Ведущий.
…Всю ночь не разнимали руки,
всю ночь не спали мы с тобой:
я после долгой, злой разлуки
опять пришла к тебе – домой…
Мы говорили долго, жадно,
мы не стыдились слёз отрадных, –
мы так крепились в дни ненастья…
Теперь душа светла, мудра,
и зрелое людское счастье,
как солнце, встретит нас с утра.
Теперь навек – ты веришь, веришь? –
любовь одна и жизнь одна…
…И вдруг стучит соседка в двери,
вошла и говорит:
– Война. [3, c.65]
Разом рухнуло всё… Мы будем говорить сегодня лишь о нескольких страницах войны. Дмитрий Сергеевич Лихачёв в своей книге "Раздумья" писал: "Великая Отечественная война потрясла своими неслыханными размерами. … поражали не только размеры нападения, но и размеры обороны. Над городом повисли в воздухе десятки невиданных ранее аэростатов заграждения, улицы перегородили массивные укрепления и даже в стенах Пушкинского Дома появились узкие бойницы.
Но были ещё невидимые стены! Стены, которыми Ленинград окружил себя за несколько недель. Это граница твёрдой решимости, решимости не впустить врага в город. В подмогу этим невидимым стенам вырастали укрепления, которые делали женщины, старики, инвалиды, оставшиеся в Ленинграде.
Простирал руку над работавшими по его укрытию бронзовый памятник – Пётр. Навстречу шедшим через Кировский мост войскам поднимал меч для приветствия быстрый бог войны – Суворов. ... Жители и защитники Ленинграда попросили не укрывать и не прятать памятники полководцам.
Вдруг в жизнь стали входить древнерусские слова: рвы, валы, надолбы. Появилось народное ополчение. Было что-то, что заставляло бойцов осознавать свои связи с русской историей." [2]
Д.С. Лихачёв продолжает: "В моменты наивысшей опасности и горя вдруг неожиданно и поразительно красиво начинает слышаться голос женщины. С наступающими врагами сражаются не только воины, - борется народ. И, как последняя подмога, приходят женщины." [2, с.222] Так было и в Ленинграде. "И как значительно …, что осада Ленинграда раньше всего нашла своё отражение в плачах-стихах женщин – Ольги Берггольц, Анны Ахматовой и Веры Инбер [2, с.223]."
1-й чтец.
Я говорю, держа на сердце руку.
Так на присяге может быть стоят.
Я говорю с Тобой перед разлукой, Страна моя, прекрасная моя.
Прозрачное, правдивейшее слово
Ложится на безмолвные листы.
Как в юности, - молюсь Тебе сурово
И знаю: свет и радость – это Ты. [3, с.47]
Ведущий. Читая книги о блокаде Ленинграда, узнавая о жизни в осаде, о блокадном быте, начинаешь испытывать чувство горестного изумления: как люди могли пережить это? Чем они жили в те дни? Что поддерживало человеческий дух?
Карякина Зинаида Епифановна умирала. К ней зашла соседка, которой она сказала, что очень хочется сахару-песочку. Соседка постояла минутку молча, вышла , вернулась с маленьким стаканчиком сахара: "На, возьми, последнее желание нужно выполнять".
Зинаида Епифановна съела сахар с наслаждением, уснула, …проснулась утром и встала. А на другой день вечером раздался вдруг стук в дверь. Она открыла. Перед ней стоял совсем незнакомый лётчик с пакетом в руках. ""Возьмите, – сказал он и сунул пакет ей в руки. – Вот, возьмите, пожалуйста. …Лётчик с трудом выговорил: "Ну что тут объяснять… Приехал к родным, к семье, а их уже нет никого… Стучался в доме в разные квартиры, никто не открывает, тоже, наверное, как мои… Вот вы открыли… Возьмите… Мне не надо, я обратно на фронт…" [1, с.4]
Огромное богатство свалилось на руки Зинаиды Епифановны: на целую неделю хватит одной! Но тут же подумала: съесть одной нехорошо, грех – и как-то по-новому прозвучало это почти забытое слово. Позвала она соседку, мальчика-сироту из другой квартиры и старушку из той же квартиры, и устроили они целый пир – "суп, лепёшки, хлеб. Всем хватило, на один раз, правда," [1, с.4] но после этого ужина все себя бодро почувствовали. И выжили все, "всю зиму делились – и все выжили". [1, с.4] Возможно, на вопрос "Как?…" отвечают строки Ольги Берггольц.
