Звучит песня “Случайный вальс” на фоне ее ученик читает:
Год за годом заря над землею вставала,
Поднималась Россия, забыв о былом.
И любовью мальчишек своих баловала
Как могла, согревала на сердце своем.
Только вдруг 41 ударил огнем,
Подпоясал мальчишек солдатским ремнем.
Солнечным ранним утром в июне,
В час, когда пробуждалась страна,
Прозвучало впервые для юных
Это страшное слово “война”.
Песня “Вставай страна огромная”
Война взломала даже демографию.
И в сорок- трижды проклятом году!
В школярские, ребячьи биографии
Внесла немыслимую чехарду.
Измерив жизнь иными величинами,
Во взрослый мир вошли мы напрямик,
Став чуть ли не матерыми мужчинами,
О юности не вспомнив и на миг…
Не герои мы,
Не солдаты,
Не пророки новых времен.
Нам бы мелом писать…
Но у нас в руках автоматы
Пишут историю красным дождем.
На фоне песни “С чего начинается Родина”
Еще вчера они были просто школьные товарищи, беспечные и озорные. Комсомольцы предвоенных лет с упоением слушали “Тачанку”, пели “Не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды”, умели попадать из мелкокалиберной винтовки в спичку с расстояния в тридцать метров и верили, что Красная Амия никогда не отступит. Они не знали и не могли знать, что такое борьба на оккупированной территории
В начале сорок второго, когда вал войны катился на восток, в город Краснодон ворвались гитлеровцы. Ребятам тогда казалось, что оккупация кошмарный сон, который кончится не сегодня-завтра. Но время шло, грохот сражений уходил все дальше в глубь страны, и пятеро друзей решили, что пора действовать, они создали подпольную организацию. И вот с того дня как они дали клятву “ Кровь за кровь. Смерть за смерть!” каждый из них словно простился с собой прежним. Нужно было сопротивляться ненавистным врагам, дать им понять, что фашисты никогда не станут хозяевами на русской земле. Организацию назвали “Молодая гвардия”.
Гвардия… Так называют самых надежных и стойких бойцов, тех которые и сражаются и умирают достойно. Гвардия погибает, но не сдается.
Молодогвардейцы писали и печатали листовки, тайно слушая радио из Москвы, собирали оружие на местах недавних боев, сжигали хлеб, подготовленный для отправки в Германию. Устраивают аварии на шахтах, чтобы ни тонны угля не досталось фашистам, освобождают военнопленных красноармейцев, режут телефонные провода. Город Краснодон стал грозой гитлеровских захватчиков.
Но силы темные обрушились внезапно.
Ценой предательства фашистам выдан штаб,
Но не сдались отважные ребята
И не сломил их твердость лютый враг.
Они накинулись неистово
Могильным холодом грозя.
Но есть такое слово выстоять,
Когда и выстоять нельзя!
Тюрьма. Кровавая на стенах слизь,
Стучит фашист за дверью сапогами.
Не зная, что тяжелыми шагами
Он и свою отсчитывает жизнь
Метроном
Пять шагов – и стоп!
Стена – преграда.
Пять шагов, а дальше?
Дальше смерть!
Как они вот здесь…
Но слово “надо”
Заставляло юношей терпеть.
И они, избитые, терпели.
Разве можно это передать?
Пятеро несломленные пели,
Это все, что немцы не успели
Отобрать, замучить, закопать.
Пытки, пытки.
Частые допросы.
“Расскажи! – кричали, -Покажи!”
Прижигали пальцы папиросой
И вонзали в юношей ножи,
Сапогами яростно топтали
В диком необузданном пылу…
Возвращаясь, парни засыпали
На холодном каменном полу.
Сыновья Краснодона шестнадцати лет,
Эти мальчики плакать уже не умели.
Те же птицы в деревьях кричали с утра
И над шахтой стояла песчаная вьюга.
Здесь они прошли от стены до копра
На последнем пути подбодряя друг друга.
Так значит смерть. Как тяжело и просто
Она подходит. Наплывает чад…
Стропила развороченного моста.
Ощеренными зубьями торчат
Вот их ведут, их гонят вниз с откоса.
Через бугры и рытвины туда,
Где ржавые валяются колеса,
оборванные вьются провода.
Заброшенные угольные ямы,
Репейником заросшие места,
Где в глубь земли обрывисто и прямо
Бездонная уходит пустота.
Где самый край в подтеках желтой глины
Тяжелыми сосульками обвис…
Прикладами, окованными в спины
Их друг за другом сталкивали вниз
В сырую бездну медленно и глухо
Срываются и падают тела.
На фоне песни “ Журавли”
Не дождались с фронта своих сыновей и дочерей тысячи матерей. Как долго они хранили солдатские треугольники… И до самой смерти своей не верили в их гибель. Надеялись и ждали, наперекор злым похоронкам с траурной каймой.
