Разработка урока литературы по тексту рассказа В.М. Гаршина «Четыре дня»

Тип урока: классного чтения и изучения художественного произведения.

Цели:

• формировать навыки самостоятельной работы с текстом, умение систематизировать полученную информацию;
• развивать умение анализировать текст, выражать свои мысли;
• развивать критическое мышление учащихся.

Оборудование:

• подготовленные тексты рассказа,
• медиапроектор,
• презентация,
• выставка книг,
• музыкальное сопровождение.

Ход урока

Выстрелы стали чаще. Сидоров, молоденький солдатик первой роты, вдруг присел к земле и молча оглянулся на меня большими испуганными глазами. Изо рта у него текла струя крови. Да, я это хорошо помню. Я помню также, как уже почти на опушке, в густых кустах, я увидел его.

Он был огромный толстый турок, но я бежал прямо на него, хотя я слаб и худ. Что-то хлопнуло, что-то, как мне показалось, огромное пролетело мимо; в ушах зазвенело. «Это он в меня выстрелил», — подумал я.

Одним ударом я вышиб у него ружье, другим воткнул куда-то свой штык. Что-то не то зарычало, не то застонало. Я побежал дальше. Вдруг «ура» раздалось громче, и мы сразу двинулись вперед. То есть не мы, а наши, потому что я остался. Я делаю усилие, хочу встать на колени. Что-то острое и быстрое, как молния, пронизывает все мое тело от колен к груди и голове, и я снова падаю. Опять мрак, опять ничего нет.

***

2-я часть

Я проснулся. Почему я вижу звезды, которые так ярко светятся на черно-синем болгарском небе? Я делаю движение и ощущаю мучительную боль в ногах.

Да, я ранен в бою. Опасно или нет? Смутно понимаю я, что ранен в обе ноги. Отчего меня не подняли? Неужели турки разбили нас? Я начинаю припоминать... сначала смутно потом яснее, и прихожу к заключению, что мы вовсе не разбиты. Потому что я упал... и упал на полянке, наверху холма. На эту полянку нам показывал наш батальонный. «Ребята, мы будем там!» — закричал он нам своим звонким голосом. И мы были там: значит, мы не разбиты...

Почему же меня не подобрали?

Я приподнимаюсь и сажусь. Это делается трудно, когда обе ноги перебиты. Надо мною - клочок черно-синего неба, на котором горит большая звезда и несколько маленьких, вокруг что-то темное, высокое. Это - кусты. Я в кустах: меня не нашли! Как это я очутился в кустах, когда они выстрелили в меня на полянке?

Какие-то странные звуки доходят до меня... Как будто бы кто-то стонет. Да, это стон. Лежит ли около меня какой-нибудь такой же забытый, с перебитыми ногами или с пулей в животе? Нет, стоны так близко, а около меня, кажется, никого нет... Боже мой, да ведь это -я сам! Тихие, жалобные стоны: неужели мне в самом деле так больно? Надо уснуть, спать, спать... Только проснусь ли я когда-нибудь?

Тихо. Только сверчки трещат неугомонно. Луна жалобно смотрит на меня круглым лицом. Рядом кто - то есть, что - то тёмное, большое.

Если бы он был раненый, он очнулся бы, стонал... Это труп. Наш или турок? Ах, Боже мой! Будто не все равно. И сон опускается на мои воспаленные глаза.

***

Я лежу с закрытыми глазами, хотя уже давно проснулся. Мне не хочется открывать глаза. Вчера (кажется, это было вчера?) меня ранили. Как было бы хорошо остановить и работу мозга! Мысли, воспоминания теснятся в голове. Целая картина ярко вспыхивает в моем воображении.

... Я шел по улице. Толпа народа стояла и молча глядела на что-то беленькое, окровавленное, жалобно визжавшее. Это была маленькая собачонка; вагон конно-железной дороги переехал ее. Она умирала, вот как теперь я. Какой-то дворник растолкал толпу, взял собачонку за шиворот и унес. Толпа разошлась.

Унесет ли меня кто-нибудь?

Становится жарко. Солнце жжет. Я открываю глаза, вижу те же кусты, то же небо. А вот и мой сосед.

Да, это — турок, труп. Какой огромный! Я узнаю его, это тот самый... Передо мной лежит убитый мною человек. За что я его убил?

Он лежит здесь мертвый, окровавленный. Зачем судьба пригнала его сюда? Кто он?