2-й чтец.
…Холодный, ровный свет луны,
снега сияют исступлённо,
и со стеклянной вышины
врагу отчётливо видны
внизу идущие колонны. …
И было так: на всём ходу
машина задняя засела.
Шофёр, вскочил, шофёр на льду.
– Ну, так и есть – мотор заело.
Ремонт на пять минут, пустяк.
Поломка эта – не угроза,
да рук не разогнуть никак?
их на руле свело морозом.
Чуть разогнёшь – опять сведёт.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб – две тонны? Он спасёт
шестнадцать тысяч ленинградцев. –
и вот – в бензине руки он
смочил, поджёг их от мотора,
и быстро двинулся ремонт
в пылающих руках шофёра.
Вперёд! Как ноют волдыри,
примёрзли к варежкам ладони.
Но он доставит хлеб, пригонит
к хлебопекарне до зари.
Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре –
сто двадцать пять блокадных грамм
с огнём и кровью пополам. [3, с.104-105]
Ведущий. Вот "правда тех дней. "Не хлебом единым жив человек" – эта мысль опровергалась и подтверждалась в осаждённом Ленинграде на каждом шагу, каждый день." [1, с.4]
Казалось бы частное дело – переписка двух сестёр, но вырастает это в такое величие духа народа, когда чувства выливаются стихах.
3-й чтец.
Машенька, сестра моя. москвичка!
Ленинградцы говорят с тобой. …
Машенька, ведь это наша слава,
наша жизнь и сердце – Ленинград.
Машенька, теперь в него стреляют,
прямо в город, прямо в нашу жизнь.
Пленом и позором угрожают,
кандалы готовят и ножи.[3, с.69]
Ведущий. "Время – вещь необычайно длинная"….Люди изобрели множество календарей": римский, юлианский, григорианский, индийский и т.д. Но "среди них вряд ли назовут блокадный календарь. А он существовал. В дневниках Всеволода Вишневского, следом за датой, можно прочесть: "95-й день войны", "96-й день…", "97-й…". …Блокадный – один из самых коротких календарей человечества. Но он вместил летопись сопротивления ленинградцев. Их быт. И их искусство.
Второй месяц войны. В чердачном помещении Театра оперы и балета им. Кирова балерина Уланова плетёт сети и покрывает их кустиками мочалы, окрашенной в зелёный и бурый цвета: создаётся камуфляж…" [1, с.5]
"Глубокая осень. Группа художников работает по маскировке кораблей, подводных лодок. Работает хорошо: некоторые корабли обнаруживаются лишь на очень близком расстоянии." [1, с.6]
"Одним из главных источников нравственной силы стало искусство… не стоит удивляться, что в фашистских планах обстрела Ленинграда памятники искусства, культуры распределялись по квадратам обстрела и педантично нумеровались в качестве объектов уничтожения. Эрмитаж значился как №9. На специальной панораме города для артиллеристов были помечены важные ориентиры. Это выглядело так: "Театр, 18700 м.""[1, с.10–11]
Они обстреливали театры, музеи, издательства, типографии, радиокомитет. Гитлеровцы сообщали, что всё это уничтожено, а в это время в Александринке в переполненном зале шла героическая музыкальная комедия "Раскинулось море широко", "радио работало круглые сутки, разнося голос Ленинграда на всю страну, на весь мир." [1, с.11]
Трудно рассказывать об искусстве, которое жило, сражалось и побеждало 900 трагических дней блокады Ленинграда.
"Чёрный репродуктор висит на стене в музее истории Санкт-Петебурга – большая бумажная "тарелка", укреплённая на железном кронштейне." [1,с.14] Это репродуктор-боец. Именно он заставил остановиться и замереть многомиллионный город, когда сообщил, что началась война. "С этого дня … не выключали репродукторы ни днём, ни ночью. По ночам, когда не было передач … стучал метроном, и каждый знал: Ленинград живёт и сражается." [1, с15]
4-й чтец.
