждения Пискарева.
Отметим, что композиционно тема проспекта обрамляет события, поэтому особой находкой Бычкова можно считать заключительные два рисунка-разворота, ошеломляющие по своему контексту: арка моста и лавина экипажей 1835 года – и тот же пролет в хаосе современных автомобилей (слайд 20). Символическая иллюстрация-концовка, раскрывающая авторскую (художническую) концепцию: при всех внешних переменах ни главный герой – Невский проспект, ни люди с их трагическими судьбами, ни жизнь как таковая, несмотря на внешние перемены, ничуть не изменились.
Последним на данный момент шагом в истории иллюстрирования «Невского проспекта» стал комикс французского художника Томми Редольфи, представленный в 2007 году на московском международном фестивале рисованных историй «КомМиссия» (слайд 21). И ничего удивительного в этом нет. Жанр комикса – это сплав литературы, живописи и кинематографа. Автор словно снимает кино, но на бумаге. Кроме картинок, превратившихся в современных комиксах в визуальную драматургию, комикс ценит стоящий сюжет и точность слова. Именно поэтому он может «ужиться» с классикой литературы. Доказательство тому – впечатляюще живописный «Невский проспект» Редольфи (слайд 22).
Французский художник предлагает читателю своеобразное «путешествие в ад», и местом расположения этого ада оказывается Россия позапрошлого века: здесь все так же черно, так же призрачно и иллюзорно. Традиционный подход в интерпретации Гоголя здесь отходит на второй план. От гротескных рисунков Редольфи веет сумрачностью и гибельностью, и это ощущение усиливается за счет выбора резких цветов и мертвенности фигур, а человеческое существование, названное в повести «фантасмагорией», в представлении художника обобщено до уровня абсурда (слайд 23).
Так «вечно живая классика» находит новое воплощение в современном искусстве.
Погрузившись в тему нашего исследования, мы столкнулись с различными мнениями насчёт обоснованности, целесообразности и эстетической ценности иллюстраций, их связи с художественным текстом - от восторженных до откровенно скептических. Так, известный исследователь Юрий Тынянов в своей статье «Иллюстрации и реалии» утверждает: «Самый конкретный — до иллюзий — писатель, Гоголь, менее всего поддается переводу на живопись». По его мнению, художник-иллюстратор Гоголя, идя вслед за текстом, получит карикатуру, в ином случае создаст такое произведение, которое вытеснит слово писателя.
Однако нельзя отрицать, что если зрительный образ не противоречит словесному, то иллюстрация помогает вжиться в ткань повествования, уловить его тончайшие оттенки, запечатлеть образ как можно более близкий намерению автора и представлению читателя, либо создает новую, яркую картину, так или иначе гармонирующую с художественным текстом. И в этом мы убедились, сопоставив иллюстрации художников XIX, XX и XXI веков, сделанные к одному и тому же произведению, и благодаря мастерству иллюстраторов смогли увидеть созданную Гоголем ирреальность романтического двоемирия и гротескных фантасмагорий «Невского проспекта».
Литература
- Гоголь. Повести. Драматические произведения. – Л.: Худож. лит., 1983. – 328 с. (классики и современники. Русская классич. литература)
- Беленький Г.И. Ложь и правда Невского проспекта. К изучению повести Гоголя в школе // Литература в школе. – 2007. – № 12. – С. 30 – 33.
- Чигиринская О. «Невский проспект» Гоголя: мир – сновидение / Электронный журнал «Знание. Понимание. Умение». – 2007. – № 1.