“Осмелюсь сказать, что древняя и всегда молодая изящная словесность, или художественная литература, – это форма познания жизни посредством слова, она передает нам изменчивую картину мира. А писатель по-прежнему остается строителем самого хрупкого и самого высокого храма в мире – человеческой души, и нет более важного смысла в литературе, чем совершенствование человека. Без этого всякое художество и все философские формулы бессмысленны”.
Ю.В.Бондарев
- Начнем наше исследование с ключевого слова. Назовите его.
- Выбор! Что означает в романе это слово, ставшее его названием?
Всю жизнь человек что-то выбирает – пищу, одежду, увлечения, друзей. Но не об этом повседневном выборе идет речь в романе. Выбор предстает в нем как очень емкое понятие, как морально-философская проблема, и поэтому разрешать её должны будут все персонажи романа. Выбор – это проявление в предельно накаленной ситуации деятельного начала в человеке, его нравственных сил и возможностей. Выбор определяет судьбу человека, он способен перевернуть его жизнь. Выбор – это ответственное решение, которое человек принимает перед лицом совести.
- “Вся жизнь – бесконечный выбор…” – говорит в романе Илья Рамзин. Какой выбор сделал он когда-то в сорок третьем?
- Почему же так случилось? Ведь был до того рокового момента лейтенант Рамзин отличным парнем, гордым, немного самолюбивым, очень решительным, без колебания принял командование 3 полковыми орудиями и 19 солдатами, оставшимися после боя. Совсем юношей, по возрасту не подлежащим мобилизации, он рвался на фронт и воевал с упоением, с какой-то бешеной отвагой. Колонна фашистских танков движется на артиллерийское орудие Васильева и Рамзина. Кажется, погибло всё, нет спасения от огня врага. Васильев вдруг вплотную увидел налитые неистовством глаза Ильи, его искривленный рот, его черные волосы, косо прилипшие к потному виску. “Что лежишь? Подыхать будем?.. Два офицера у орудия – и подыхать? Заряжай! Заряжай! Заряжай! Володька, заряжай!..” “Не-ет, подыхать потом будем! Пото-ом!”
- Попробуем найти в личности, в главных чертах характера Рамзина хоть одну теневую черточку, которая могла бы дать психологический ключ для открытия того, что произошло с ним.
- Уже изначально его судьба была оторвана от судьбы страны. Почему? Что значат его слова, обращенные к Васильеву: “Счастливый ты человек. У тебя прекрасная биография”?
Отец Рамзина был несправедливо репрессирован, всю жизнь в своей стране Илья ощущал себя чужаком, сыном “врага народа”, и это породило в нем чувство индивидуализма.
- Как оно проявляется в Рамзине?
Это и насмешливое превосходство, и презрение к сантиментам (даже на письма Маши, адресованные Рамзину, отвечает Васильев), и опасный огонек в глазах, и бравирование своей силой (инцидент с Лазаревым), и мстительность, и самолюбивое упорство.
- А теперь подумайте, писатель сталкивает Рамзина с Лазаревым или ставит их рядом? Рамзин уравнял себя с Лазаревым.
Именно чувство индивидуализма заставляет Рамзина сохранить свою жизнь. Ведь в его пистолете было три пули: две для Лазарева и одна для себя, но тогда он “зубами и ногтями держался за жизнь”, которую спустя много лет оценил “не дороже ломаного гроша”.
По мнению Ю.В.Бондарева, ничем нельзя оправдать предательства своей Родины, а значит, своего народа. Потому-то так и непреклонна в своем прощении мать Рамзина.
- Какой ещё грех чувствует за собой Илья Рамзин?
“И ты, и я, – говорит он Васильеву, – пролили цистерны крови. Крови фашистской сволочи, как мы говорили на войне. Но не все среди немцев были наци. А убивать гомо сапиенсу гомо сапиенса – самый неискупимый грех”.
- Как проявил этот грех Илья? Вспомните страницы его военной юности.
/Пересказ эпизода “Перемирие” из десятой главы/
- И там тоже был выбор. И трагедия в том, что Илья сделал его не в пользу жизни. А писатель, сам прошедший войну, считает, что война и человечность – вещи вполне совместимые.