Быть может, и у него, как у меня, есть старая мать. Долго она будет по вечерам поглядывать на далекий север: не идет ли ее ненаглядный сын, ее работник, кормилец?.. Я не хотел зла никому, когда шел драться.

Мысль о том, что и мне придется убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. И я пошел и подставил. Чем же он виноват? И чем виноват я, хотя и убил его?

За что меня мучает жажда? Жажда! Кто знает, что значит это слово! Боже мой! Да у него фляга, а в ней, наверно, есть вода!

Я ползу. Ноги цепляются за землю, и каждое движение вызывает нестерпимую боль. Я кричу, кричу с воплями, а все-таки ползу. Наконец вот фляга... в ней есть вода - и как много! Кажется, больше полфляги. О! Воды мне хватит надолго... до самой смерти!

Ты спасаешь меня, моя жертва!

***

4-я часть

Я спал долго, проснулся - была уже ночь. Все по-прежнему: раны болят, сосед лежит, такой же огромный и неподвижный.

Я не могу не думать о нем. Неужели, я бросил все милое, дорогое, неужели, я лежу теперь в этих муках — только ради того, чтобы этот несчастный перестал жить? А ведь разве я сделал что-нибудь полезное для военных целей, кроме этого убийства?

Убийство, убийца... И кто же?

Я!

Когда я затеял идти драться, мать и Маша не отговаривали меня, хотя и плакали надо мною.

Ослепленный идеею, я не видел этих слез. Я не понимал (теперь я понял), что я делал с близкими мне существами.

Солнце взошло. Мой сосед, что станется с тобой? Ты и теперь ужасен. Да, он был ужасен. Его волосы начали выпадать. Его кожа, черная от природы, побледнела и пожелтела; раздутое лицо натянуло ее до того, что она лопнула за ухом. Там копошились черви. Ноги раздулись, и между крючками штиблет вылезли огромные пузыри. И весь он раздулся горою. Что сделает с ним солнце сегодня? А со мной?

Я прихожу в отчаяние и плачу... (Почему?)

Раз, когда я открыл глаза, чтобы взглянуть на соседа, я ужаснулся.

Лица у него уже не было. Оно сползло с костей. Страшная костяная улыбка, вечная улыбка показалась мне такой отвратительной, такой ужасной, как никогда, хотя мне случалось не раз держать черепа в руках и препарировать целые головы. Этот скелет в мундире со светлыми пуговицами привел меня в содрогание. «Это война, — подумал я, — вот ее изображение».

Солнце жжёт и печёт по - прежнему. Руки и лицо у меня давно обожжены. Оставшуюся воду я выпил всю. (Почему?)

...Мать моя, дорогая моя! Вырвешь ты свои седые косы, ударишься головою об

стену, проклянешь тот день, когда родила меня, весь мир проклянешь, что выдумал на страдание людям войну!

Опять эта беленькая собачонка! Дворник пожалел ее, стукнул головою об стену и бросил в яму, куда бросают сор и льют помои. Но она была жива. И мучилась еще целый день. А я несчастнее ее, потому что мучаюсь целые три дня. Завтра - четвертый, потом пятый, шестой...

Смерть, где ты? Иди, иди!

- Да тут их и не увидишь! — громко раздается около меня.

Я вздрагиваю и разом прихожу в себя. Из кустов глядят на меня добрые голубые глаза Яковлева, нашего ефрейтора.

-  Лопаты! — кричит он. - Тут еще двое, наш да ихний.

«Не надо лопат, не надо зарывать меня, я жив!» - хочу я закричать, но только слабый стон выходит из запекшихся губ.

- Господи! Да никак он жив? Барин Иванов! Ребята! Сюда, наш барин жив! Да доктора зови!

Через полминуты мне льют в рот воду, водку и еще что-то. Потом все исчезает.

Мерно качаясь, двигаются носилки. Это мерное движение убаюкивает меня. Я то проснусь, то снова забудусь. Перевязанные раны не болят; какое-то невыразимо отрадное чувство разлито во всем теле...

- Сто-о-ой! О-опуска-а-й! За носилки! Берись, поды-ма-ай!

Это командует Петр Иваныч, наш лазаретный офицер, высокий, худой и очень добрый человек.

Петр Иваныч! — шепчу я.

Что, голубчик?

Петр Иваныч наклоняется надо мною.

А каким будет мир, зависит от вас, вам принадлежит наше будущее.