Январь 1918 года. Революционный Петроград. Зимние сумерки. Метет метель. Редки прохожие. По улице идет красногвардейский патруль. Надвинуты на лоб картузы, тускло поблескивают штыки, мелькнул огонек цигарки. Они спешат, их всего двенадцать, в любой момент им предстоит встреча с безжалостным врагом. Кто они, эти люди, рядовые солдаты революции? Что несут миру?.. За окном стоит и всматривается в даль поэт. Ветер, метель. Январь 1918 года.
Большой серый дом на набережной реки Пряжки похож на корабль. Поэт слышит отдаленный гул, как бы нарастающий шум крушения старого мира. Он записывает первые строки поэмы “Двенадцать”. Исполненный необычайного вдохновения, Александр Блок создаст ее всего за три недели. Раньше он с такой же страстью отдавался творчеству, когда писал о высокой любви. – “Снежную маску”, “Кармен”…
Великий русский поэт Александр Блок задолго до Октябрьской революции возненавидел старый “страшный мир”, пророчил народное возмездие. А когда оно явилось, то поэт, не колеблясь, призвал: “Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию”. Воплощением Революции, какой ее увидел и услышал Блок, стала поэма “Двенадцать” - первая великая поэма об Октябре. Созданные Блоком в январе 1918 года статья “Интеллигенция и революция”, поэмы “Двенадцать” и “Скифы” - произведения, чутко постигающие и славящие “музыку” Октябрьской революции.
“Двенадцать” - классически стройное, но и сложнейшее произведение. Пафос, ирония, юмор, сатира, лирика, эпос, драма слились в строгом единстве. На первый взгляд поэма напоминает живую стенограмму возгласов, реплик, песен, частушек, разговоров, призывов. Но единая музыка звучит как бы между строк и в них самих. Поэтому можно сравнить с многоголосой, полифонической ораторией, с симфонией. В ней почти не звучит прямая речь поэта. Кажется, поэта не слышно нигде, но вместе с тем он везде и во всем, во всех ее многообразных и переменных ритмах. Опрометчиво было бы те или иные реплики поэмы приписывать автору: он перевоплотился в рассказчика, свидетеля, летописца. “Двенадцать” - это не прямое лирическое самораскрытие поэта, а лирико-драматический эпос. В поэме столько же глав, сколько и основных героев: двенадцать. Перечитаем ее.
“Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер – на всем Божьем свете!” - начало поэмы. Только два цвета: черный – символ небытия, пустоты, и белый – символ чистоты и музыки. Хаос. Как при сотворении мира. Но из хаоса что-то возникает. Ведь за ветром, за метелью что-то должно быть. Что?
Старый мир распался. Ветер крутит его клочья. Мы слышим голос наблюдательного, точного, бесстрашно-правдивого свидетеля. В его рассказе плакатно-сатирически высвечены застывшие, носимые по ветру обломки старого мира. В первой главе – ряд эпизодических, мимолетных персонажей; вот “буржуй на перекрестке в воротник упрятал нос” - образ буржуя пройдет через всю поэму, а другие образы первой главы канут в метель; вот контрреволюционный “вития”, он “говорит вполголоса: - Предатели! – Погибла Россия!” Мы увидим в поэме Россию, но не ту, которую оплакивает “вития”. А пока рассказчик беспощаден в своих лаконичных зарисовках типов старой России: “А вон и долгополый – сторонкой – за сугроб… Что нынче невеселый, бывало, брюхом шел вперед, и крестом сияло брюхо на народ?...” Тема веры и безверия, тема “креста”, имени святого” тоже пройдет через всю поэму.
Да, старый мир как целое исчез, его остатки отдельны, отрывочны, их крутит ветер. Нет старой России. Россия – ветер. Слышны возгласы: “Хлеба! Что впереди? Проходи!” Растет тревожная музыкальная напряженность: “Черное, черное небо. Злоба, грустная злоба кипит в груди… Черная злоба, святая злоба…” Святая, революционная ненависть. Взрываются голоса людей нового мира: “Товарищ! Гляди в оба!” Так заканчивается первая глава.