…Я буду сегодня с тобой говорить,
товарищ и друг ленинградец,
о свете, который над нами горит,
о нашей последней отраде.
Товарищ, нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды,
но мы не забыты с тобой, не одни, –
и это уже победа.
Смотри – материнской тоскою полна,
за дымной грядою осады,
не сводит очей воспалённых страна
с защитников Ленинграда.
Так некогда, друга отправив в поход,
на подвиг тяжёлый и славный,
рыдая, глядела века напролёт
со стен городских Ярославна...
Мы знаем – нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды,
но Родина с нами, и мы не одни,
и нашею будет победа. [3, с.72-73]
Ведущий. "Особую службу несли уличные динамики. Они были укреплены с таким расчётом, чтобы прохожий непрерывно находился в зоне их звучания: один динамик "провожал" пешехода, другой тут же встречал его. Так вели они ленинградцев тяжкими блокадными маршрутами улиц. Во время обстрелов они переходили в распоряжение МПВО, предупреждали об опасности спасли сотни человеческих жизней. Радио стало неотъемлемой частью жизни – как кусочек хлеба, стакан кипятку, вязанка дров." [1, с.15] Оно и раньше походило на горячий цех, теперь здесь всё кипело как на вулкане. "Слова: "Внимание, говорит Ленинград!" – звучали всё значительнее и драматичнее, …они начинали превращаться в символ стойкости города. Позывные становились клятвой!" [1, с.16] Немецкая пропаганда хвастливо заявляла, что радио Ленинграда подавлено. Но ещё 6 сентября состоялась первая передача из осаждённого города, её транслировали мощные радиостанции центрального вещания, и голос Ленинграда донёсся до разных стран Европы и Америки.
В осаждённом Ленинграде продолжала звучать музыка, вывешивались афиши (рис. 1). 28 сентября сорок первого года оркестр радиокомитета играл Пятую симфонию Чайковского для Англии. 9 ноября –Девятая симфония Бетховена, симфония Радости – в один из самых трагических дней блокады: был оставлен Тихвин и кольцо блокады сжалось ещё плотнее. Запасы продуктов "из расчёта на самые скудные нормы распределения: муки – на 24 дня, крупы – на 18, жиров – на 17, сахара – на 22." [1, с.48] А хор в венчающей симфонию оде Шиллера поёт:
"Как миры без колебаний
путь свершают круговой, -
братья, в путь идите свой,
как герой на поле брани…"
7 декабря – последний концерт сорок первого года в филармонии: исполняются Пятая симфония Бетховена и увертюра Чайковского "1812 год". Слушатели и оркестранты сидели в ватниках, полушубках, но оркестр играл, хотя медные валторны, трубы, тромбоны обжигали пальцы, а мундштуки примерзали к губам.
5-й чтец.
…Ленинградец, товарищ, оглянись-ка назад
в полугодье войны, изумляясь себе:
мы ведь смерти самой поглядели в глаза,
мы готовились к самой последней борьбе.
…Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!
О, как ставенки стонут на тёмной заре,
как угрюмо твоё ледяное жильё,
как врагами изранено тело твоё…
Мама, Родина светлая, из-за кольца
ты твердишь:"Ежечасно гордимся тобой".
Да, мы вновь не отводим от смерти лица,
принимаем голодный и медленный бой.
Ленинградец, мой спутник,
мой испытанный друг,
нам декабрьские дни сентября тяжелей.
Всё равно не разнимем
слабеющих рук:
мы и это, и это должны одолеть. [3, с.81-82]
Ведущий. "Музыка в Ленинграде замерла, будто замёрзла." [1, с.50] Лютая голодная зима делала своё дело. "Из 105 оркестрантов несколько эвакуировались, 27 умерли от голода, остальные стали дистрофиками, людьми, не способными передвигаться."[1, с. 50]
6-й чтец.
Я, как рубеж, запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
Сменяй на платье. – говорит, –
менять не хочешь, дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит:
не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала… –
И я сказала: – Не отдам. –
И бедный ломоть крепче сжала.
… И, одержимая, она
молила долго, горько, робко.
