Пространство, обжитое холстами
История Школы космонавтики в Зеленогорске канула в лету. Однако именно в те времена в наших краях появился Юрий Попов – художник с особым культурным пространством вокруг себя. Когда меня уговаривали съездить к нему, я кочевряжилась, оттягивала встречу. Но, наконец–то, переступив порог дома–мастерской, вмиг прониклась его атмосферой и поняла, что здесь есть дело искусствоведу. Тогда один из многочисленных моих материалов о Ю. Попове назывался так: “И эта глушь – столица здешних мест”. С той поры много воды утекло…
Сегодня Юру не встретить в окрестностях Зеленогорска. И слушая мои впечатления о Париже или Амстердаме, он уверенно бьет мои карты своими козырями – за это время ему удалось и мир посмотреть, и себя показать.
Сотрудничество в Женеве с галереей “Cigarini” позволило Юре осмотреться в пространстве швейцарской столицы. Не проезжим туристом, а представителем современного российского искусства считают нашего земляка в Париже в “Galerie Figure”. Столица Франции – город далеко не гостеприимный для тех, кто пытается в нем зарабатывать, а не тратить – сделала некоторые уступки, предоставив художнику возможность показаться в престижных залах Пьера Кардена, известного своим изысканным вкусом во всем мире. Эта экспозиция проходила недавно в рамках кинофестиваля “Paris–Art–Moscow”. Не затерялся художник Попов и в столице нашей Родины Москве. Не только в Доме Художника на Крымском валу можно увидеть его живопись, но и в “Арт–студии Реброва” на Никольской, а теперь вот появился и новый адрес: Старая площадь, 10/2 – здесь находится Администрация Президента РФ. Художник по–прежнему востребован ценителями из Новосибирска, а Красноярск, волей судьбы ставший местом постоянного проживания, достаточно хорошо обжит поповскими холстами в стенах галереи “Хинган”.
Творческая личность – всегда тайна, которую не разгадать, хотя следует помнить о том, что искусство – не самый худший повод для общения между людьми. Открывая автора, мы начинаем интересоваться человеком. Мы хотим знать, о чем он думает, как творит, чем живет, в надежде получить ответы, открывающие скрытые смыслы полученных впечатлений – они настоящие двигатели нашего любопытства.
Неутраченные иллюзии
– Юра! Чаще всего мы общаемся с тобою про искусство и его смыслы. Но давай поговорим о тебе ?
– Давай, – миролюбиво позволяет он.
Мой глаз зажигается зеленым светом, молниеносно настраиваясь на неизвестную волну, и я произношу:
– Каким ветром занесло тебя в Сибирь из Вологодчины?
Юра начинает неторопливо, вдумчиво:
– Отъезд мой был в большей степени случаен. В очередной летний отпуск приехала мамина сестра, в очередной раз я с завистью слушал рассказы о горах, о Енисее, о Красноярском “море”, смотрел черно–белые фотографии, казавшиеся самыми цветными на свете.
Тетушка предложила маме забрать меня на год – закончить 8–й класс, попробовать позаниматься в художественной школе. В нашей глухомани никаких художественных заведений не было, поэтому мама решилась “поискать звезду” мою в других краях. Отец находился в командировке, и это решение – поехать пусть и ненадолго, не насовсем, как тогда предполагалось, – оказалось тем более трудным.
– Понятное дело – вопрос ведь не из праздных, – аккуратно вставляю свое слово я. – На мой взгляд, когда кардинально меняется место жительства, то и мир души переезжает как бы на другой адрес. Интересно, каким было твое первое живое впечатление от Сибири?
– Мне запомнилось, как теплым августовским вечером, пересев на дивногорскую электричку, мы переезжали мост: в те полторы минуты над Енисеем, сквозь рябь металлических ребер, всплыли желтые впереди и синие сзади гигантские туши гор над страшноватой рекой. И уже все было решено. И даже если бы пришлось уехать через год, я все равно вернулся бы сюда.
– Стало быть, вернуться на родину через год, как планировалось, не удалось, и ты поступил в красноярское художественное училище? – почти что констатирую я.