Во второй главе поэмы появляются ее главные герои, олицетворяющие новую Россию: красногвардейцы. Сначала они неотделимы от стихии ветра: “Гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек. Винтовок черные ремни, кругом – огни, огни, огни…” Со стороны, враждебному взгляду, они могут показаться ватагой молодцов-разбойников: “В зубах цыгарка, примят картуз, на спину б надо бубновый туз!” В ветре слышны голоса: “Свобода, свобода, эх, эх, без креста! Тра-та-та! Холодно, товарищи, холодно!”Ветер, холод, метель. Красногвардейцев предал Ванька, бывший их товарищ, а теперь “солдат”, “буржуй”; он разбогател и гуляет в кабаке с Катькой. И Ванька, и Катька давно знакомы двенадцати. Некоторые красногвардейцы, может быть, даже завидуют сейчас Ваньке. Но гораздо больше они презирают его, и это классовое презрение. Двенадцать верны долгу. В них сегодня – Россия. Пусть кому-то они кажутся голытьбой. “Кругом – огни, огни, огни… Оплечь – ружейные ремни… Революцьонный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! – боевой лозунг перечеркивает разрозненные реплики. Слово “революционный” в поэме Блока звучит не в современном произношении, а так, как его расслышал Блок в многоголосии народной стихии: “Революционный!” В симфонию-поэму вступает голос Истории. Двенадцать бойцов, занятых по пути обыденными разговорами, поднимаются на высоту героического народного эпоса. Зычный, грубоватый, следует призыв: “Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в святую Русь – в кондовую, в избяную, в толстозадую!” И кто-то или сетует, или радуется: “Эх, эх, без креста!”.
Теперь мы явственно слышим, что отдельные голоса в поэме – это “голоса из хора”, что они звучат на фоне величественного хора, то отступающего, то мощного, всепоглощающего. Свершается не обыденное, но великое. В происходящем – музыка важного, значительного. За первым планом – масштаб исторический и космический. Вот этим-то и вызывается ощущение соприсутствия героико-трагического хора.
В третьей главе поэмы хор затягивает раздольную песню: “Как пошли наши ребята в красной гвардии служить – в красной гвардии служить – буйну голову сложить!” Эти былинные ребята, ребятушки еще сочетают в своем сознании и в своей песне старое с новым. “Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови – Господи, благослови!” - поют они.
Между тем завязывается драматический сюжет поэмы. На ее бескрайней сцене из ветра и метели появляются Ванька с Катькой: “Снег крутит, лихач кричит, Ванька с Катькою летит – елекстрический фонарик на оглобельках… Ах, ах, пади!” Кто же он, этот Ванька? Рассказчик в поэме рисует его в сатирических тонах. Мы видим Ваньку глазами простонародной, площадной публики. Ведь Ванька вышел из народной стихии, только он предал ее, продался сытости и низости собственнического мира, стал этаким удалым пошляком: “Он в шинелишке солдатской с физиономией дурацкой крутит, крутит черный ус, да покручивает, да пошучивает…” Мы слышим одновременно и голос рассказчика, и голоса бойцов-красногвардейцев, с удивлением и насмешкой разглядывающих недавнего товарища. Некоторые из них, наверно, сравнивают сейчас свою трудную долю с беспечной жизнью ловкого парня: “Вот так Ванька – он плечист! Вот так Ванька – он речист! Катьку-дуру обнимает, заговаривает…”
А кто же она, Катька? “Запрокинулась лицом, зубки блещут жемчугом…” Не ведает своей судьбы. В четвертой и пятой главах поэмы в частушечном ритме наперебой раздаются голоса то ли рассказчика, то ли бойцов, довольно-таки неприглядно характеризующие подругу Ваньки. Это пропащая, заблудшая душа. Но сама-то Катька этого не сознает. И в словах о ней пробивается невольная грустная нота. О ней говорят злорадно, с соленым юмором, но и жалеют “Катьку-дуру”, испытывают к ней и нежность и злобу. Поэт увидел в непутевой Катьке и самозабвение и чистоту. Она идет по краю опасности, риска. Есть в ее облике нечто вызывающее, задорное. Не ее вина, а ее беда, что крутит ее темный омут. За “огневые очи”, за “удаль бедовую” Катьку любит и один из красногвардейцев.