- А еще Илье Рамзину не хватило чувства долга. “Человек, родившись, должен исполнить свой, так сказать, запрограммированный самим рождением долг, – говорит Ю.Бондарев. – Долг – справедливые поступки человека, что согласуются с совестью и придают жизни наивысший смысл, объединяющий всех людей. На пути нелегкого познания правды долг как бы поднимает человека над самим собой. Стало быть, один поступок или цепь поступков, совершенных долгом и совестью, выражают смысл человечности, который я бы определил как доброту. < … > Доброта – понятие сугубо нравственное, а только нравственное делает в конце концов человека человеком”.
- Как заплатил Илья Рамзин за свой выбор?
- Осознал ли Илья Рамзин, что он сделал неправильный выбор?
- Какой художественной деталью пользуется автор, чтобы донести до читателя эту мысль? Это надпись на газете “Вечерняя Москва”: “…остро и неестественно кололо глаза вверху на просвете полосы сжатое молящее слово, дважды написанное нетвердым почерком: “Простите!”, “Простите!”
- Илья Рамзин говорит в романе странное: “Правда, как и память, дается человеку в наказание”. В наказание ли Васильеву прибыл из прошлого Илья Рамзин, школьный и фронтовой друг, давний и недосягаемый пример для подражания, соперник в любви, лейтенант Рамзин, погибший на излете войны в безнадежном бою?
- Почему так болезненно чувствует себя талантливый художник Владимир Васильев, имеющий для полного счастья умницу-дочь, любимую жену, признание своего таланта? Ведь эта болезненность приходит к нему именно после встречи в Венеции с Ильей Рамзиным.
Эта встреча заставила Васильева познать не только жизнь Ильи Рамзина, но и внимательно взглянуть на свою собственную.
- И что же он увидел?
Что тоже жил не всегда верно и не очень ладно.
- В чем?
“Когда приходит к нему Олег Колицын, администратор от живописи, нещадно страдающий от того, что променял свой небогатый дар на звания и должности, приходит за добрым словом, слишком хорошо, впрочем, зная неподкупную честность Васильева, – то Васильев раздраженно думает, что разговор с ним будет “убийством времени, тратой нервных клеток, напрасным самоугнетением”. Что ж, он прав, наверное, когда не хочет себя разменивать на пустословие и ложь в утешение, хотя, может быть, ложь эта и помогла бы Колицыну чуть-чуть поверить в себя. А вдруг да не помогла бы – кто знает? Но дело в том, что в малом сем эпизоде явно видно желание Васильева во что бы то ни стало избегнуть “Траты нервных клеток, напрасного самоугнетения”. Слишком часто он вспоминал об этом желании за последние годы, слишком верил ему.
Отец. Старый, одинокий. Коротающий век неподалеку от столицы, он много раз просил у сына позволения приехать – внучку повидать, картины в мастерской посмотреть – всего лишь на день на два. А Васильев занятостью отговаривался – и верно, был чертовски занят (бог – работа!): деньги ему переводил, рубашки в подарок посылал чтобы потом, после смерти отца, получить обратно сберкнижку со своими нетронутыми переводами и нераспечатанные целлофановые пакеты с рубашками. Не того, видно хотел от него отец. А чего хотел – не нашлось у сына...
Дочь. Два года назад произошла с ней, восемнадцатилетней, трагедия, которая во многом поломала нетвердый ещё характер, надолго ожесточила её против всех на свете. Беда в те дни поселилась в доме, и Васильева оградили от неё. Он работал в мастерской ожесточенно и яро, деликатно не вторгаясь в беду Виктории, доверив жене выхаживать дочь. <…>
Жена. Больше всего Васильева пугает то отчуждение, которое началось между ними, как он считает, во время поездки в Венецию, а на самом деле раньше, пожалуй, когда он оставил Марию наедине с бедой дочери ”. [1]
- Пятнадцать лет тому назад Васильев сделал свой выбор, целиком отдавшись искусству. Это было самоотверженное и бескорыстное служение своему делу, лишенное честолюбия и суеты. Две страсти управляли им – любовь к красоте и сумасшедшая преданность работе. В них, казалось ему, он нашел смысл своего существования. Успех и признание сопутствовали ему, И даже искренний друг его Лопатин находил, что Васильеву удалось в своих пейзажах выразить взгляд современного человека на природу, взгляд, проникнутый не умилением, а тревогой за красоту, без которой невозможна жизнь на земле.
- Но давайте внимательно присмотримся к последним пейзажам Васильева.