И сил хватило у меня
не уступить мой хлеб на гробик.
И сил хватило – привести
её к себе, шепнув угрюмо:
– На, съешь кусочек, съешь… прости!
Мне для живых не жаль – не думай. [3, с.102-103]
Ведущий. "1 января 1942 г. из большой студии радио передавались фрагменты оперы Римского-Корсакова "Снегурочка". Артисты пели в ватниках и ушанках. В передаче принимал участие артист И.Лапшонков. Он стоял у микрофона, тяжело опираясь на палку. Глаза на пергаментном лице казались стеклянными. Но пел Лапшонков с таким подъёмом, как будто выступал на премьере в нарядном театральном зале. Вечером артист Лапшонков умер." [1, с.23]
7-й чтец.
… Не отыскать в снегах трамвайных линий,
одних полозьев жалоба слышна.
Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
в кастрюльках воду голубую возят,
дрова и скарб, умерших и больных…
Вот женщина везёт куда-то мужа.
Седая полумаска на лице.
… А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завёрнутое в одеяло тело
на Охтенское кладбище везёт.
Везёт, качаясь, – к вечеру добраться б…
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца,
погибшего на боевом посту. [3, с.85]
Ведущий. И в тоже время академик архитектуры Александр Сергеевич Никольский рисует Арку Победы для встречи освободителей города (рис. 2).
На одном из первых спектаклей по пьесе К.Симонова "Русские люди" на сцене Городского театра произошёл случай, потрясший исполнителей. Шёл конец первого акта: штаб батальона, командир посылает молодую разведчицу Валю к немцам в качестве связной. После нескольких слов за стеной театра раздался сильный удар, разорвался снаряд. В театре погас свет. Замолчали актёры. В зале повисла гнетущая тишина. Артисты могли играть и во мраке, но по правилам обороны во время налётов и обстрелов зрители должны были укрыться в бомбоубежище. И вдруг актёры вздрогнули: в зале, где сидели закутанные в платки женщины, военные, приехавшие ненадолго с переднего края обороны города, – вспыхнул огонёк – слабый свет обыкновенного карманного фонарика, но к нему присоединился второй, трений, пятый. Бойцы вставали с мест, пригнувшись. пробирались вперёд и направляли свет на сцену. "Стало почти также светло, как от обычных театральных "юпитеров"" [1, с.27]. И изумлённые актёры заговорили вновь.
"Так до конца спектакля.
До конца
Фонарики солдатские светили.
Нет, не они! То русские сердца,
На подвиг звали и опорой были…"
– писал поэт Пётр Ойфа в стихотворении, посвящённом актрисе Марии Григорьевне Петровой.
"…Я тоже выхватил фонарик свой,
И бледный лучик бросился на сцену
С другими вместе – к девушке родной,
К неповторимой жизни и бесценной.
Хоть к Пулкову – в траншеи снеговые
Её пусти сейчас – и поведёт бойцов!
Как будто атакующей Росси
Пред нами встало гневное лицо.
И мы в тот боевой и грозный час
Все, как один, отдавшись власти чувства,
Увидели прекрасный без прикрас
Бессмертный подвиг русского искусства."
Хормейстер Соболев, школьный учитель пения, собрал в городе маленьких ребятишек, дошкольников, и старался согреть их тощей печуркой и пением. Хмурым осенним днём решили в радиоконцерт из госпиталя включить выступление маленьких певцов. Около 30 детей встали вокруг микрофона и запели детскую весёлую песню, тонко и нежно, без улыбок, как на посту. "И вдруг в зале послышался странный звук: заплакал один из раненых. И тогда по рядам слушателей прошло рыдание, сдержать которое люди оказались не в силах. Больше хор блокадных малышей в радиопередачах не участвовал."[1, с.37]
"10 января 1943 г, за неделю до прорыва блокады, у ленинградского микрофона выступила с фронтовым творческим отчётом Клавдия Шульженко.
Клавдия Ивановна Шульженко надолго заняла на эстраде королевский трон. А высшая власть королевы – власть над сердцами – окончательно утвердилась в годы ленинградской блокады. … Тогда же … навсегда взлетел на занавес маленького театра артистки "Синий платочек"."[1, с.39] (Исполняется песня "Синий платочек").