“…Опять навстречу несется вскачь, летит, вопит, орет лихач…” - в шестой главе наступает развязка. Она коротка и мгновенна: “Стой, стой! Андрюха, помогай! Петруха, сзаду забегай!... Трах-тарарах – тах-тах-тах-тах! Вскрутился к небу снежный прах!...” Красногвардейцы стреляют, пытаясь задержать Ваньку. Но он “утек, подлец”. “А Катька где? – Мертва, мертва! Простреленная голова!” Горечь и недоумение охватывают бойцов, немо глядящих на безвинно погибшую Катьку. Но эти чувства глушатся яростью: “Что, Катька, рада? – Ни гу-гу… Лежи ты, падаль, на снегу!...” Таков первый план этой сцены. Но за ним, как всегда в поэме, сквозит план символический, масштабно-исторический. В разыгравшейся уличной драме вновь повелительно звучит слово Истории: “Револьцьонный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!”
Кульминация драмы, однако, впереди – в седьмой главе. “И опять идут двенадцать, за плечами – ружьеца. Лишь у бедного убийцы не видать совсем с лица…” Это новый персонаж в поэме – Петька, Петруха. Стреляя в Ваньку, он убил Катьку… Но разве борьба возможна без жертв? С чего так горюет Петруха? “Все быстрее и быстрее уторапливает шаг. Замотал платок на шее – не оправиться никак…” Для горя у Петрухи есть свои причины. Бойцы догадываются: “- Что, товарищ, ты не весел? – Что, дружок, оторопел? – Что, Петруха, нос повесил, или Катьку пожалел?” И в ответ Петруха исповедуется с покоряющей силой истинно глубокого чувства, с песенным отчаянием высокой страсти: “- Ох, товарищи родные, эту девку я любил…” И никогда ему не забыть теперь Катьку – “из-за удали бедовой в огневых ее очах…”. Вот какой снова мы видим Катьку, видим иной, потому что смотрим глазами любви. Вот каким видим Петруху… Вглядитесь, говорит поэт: человек – вот он, рядом. Россия – здесь. Только здесь, в народной гуще, найдешь столь необходимую сегодня человеческую значительность, достойную великого времени, - русский характер. И любовь, и долг.
Товарищи Петрухи не дают ему отчаяться, слышны “комиссарски” строгие голоса: “- Поддержи свою осанку! – Над собой держи контроль! – Не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой! Потяжеле будет бремя нам, товарищ дорогой!”
Все происходит на фоне сдержанно-могучего, героико-трагического хора Истории. Судьба человеческая, судьба народная составляет содержание “Двенадцати”. Здесь решаются проблемы взаимоотношений личности и коллектива, любви и революции, страсти и долга.
Двенадцать красногвардейцев – рядовые бойцы революции. Выросли они в недрах старого мира. Не только светлые, но и темные черты есть в их характерах. И в поэме-симфонии звучат голоса темной удали, стихийной мести: “Ты лети, буржуй, воробушком! Выпью кровушку за зазнобушку, чернобровушку…” Старый мир притаился, ждет: “Стоит буржуй, как пес голодный, стоит безмолвный, как вопрос. И старый мир, как пес безродный, стоит за ним, поджавши хвост”.
Космическое и земное, мировое и житейское неразъединимы в поэме. Природные стихии вторят человеческим, бури человеческие вызывают в окружающем мире ответные ветра. После гибели Катьки: “Разыгралась чтой-то вьюга, ой, вьюга, ой, вьюга! Не видать совсем друг друга за четыре за шага!” Разбушевавшаяся метель заставляет Петруху вспомнить, воскликнуть: “Ох, пурга какая, Спасе!” Но товарищи снова поправляют его: “- Петька! Эй, не завирайся! От чего тебя упас золотой иконостас? Бессознательный ты, право, рассуди, подумай здраво – али руки не в крови из-за Катькиной любви?” И снова рефрен – он обращен не к одному Петрухе – ко всем бойцам-красногвардейцам, ко всему восставшему народу: “- Шаг держи революцьонный! Близок враг неугомонный!” И в подтверждение – настойчивый, властный, обязывающий, от лица Истории – троекратный призыв напрячь силы: “Вперед, вперед, вперед, рабочий народ!”