Вот некоторые из них. Ранние зимние сумерки, сиреневые берёзы в вечереющем воздухе околицы, угол деревенского дома с забитыми крест-накрест окнами, последний багровый луч на скате сугроба, завалившего крыльцо, и тишина многоверстная, первобытная, с далеким, чудится, перелаем собак и одинокой первой звездой. Или: яркий прощальный день конца октября, белое солнце стоит низко, сквозит между стволами дальних берёз, которые на косогоре против солнца кажутся черными: одинокое упавшее в траву яблоко лежит возле разрушенной монастырской стены, еле видимое сквозь облепившие его листья. А какая печаль чудится в этой васильевской картине: северное вечернее небо, выметенное ветром, пасмурная вода до горизонта и две видавшие виды лодки бок о бок у берега, связанные накрепко заржавленной цепью, как двое неразлучных во всем белом свете, соединенных любовью, временем, страхом, обязанностями, два связанных одиночества. И ещё: апрель, лимонная луна стоит в голом березняке, освещает черноту земли, оставшиеся островки снега, прошлогоднюю опавшую листву…
Как в зеркале, отразилась во всем этом смятение, душевная боль Васильева, в жизни которого никогда не было счастья, а было лишь смутное ожидание его. Да и могло ли оно, счастье, быть у человека, который общую беду (беззащитность перед всемогущими чиновниками, падение нравов, ожесточенность) воспринимает как личную вину, ибо бессилен что-либо изменить в этом мире к лучшему, потому что слишком отстранен от него.
- Именно встреча с Ильей Рамзиным заставила Васильева задаться вопросом: “ …не слишком ли он был занят самим собою в эти удачливые годы?..” и испытать боль души: “Что со мною происходит в последнее время? Я нездоров. Или я заболеваю какой-то мучительной болезнью. Я чувствую себя виноватым перед всеми – перед Машей, перед Викторией, перед Ильёй… И это похоже на боль… Но в чём моя вина? В том, что мы вовремя не можем помочь друг другу?” Так Васильев сам приходит к осознанию своей вины.
- Она проникает даже в подсознание художника. Попробуйте объяснить его сны.
В его снах возникает то видение Вавилонской башни, строительство которой разрушило, по библейской легенде, всечеловеческое единство, то кошмарный образ какого-то, изнывающего в страшных муках человека, которому он должен был помочь и побоялся это сделать.
Чуть было не погибшее в нём чувство человеческого единения возвращается к нему через страдание и сострадание, которые вновь должны приобщить его жизни других людей. Боль сопереживания, объединяющая сила горя внезапно озаряют его сознание.
- Каким эпизодом автор это демонстрирует?
Когда около кладбища, где погребли Илью, он встречает убитого горем парня с детским гробиком в руках, рыдающую молодую женщину и толпу следующих за ними молодых людей. “И Васильев вдруг испытал такую родственную, такую горькую близость с этим потрясенным светловолосым парнем, с этой некрасивой, дурно плачущей молодой женщиной, со всеми этими обремененными авоськами людьми на дороге, как если б он и они знали друг друга тысячи лет, а после в гордыне, вражде, зависти предали, безжалостно забыли одноплеменное единокровие, родную простоту человечности…”
- Примечательно, что только двум персонажам, Владимиру Васильеву и Илье Рамзину, автор дает возможность испытать эту боль души от того, что жили не совсем так, и не очень ладно, и не всегда верно, и найти в себе силы сделать новый выбор.
Обратите внимание на фразу Ильи Рамзина: “Если успею в тяжких грехах покаяться, господь не даст исчезнуть в муках навечно”.
- Рамзин и Васильев сделали свой выбор, но в романе проблема выбора стоит и перед другими персонажами. Кто и как делает свой выбор?
“Есть одно – сама жизнь, как удовольствие жить, и разумный эгоизм, деточка, как метод этой жизни! Коли можно, принимай эту подаренную нам случаем любви жизнь, как карнавал!..” – говорит режиссер Щеглов своей племяннице Виктории.