И вот все ленинградские репродукторы торжественно провозгласили: "Внимание! Говорит Ленинград! После семидневных боёв войска Волховского и Ленинградского фронтов 18 января 43-го года соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда…" (Картина художников Серова, Казанцева и Серебрянского как раз отражает момент соединения фронтов).
Ещё в 1941 году, через три недели после начала войны, отбросив предыдущие планы, композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович начал писать симфонию. В консерватории он продолжал заниматься со студентами, которые ещё оставались в городе, а когда звучали сигналы тревоги Дмитрий Дмитриевич поднимался на крышу и выполнял обязанности бойца МПВО наравне со всеми. Симфонию он писал дома. "Работа продвигалась довольно быстро. 17 сентября Шостакович выступил по радио. "Час назад, – сказал композитор, – я закончил партитуру второй части моего нового большого симфонического сочинения… Для чего я сообщаю об этом?… Чтобы ленинградцы знали,… что жизнь нашего города идёт нормально. Все мы сейчас несём свою боевую вахту… Ленинград – это моя родина. Это мой родной город, это мой дом. Когда я хожу по нашему городу, у меня возникает чувство глубокой уверенности, что всегда величаво будет красоваться Ленинград на берегах Невы".[1, с.46]
Седьмая симфония быстро приближалась к завершению. Дмитрий Дмитриевич Шостакович сыграл её нескольким друзьям – композиторам –их потрясло услышанное. Завершал оркестровку симфонии композитор в эвакуации в Куйбышеве: к обычному составу симфонического оркестра он прибавил дополнительный медный духовой оркестр, способный умножить мощь симфонического звучания. 5 марта 1942 г. в Куйбышеве состоялось первое исполнение симфонии. Тогда же родилась идея исполнить Седьмую симфонию в осаждённом Ленинграде. "Через несколько дней ленинградские репродукторы объявили: "Просьба ко всем музыкантам Ленинграда явиться для регистрации… Просьба явиться… Просьба явиться…" Музыканты плакали, чувствуя, что им трудно поднять легчайший инструмент, но вставали и брели к Дому радио. Доходили не все." [1, с.54]
Для подготовки и исполнения Седьмой симфонии приказом были отозваны музыканты, находившиеся в армии и на флоте – и это в разгар блокады, когда каждая винтовка на счету. "Этот военный приказ можно назвать романтическим: армия, стоявшая в обороне города, помогала армии искусства, шедшей в атаку." [1, с.56] В сценарии Берггольц и Макогоненко "Ленинградская симфония" говорится: "Ванна, борьба с дизентерией, лишняя каша, человеческая воля, – и вот из всего этого получится Седьмая симфония. А ты думала – как? Пафос героика и прочая красота? Пускай так счастливые потомки думают…" [1, с.57]
8-й чтец.
…Печаль войны всё тяжелей, всё глубже.
Всё горестней в моей родной стране…
Бывает, спросишь собственную душу:
Ну, как ты, что?
И слышишь: – Устаю…
…Но, как полынью, горем сводки дышат.
Встань и скажи себе, с трудом дыша:
Ты, может быть, ещё не то услышишь,
и всё должна перенести, душа.
Ты устаёшь? Ты вся в рубцах и ранах?
Всё так! Но вот сейчас – наедине –
не людям – мне клянись, что не устанешь,
пока твоё Отечество в огне.
Ты русская – дыханьем, кровью, думой.
В тебе соединились не вчера
мужицкое терпенье Аввакума
и царская неистовость Петра. …[3, с96-97]
Ведущий. "Симфонический оркестр Ленинградского радио дал за годы войны и блокады 160 концертов, … каждый явился подвигом. Но один из этих концертов, который состоялся 9 августа 1942 г. в 19 часов, – особенно памятен истории: в этот день впервые в Ленинграде прозвучала Седьмая симфония."[1, с.57]
"Ленинградской артиллерии отдан приказ полностью подавить сегодня огонь фашистов" [1, с.57], на них был обрушен огненный ураган, они затаились. На протяжении 80 минут, пока исполнялась Седьмая симфония, "ни один снаряд не упал на улицы Ленинграда, ни один вражеский самолёт не прорвался в город."[1, с.58] 80 минут, вместившие миллионы жизней и судеб, горечь отступления, ликование победы. Алексей Толстой, услышав симфонию, написал: "Шостакович прильнул ухом к сердцу Родины и сыграл песнь торжества…".(Исполняется отрывок из Седьмой симфонии).