Мы подошли к одиннадцатой главе поэмы. Позади драматический сюжет, имеющий, казалось бы, частное значение во всей ее композиции. Но, только пройдя через эту драму, двенадцать обретают единую поступь. Постепенно фигуры двенадцати вырастают до монументального символа. Второй, масштабный план выступает вперед, а план сюжетный отступает назад, становится фоном, “сокрытым двигателем” поэмы. Теперь все двенадцать идут как глашатаи Истории, свершители революционного Возмездия, сыны восставшей России. Картина величественная: “В очи бьется красный флаг. Раздается мерный шаг. Вот – проснется лютый враг… И вьюга пылит им в очи дни и ночи напролет… Вперед, вперед, рабочий народ!”
Но это еще не финал поэмы. Куда идут двенадцать? Что там, впереди? Ведь за ветром, за метелью что-то должно быть. Что? Красногвардейцы видят только: “Это – ветер с красным флагом разыгрался впереди…” Вот все, что они различают в белой тьме. “Кто там машет красным флагом?.. – кричат они. – Выходи, стрелять начнем!” И даже стреляют. Быть может, это враг там “ходит беглым шагом, хоронясь за все дома…” Но лишь поэт видит, кто там, впереди – “впереди – Иисус Христос”. Такой итог поэмы впоследствии удивлял многих.
Конечно, завершающий образ поэмы далек от восприятия современного молодого читателя. Но попробуем понять поэта. В двенадцати красногвардейцах он увидел своего рода апостолов нового мира. Двенадцать идут “без креста”, “без имени святого”, но дело их свято. По мысли Блока, в финальном образе поэмы слиты и сила и слабость угнетенных, ведь в них еще живет прошлое. Они уходят от прошлого, но оно ждет их впереди, потому что путь непрям. Блок понимал противоречивость этого образа, он не был до конца удовлетворен им, порой сомневался в нем. На своем поэтическом языке Блок славил Октябрь, как зарю новой эры, которую он встречал с открытой душой.
Сравним начало и завершение поэмы. В начале только два цвета – черный и белый. Только ветер, один лишь ветер. Только черно-белая метель. В последней, двенадцатой главе ветер еще сильнее, метель еще темнее. И впереди – сквозь тьму и метель – свет красного флага. Черное, белое, красное. Мерный шаг. В начале поэмы все отрывочно, разрозненно, нецельно. Старый мир распался. России нет. Но из хаоса рождается космос, устроенный мир, гармония. Ее необходимо выстраивать. На всем пути двенадцати их провожает “нищий пес голодный”, символ низких страстей, отходящего старого мира – “старый мир, как пес паршивый” - “буржуй, как пес голодный” - вот он “скалит зубы – волк голодный…”. Двенадцать стремятся к новой гармонии, к освобождению от хаоса. Мы присутствуем при труднейшем сотворении нового мира, нового человека, новой цельности. Побеждает творческая, организующая сила революции. Мы слышали вначале панический возглас “витии”: “Погибла Россия!” И вот перед нами – двенадцать красногвардейцев – сама Россия, новая Россия, “опоясанная бурей”. “…Вдаль идут державным шагом…” Эта строка заставляет вспомнить пушкинский “Медный всадник”: “Невы державное теченье…” Державный шаг, государственный – поступь хозяев и творцов державы. И вместо разногласия звучит хорал: “…Так идут державный шагом…” Но все пережитое остается с ними…
Поэма Блока сразу же стала известной. На улицах висели плакаты с крылатыми строками из “Двенадцати”. В тылу интервентов ее издавали как подпольную листовку. О поэме бурно спорили современники, ее перевели на многие языки мира. Возникла огромная литература, посвященная “Двенадцати”. Вместе с творениями Владимира Маяковского, Валерия Брюсова, Сергея Есенина и других замечательных поэтов тех незабываемых лет поэма Александра Блока стоит у славных истоков русской поэзии.
Список литературы:
- А. Блок “Стихотворения и поэмы”, М., “Художественная литература”, 1994 г.
- Л.Д. Блок “А.Блок в воспоминаниях современников”, М., “Художественная литература”, 1980г.
- А. Циюхер “Из воспоминаний об А.Блоке”, М., “Искусство”, 1981 г.
- А. Блок “Собрание сочинений в 8-ми томах” т.УШ, М., - Л., 1962г.