Умение легко обходить острые ситуации, артистизм обеспечили Щеглову спокойную жизнь, хотя при любом случае он готов поиграть острым словцом и снисходительно отметить несовершенство мира. Он изощряется в циничном остроумии и ставит под сомнение все ценности и все истины. Но под когда-то выбранной им маской злой веселости скрывается глубоко несчастный человек, панически боящийся смерти. Недаром его позицию тотального скептицизма художник Лопатин определяет как “унылую философию осеннего листа”. А чтобы понять, насколько прав Щеглов в своем выборе, достаточно присмотреться к нему на кладбище, после похорон Ильи. “Вы оба беспощадны ко мне! И вы, Александр Георгиевич, и вы, Владимир Алексеевич! Вы стали невыносимыми! – тонко взвизгнул Эдуард Аркадьевич и заморгал, задышал носом, всхлипнул совсем по детски обиженно (а этого с ним прежде никогда не случалось, вроде все подпорки в нем разом сломались) и, сгорбленный, тряся головой, отчего оскорбленными кивками мотался на его голове широкий берет, на ощупь схватился за ручку дверцы Лопатинской машины, тщетно силясь открыть ее и повторяя слезными, упрекающими вскриками: – Скорее, скорее, прочь отсюда! Я прошу отвезти меня домой… Боже, моё веселье! Веселье человека, которому невесело жить!”
- Поработайте с текстом. Выделите ключевые слова в данном фрагменте
- Подобную же истерику переживает и Олег Колицын. Преуспевающий администратор, отягощенный должностями, учеными степенями, испытывающий постоянную усталость от творческого безделья, он мучается сознанием того, что если у него и был хотя бы небольшой талант, то он загубил его. И оттого он так кричал в мастерской Васильева, куда приехал за надеждой и поддержкой, кричал, “корчась от самой глубокой, ничем не излечимой раны”, “кричал скандально-отвратительно, безудержно, его большая львиноподобная голова тряслась в яростном исступлении, набухшие веки сжимались, выкатывая крупные оловянные слезы; а когда в крике его прорывались не то рыдающие нотки, не то нотки истерического смеха, Васильев, пораженный, подумал, что, должно быть, так, в припадке бессильной ненависти, люди сходят с ума…”
- А вот перед нами жизнь Маши. Как и какой выбор сделала она?
Маша выбрала то, что преподнесла ей судьба, но была ли она счастлива? Ведь не случайно дочь теперь её называет “святой женщиной-мученицей”. И сам Васильев задумывается над вопросом: “Что ж, Мария призналась Виктории, что ещё со школы терпела мою дурацкую влюбленность много лет, а сама вынужденно несла крест? Значит, только один для нее был – Илья? Это, наверно, так!” Подумайте, так ли это?
- Итак, человек отвечает за сделанный им выбор всей своей жизнью. Но действительно ли этот выбор делается им самим? Вспомните слова Ильи Рамзина в конце 18 главы: “Не думаете ли вы, что все человечество – подопытные кролики на земле и кто-то проводит с нами чудовищный эксперимент?”
- Соглашается ли с этой мыслью Ю.Бондарев?
- Каким образом писатель опровергает эту мысль Ильи о том, что выбор делает “господин эксперимент”, “вселенная” или несколько всесильных людей”?
Словами Виктории: “Нет, папа, все зависит от нас самих! Знаешь, кто создает ад на земле? Не природа и никакая не темная сила. Нет, папа, сам человек – великий творец земного ада”. После всего, что с ней случилось, ей часто “бывает не по себе от людей”. И это сближает её с Ильей Рамзиным, именно поэтому она хочет принять его приглашение уехать в Италию, уйти в чужой мир, где все друг другу чужие и где, как ей кажется, легче будет переносить свое несчастье, поколебавшее ее веру в людей.
- Как Василев пытается уберечь свою дочь от неправильного выбора?
Он открывает для неё всю любовь своего сердца и говорит удивительные слова, которые звучат для каждого из нас как предупреждение: “Мы не имеем права быть беспощадными друг к другу”.
- Почему проблема выбора, поставленная в романе (выбора и ответственности за него состоянием своей души), так актуальна?
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно присмотреться к миру, который окружает героев романа, впрочем, и нас, сегодняшних читателей.
- Каким же мы видим мир в восприятии критика Боцарелли, Марии Васильевой (материал третьей главы), режиссера Щеглова (конец шестой главы, материал главы восемнадцатой)?
“Разве не патология современная цивилизация? Наркомания? Насилие? Эскалация секса? Движение из ниоткуда в никуда? Посмотрите на улицы Рима, Милана, Парижа! Куда движутся машины? И разные люди в них? Да, я думаю, что из ниоткуда в никуда. Мир очен устал. А этот английский “римейк” – монастыри молчания: английские интеллектуалы уходят в них и молчат месяцами, как немые. А “ретро” – возвращение в прошлое… А магеридж…”
“Весь мир сошел с ума. В отвратительных извращениях ищут правду и хотят внушить людям гадливость к самим себе…” – говорит Мария после просмотра английского фильма в одном из римских кинотеатров.