На выступлении танцевального ансамбля Дворца пионеров (рис.3) в прифронтовом городе танцор не мог встать из фигуры вприсядку, партнёрша сообразила и подала руку, это повторялось. Женщины, сидящие в зале, кричали "Браво!", чтобы согреть и обласкать детей. Девочки и мальчики собрались повторить номер, но бригадный комиссар "встал во весь рост и крикнул: "Запрещаю повторять танец! Это блокадные дети, надо же понять!" Зал притих."[1, с.116]
После прорыва блокады прошло ещё более года, пока она была окончательно снята 27 января 1944 г. . Продолжались трудные, бесконечные, опасные дни – много дней – пока пришёл выстраданный день – 9 Мая 1945 г. .
9-й чтец. ВСТРЕЧА С ПОБЕДОЙ
Здравствуй…
Сердцем, совестью, дыханьем,
всею жизнь. говорю тебе:
Здравствуй, здравствуй.
Пробил час свиданья,
светозарный час в людской судьбе.
Я четыре года самой гордой
русской верой верила, любя,
что дождусь – живою или мёртвой,
всё равно, – но я дождусь тебя. …
…Счастье грозное твоё изведав,
зная тернии твоих путей, –
я клянусь тебе, клянусь, Победа,
за себя и всех своих друзей, –
я клянусь, что в жизни нашей новой
мы не позабудем ничего:
ни народной драгоценной крови,
пролитой за это торжество;
ни твоих бессмертных ратных будней,
ни суровых праздников твоих,
ни твоих приказов не забудем,
но во всём достойны будем их. [3, с. 161-162]
Ведущий. Ольга Берггольц (рис. 4). Эта женщина стала Ярославной блокадного Ленинграда. "Жила как все. Как все – страдала и мужала. Как и у других, у неё опухали ноги, и стыло от тоски сердце. Но эта слабая, хрупкая женщина оказалась для тысяч людей источником силы. Она стала блокадной музой Ленинграда – Ольга Берггольц, гражданка и поэт осаждённого города." [1, с. 168] ""Её голос приковывал к себе внимание интонацией, …интонацией доверительной и мужественной, пробивавшейся из сумрака боли к свету надежды" пишет о ней Алексей Павловский."[1, с.168] Поэзия Берггольц так же неотделима от ленинградского сопротивления как работа заводов на оборону, создание Дороги жизни, исполнение Седьмой симфонии Шостаковича. ""Тарелки" репродукторов говорили голосом Берггольц всю блокаду." [1, с.174] "Поэтому …справедливо, что именно ей выпали долг и честь обратиться с последними, вечными словами к мёртвым – к тем, кто, угасая, слушал по радио её стихи, ко многим тысячам ленинградцев, что похоронены в бессчётных братских могилах Пискарёвского мемориального кладбища. Слова на стене обращены к каждому:
Здесь лежат ленинградцы
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними – солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита,
Но знай, внимающий этим камням,
Никто не забыт и ничто не забыто… [1, с.177]
Но жизнь продолжается и память людская – хранитель истории. О жестоких днях блокады напоминает "Зелёный пояс славы" – памятники защищавшим Ленинград, расположенные вдоль линии блокадного кольца.
Участниками, и не просто участниками, а храбрыми воинами, были родственники наших студентов (учащихся): – перечисляются имена и демонстрируются фотографии.
Если мы будем помнить о наших близких, то и память народная не умрёт.
Литература
- Алянский Ю.Л. Театр в квадрате обстрела. Л.: Искусство, 1985. – 151 с., 16 л. ил.
- Лихачёв Д.Д. Раздумья. – М.: Детская литература, 1991. – 318 с.
- Берггольц О. Стихотворения и поэмы. – М.-Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1951. – 179 с.