А матери молодогвардейцев не надеялись. Они были свидетелями гибели своих детей.
Сергей Тюленин – молодой, красивый, озорной, задорный… Этот худенький, шустрый юноша с короткой стрижкой наводил ужас на фашистов. Разве могли они предположить, что бороться с ними будут совсем юные мальчишки и девчонки?
Звучит мелодия “Аве Мария”
Сергей. Я погиб, мой труп едва можно было узнать, но я молчал… Я молчал, когда меня били, молчал когда фашист, скрутив мне руки назад, вздернул на дыбу, я молчал, несмотря на страшную боль в раненой руке. И все-таки, я был поразительно живуч. Я им просто так не сдался. Когда меня кинули в одиночную камеру, я сразу же стал выстукивать в обе стороны, узнавая соседей. Я был уверен, что уйду отовсюду, лишь бы только была такая возможность…Ко мне на очную ставку привели Витьку Лукьянченко. Нет, это был не Витька, это был кто-то другой, в этом человеке живыми были только глаза…Привели маму, о господи, мама, ты знала, что мне было очень трудно смотреть на тебя, когда они тебя раздели догола на моих глазах, тебя, мать 11 детей, били на моих глазах… прости меня, но я не мог иначе – я молчал… они бы слово из меня не вытянули, если бы только этот Фенбонг, выйдя из себя, не взял ломик, он перебил в локте мою здоровую руку. Я побелел, на моем лбу выступила испарина, и только тогда я произнес свое первое слово на пытках, сказав – “Это все!”. Да, я понял, что они не смогли нас победить – это было все, но только для них. Я знал что я погибну, но я вернусь… Быть может, я сижу уже здесь, в этом зале, среди вас…я жив! Также живы в веках все мои товарищи – Толя Попов, у которого была отрублена ступня, Витька Петров, которому выкололи глаза. Я говорил себе, что я выдержу…мы выдержим и …мы выдержали. Мы не могли иначе…
Люба А знаете, я тоже погибла. Ха! Меня Брокнер прозвал “дочерью чумы”. На последнем допросе вместо ответов я пробила ему чечетку. Вот так! (показывает)
Для того, чтобы сломить меня били электрическими проводами. Было очень больно, чтобы не заплакать я прикусила губы. Я искусала их в кровь… В крови были не только мои губы, в крови был весь деревянный топчан, на котором меня били… Как я могла говорить, когда молчала Улька Громова, которой на спине выжгли пятиконечную звезду, молчал Ваня Земнухов, который не произнес ни слова со дня его ареста, молчали все. Меня расстреляли последней, надеясь выведать у меня шифр радиопередатчика. Ребят не стало 31 января. Меня же мучили еще до 7 февраля. Перед расстрелом мне удалось отправить моей маме записку “Прощай мама, твоя дочь уходит в сырую землю!” Ротенфюрер СС, ведший меня на расстрел, хотел поставить меня на колени и выстрелить в затылок, но я не стала на колени и приняла пулю в лицо…
Олег. Мама, мама! Я помню твои руки с того самого мгновения, как я стал сознавать себя на свете. Да, до самого последнего мгновения, когда ты в изнеможении, тихо, в последний раз положила мне голову на грудь, провожая в тяжелый путь жизни, я помню твои руки… Меня тоже убили… Я даже не изведал всего счастья, какое было отпущено мне. И все равно я счастлив! Счастлив, что не пресмыкался, как червь, - я боролся… Мама, ты всегда говорила мне: “Орлик мой!”. Я не обманул твоей веры и доверия товарищей. Пусть моя смерть будет также чиста, как моя жизнь, - не стыжусь сказать о себе это. Ты умрешь достойно, Олежка – дролежка…
Минута молчания
Под небом твоим – Краснодон
От наших печалей
Склоняется бархат знамен.
Земля Краснодона
Живая листва тополей
И небо бездонное-
Небо Отчизны моей!
Минута молчанья
Знамена коснулись земли
Светло и печально
Труба боевая звенит.
И залпы салюта,
И небо такой вышины.
И это как будто оттуда
С полей отгремевшей войны.
Слова и мысли,
Окружив меня
Забрали в плен
Водили долго, долго…
И снова я у вечного огня,
В березовых сплетеньях Краснодона.
И я воспринимаю тишину
Потоки ветра с дуновеньем рьяным.
Осмысливаю боль и седину,
Скупые клятвы Громовой Ульяны.
И всех, кто жить хотел,
Кто вместе с ней
Не пожалел едва окрепшей силы,
Кто сохранил величье мирных дней
И теплый вздох земли
В просторах синих…
И долго, молча, я благодарю
За право жить, за право быть спокойной,
За эту светлоструйную зарю,
За дни, когда забыты будут войны.