– Так точно, – соглашается Юра. – В училище поступил сразу. Группа подобралась очень–очень яркая: все абсолютно непохожие один на другого, и гораздо талантливее меня. Все и работали по–разному, и лидировали в разном, учились друг у друга, и было очень мощное движение вперед. Я не помню ни одного момента вражды – работали и дурили (и немало) дружно. Правда, я сначала разрывался – все выходные пропадал в пещерах, на “Столбах”, в горах. И пару вечеров в неделю – в клубе бардов. Я уже нечасто ночевал у тетушки – бывало, жил на “Столбах”, в мастерской прямо, пропадал у геологов, да и просто оставался, где ночь застигла. Это был тоже счастливый период – такой плотной по событиям, жизнерадостной жизни уже не будет…
– Юра! А дальше? – настаиваю я с желанием сдвинуть зависшую паузу.
– Дальше? – переспрашивает мой собеседник, меняя скорость нашего общения. – Дальше, через три дня после окончания училища, я был уже в армии. После демобилизации с ходу поступил в институт – это было тоже довольно насыщенное время, и хотя училось легко и даже на повышенную стипендию, все–таки хотелось слепить из себя что–то нестандартное, и институт я бросил. Дальше, опять же случайно, – Школа космонавтики... Ну, да эту историю ты уже знаешь.
– Ну, я знаю и то, что ты всегда помнишь, откуда родом, хотя и прирос к нашим местам. Твоя малая родина подпитывает дух, обостряет чувства. Какой фильм воспоминаний крутится в твоей голове?
– О чем бы ни рассказывал, все мои воспоминания связаны с рекой Сухоной. Она сильно обмелела, и теперь редко можно увидеть какой–нибудь буксир, – как о свершившемся факте говорит Юра. – Воспоминания о детстве не то чтобы перечеркнуты – как–то немного заслонены тем, что я осознал позднее. А детство было действительно счастливым – село да деревня, река, лес, велосипеды, арбалеты, воздушные змеи и огромная пластилиновая крепость.
Юра замедлил свой рассказ, но воскресшая в памяти жизнь уже не отпускала. Он продолжил:
– Пара ярких впечатлений. Меня пускают в рубку “Зари” и дают порулить. Кругом – сверкающая гладь! И я – рулю!!!
А потом меня оставляют ночевать в крохотной каютке капитана. И мне не до сна – такой восторг: вокруг пристани, на водяных бликах, пыхтят, разворачиваются буксиры; “Заря” качается; прожектора; громкие команды. И так жаль, что никто из друзей не видит, что я в каюте капитана.
Или я в деревне, которой уже нет, ем сушеные ломтики яблок на печке. В окне – рожь во все поле, а по радио – “На дальней станции сойду...” в исполнении Г. Белова. И было просто счастье от осознания того, что я родился в этой стране, а не там, где угнетают негров.
В этом месте Юра превращается в советского Юру и напоминает о наших общих коммунистических чувствах, главное из которых – любовь к Родине.
– А как приятно было сидеть на веранде в дождь, когда по радио давали радиопостановку – какой–нибудь хороший рассказ, а если плюс кусочек шоколадки, который елся не то что по граммам – по микронам...
Воспоминания получались совершенно живыми. Мне показалось, будто дождь и сейчас стучит по крыше, в окно. И даже появился устойчивый вкус шоколада.
Юра продолжил:
– Мне сложно рассказывать о детстве, потому что все время думаю об отце. Я все эти годы как бы доказывал ему, что смогу добиться чего–то большого в жизни. А он построил мне дом и все ждал, когда я вернусь…
Возникла тишина, и ее совершенно не хотелось нарушать. Внимание ушло на картины – результат раздумий и поиска Попова, который видится очень уж непривычно – нет в нем принятой чистоты жанра, как и в придуманной Юрием реальности холста. Однако позднее, уже дома, мысленно продолжая наш диалог, я отчетливо увидела каким образом культурное пространство художника соткано из невидимых нитей вечных ценностей. Эти нити суровы, прочны и функциональны. Евангельское мировоззрение, замешанное на устойчивом нравственном законе жизнепонимания, цементирует холст, и все изображаемое на нем Юрой получает благословение. Возможно, поэтому мы всматриваемся в его живопись…
Картины Попова – не столько украшение интерьера, сколько выражение духа дома, в котором они поселяются. Соразмерность изображаемых сюжетов пониманию смысла жизни как таковой – налицо. Аскетичность, как средство художественной выразительности, используется художником для выявления уникальной формы предмета, позы, жеста. Устойчиво желание автора убрать все несущественное, второстепенное.