А режиссер Щеглов подмечает: “Шекспировским страстям в век пластмассы не бывать уже. Любовишка какая-то бытовая. Ненависть – рыночное недоразумение в очереди за ташкентским луком. Скромность стали считать глупостью и недотёпством, хамскую грубость – силой характера. Сплошное опупение и пнизм от слова “пень”! <…> И только зависть, жесточайше душу гложущая, расцвела волшебным розарием в новом мещанстве”. “Мировой микроб потребления, как грипп, перенёсся к нам. <…> А когда начинается погоня за вещичками, в головах многих образуется духовная пустынька, и две госпожи – истина и мораль – уже редко приглашаются сюда в гости, – Щеглов пальцем постучал себе в темечко”.
“Я не сомневаюсь ни на йоту, что сумасшедшее человечество утратило высший смысл своего существования и заблудилось в бетонных лабиринтах больных и перенаселенных городов!”
- А что за чувство испытывает Владимир Васильев, побывавший в родном Замоскворечье, сопровождая Илью, и почему оно возникло?
“…откуда эта разрушительная дьявольщина? Неужели прошлое не останется, и никто ничего не будет помнить? И никого из нас? Разрушат старый дом, построят новый, панельный, а другие следом за нами разрушат панельные и построят более безобразные… И, может быть, все наше прошлое рассеется, как пылинка, во вселенной”. Все, действительно, изменилось в родном Замоскворечье, и даже люди стали грубее и безобразнее.
- Так почему важно делать правильный выбор?
Прежде всего потому, что человек ответственен за мир.
- “Как только человек заглянул в свою душу, он познал ад”. Страшные слова произносит Илья Рамзин, но они правдивы, и оттого, наверное, становится все меньше желающих копаться в своей душе, ибо большинству из нас в сегодняшнем мире хочется жить сладко и спокойно.
И лишь немногие, как художник Васильев, считают: “Может быть, ради этой боли [боли души] стоило родиться на свет…”.
- Ю.В.Бондарев убеждает своих читателей в том, что наиглавнейший смысл жизни в постоянном поиске истины и обретении ее через боль и страдание, через любовь к людям, через совесть. И каждый и нас должен помнить, что “среди тысяч смыслов и выборов есть один – великий и вечный…”.
- Как вы думаете, в чем он?
В любви к своей Родине.
- Илья Рамзин был другом детства Владимира Васильева. В настоящем Васильев очень дружен с художником-графиком Александром Георгиевичем Лопатиным, обращаясь к его участью в наиболее трудные в своей жизни минуты. И всех их автор наделяет великим чувством Родины.
“Хочу в Замоскворечье! Сколько лет я там не был! Сейчас разбужу Лопатина, и до утра пойдем бродить по Москве, протопаем пешком до Павелецкого вокзала, взглянем на Шлюзовую набережную, на Озерковскую, на церковку в Вишняковском переулке…”. “Скучаю я по русским северным городкам, – загудел Лопатин, входя в комнату и расправляя бороду поверх толстого грубого, ручной вязки, свитера. – Не тот комфорт, не тот кафель, а неповторимое колдовство… не сравнить ни с какими западными красотами. Чего стоит одна стеклянная тишина в малиновом инее утра!” “Я постарел, поэтому мне снится наш двор на Лужниковской, деревянные ворота и липы под окнами. И ещё – почему-то весеннее утро в голубятне, и, знаешь, пахнет перьями, коноплей… Я хочу… я хочу увидеть мать. Помоги, если ты мне хоть немного веришь”.
В качестве домашнего задания можно предложить учащимся написать творческую работу в жанре эссе “Боль моей души”.
Литература
1. Абрамов С. Нет чужой боли. //
Роман-газета. – 1981, №8, с. 125-128.
2. Богатко И.А. Предчувствие.
Литературно-критические статьи и очерки. – М.:
Современник, 1990, с.5-188.
3. Горбунова Е.Н. Проблема выбора и вины. К спорам
вокруг романов Ю.Бондарева. // Октябрь. – 1988, №5, с.
180-188.
4. Козьмин М.Б.Путь к человеку. – М.: Современник,
1984, с. 132- 185.
5. Ломидзе Г.И. Нравственные истоки подвига:
Советская литература и Великая Отечественная
война. – М.: Советский писатель, 1985, с. 179-181.
6. Федь Н.М. Художественные открытия Бондарева. –
М.: Современник, 1988, с. 153-223.