Со временем холсты Попова вбирают в себя новые впечатления их создателя и показывают удивление увиденной красоты мира.
Ценность индивидуального проживания событий реальной жизни и переложение этих событий в плоскость холста – путь художника не только Ю. Попова. Наш автор не может отказать себе в тихой радости быть сопричастным к открытию человечества – пониманию Божественного Начала Мира. Пластический язык живописи Юрия Попова позволяет ему это сделать, а нам – дает радость узнавания вечных ценностей, по которым каждый человек строит свою земную жизнь. Ценности эти неоригинальны и несовременны, как и сама живопись Юрия. Главные действующие лица творческой фантазии нашего современника – это Бытие и Любовь.
Могу ли я не познакомить своих учеников с таким художником?
Искусствоведческий практикум
В школьной программе по предмету “Мировая художественная культура” не значится тема “Творчество современного художника Юрия Попова”. Понятно – его час еще не пробил. Должности классиков раздает Время. Однако мы не можем довольствоваться глянцем хрестоматий, проживая жизнь “здесь” и “сейчас”, находясь в водовороте сегодняшних культурных событий. В рамках искусствоведческого практикума предлагаю задания, в которых нет возможности обратиться к авторитетным источникам – их просто не существует, но юные искусствоведы могут воспользоваться собственным художественным вкусом и выразить свое понимание предмета искусства.
Мне эти оценки интересны. И я, в который раз перечитывая рецензии ребят, улыбаюсь: Дамир Маликов увидел в работах художника “маленькое счастье” – он не встречал таких художников; Андрей Филатов, ощутив тщетность передачи словами своих впечатлений, в конце концов написал: “Живопись Ю.П. необычная, мрачная, удивляет, поражает, настраивает. Просто очень понравилась!!!”
А вот мысли Маши Соколовой: “Юрий Попов рисует божественных людей и предметы. Он видит их не так, как видим мы и представляем. Он видит их с более выраженными частями тела. Может, это люди, которые ушли на небеса?”.
По–мужски решает задачу Саша Чикинев: “Мне не нравится эта женщина – у нее длинные шея, руки и нос, косые глаза. Но мне нравится, что животные остались прежними”.
Ира Баянжанова, Женя Окладной, Настя Куренкова, Наташа Курс пытаются проникнуть в философию автора. А Дима Мартынец, добросовестно всмотревшись в картину, резюмирует: “Я думаю, что он пробьется в искусство – пишет он неплохо”.
В классе гул, перешептывания. Кто–то пытается заглянуть к соседу, чтобы сравнить свою картинку с другой… Кто–то, не выдержав переполняющих душу чувств, как на политическом митинге, заявляет во весь голос: “Пусть идет в дворники!” С трудом успокаиваю и настраиваю на самостоятельное обдумывание предложенного задания. Появляются варианты…
Таким непростым заданием для моих учеников стало осознание творчества Юрия Попова. Хотя холсты этого автора наполнены светом и обращены к нашим чувствам. Они напоминают о вечно исчезающей красоте мира, его непроходящих ценностях.
Я откладываю ребячьи листочки с попытками понять художника. И перевожу свое внимание на другой листок – со стихами Юры. Впечатление от ускользающей плоти времени, захваченной неудержимым потоком вечности, пронзает меня своей безысходностью – читаю медленно, смиряясь со смыслом каждого слова:
– Я был на родине, я видел, как вода
Неспешно листья желтые уносит,
Как за три дня одолевает осень
Зеленые густые берега.Я был на родине, я слышал, как песок
Хрустит под набежавшею волною,
И как туман холодной пеленою
Глаза ласкает, но студит висок.Я был на родине, узнал, как небеса
С рекой соединяются слезами,
И как горит свеча под образами,
И в сводах храма тонут голоса.Я был на родине, я видел белый лик…
И слова “никогда” я понял силу,
Когда бросал в отцовскую могилу
Горсть никогда не паханой земли