Мифопоэтическая основа повести Н.В. Гоголя "Портрет"

Разделы: Литература


Жизнь ставит перед творческими людьми множество проблем. Одна из них: искусство и реальность. Поэт и писатель живут в мире, который окружает их, и отражает эту жизнь в своих произведениях. Причём взаимоотношение вымышленного и реального миров в том или ином произведении зависит от мировоззрения автора, его литературных пристрастий. Именно это определило содержание повести Н.В. Гоголя “Портрет”.

В произведении происходят поистине фантастические события. В основе сюжета повести история художника, изменившего цели искусства и понесшего наказание за то, что он стал относиться к творчеству как к выгодному ремеслу. Это отчетливо проявляется в композиции сюжета, где исходной точкой является картинная лавочка на Щукином дворе. “Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темно-зеленым лаком, в мишурных темно-желтых рамах”. [3;279]. Сюжеты картин обыкновенны, но с определенным мифологическим подтекстом: “Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара”; “...фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою”, мало похожий на человека [3;279], несколько гравированных изображений – всё портреты каких-то генералов. Двери этой лавки были “увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах”[3;280]. (Если обратиться к словарю русской литературы, то “первоначальные лубочные картинки и подписи к ним были религиозного содержания”) [7;236], о чем свидетельствуют сюжеты этих произведений. “На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна (персонаж популярной сказки о Бове Королевиче), на другом город Иерусалим (град небесный), по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли…[3;280]. Ясно одно, что в повести литературный контекст сочетается с религиозно-мистическими символами.

Рассмотрим некоторые из них.

Во-первых, красный – цвет огня, имеющий негативный аспект адского пламени, уничтожающего огненного жара. На картине, писанной маслом, зимний вечер совершенно красный. Этот цвет как бы говорит, что не всё спокойно в скучном Петербурге, он несет тревогу, предчувствие несчастья. Сюжет гравюры с видом Иерусалима религиозного содержания. История города трагична. Увидев его, “Иисус плакал о том, что этот святой город будет разрушен неприятелями в наказание за то, что иудеи не приняли Иисуса Христа и убили Его”[2;318]. Отвергнув Божье благословление, жители Иерусалима “впустили дьявола”. Поэтому по домам и церквам без церемонии прокатилась красная краска как знак адского пламени, как знак искушения. Таким образом, мистическая символика при описании картинной лавки на Щукином дворе настраивает читателя на дальнейшие события.

Перед лавкою, где “покупателей этих произведений обыкновенно немного, но зато зрителей – куча”, остановился проходивший мимо молодой художник Чартков. “Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем человека, который… предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде” [3;280]. Он живет в Пятнадцатой линии на Васильевском острове, то есть в том районе Петербурга, где обитают бедные чиновники, городская беднота. Лестница, по которой поднимается молодой художник, “облита помоями и украшена следами кошек и собак”, передняя “нестерпимо холодная”, студия представляет “квадратную комнату, большую, но низенькую, с мерзнувшими окнами, уставленную всяким художественным хламом: кусками гипсовых рук, рамками, обтянутыми холстом, эскизами, начатыми и брошенными, драпировкой, развешанной по стульям” [3;284]. Он беден. Ибо, по мнению Гоголя, художник должен быть выше прихотей толпы, её корыстных интересов, им должна владеть только одна страсть – искусство. “Он остановился перед лавкою и сперва внутренне смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело им невольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения, эти красные пейзажи, показывающие притязание на ...искусство, но выражающие все глубокое его унижение”? [3;280]. Чартков был поражен “дряхлой бездарности, которая самоуправно стала в ряды искусства”. Не желая обидеть хозяина лавки, он стал доставать с полу “наваленные громоздко… старые малеванья”. Предзнаменование не было случайным. Художник нашел среди хлама портрет. “Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них…” [3;282]. И вновь мистическая сила цвета адского пламени, предостерегающего о возможном проявлении могучей силы. Портрет, казалось, был не окончен, но сила кисти была разительна. “Необыкновеннее всего были глаза: они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живописью” [3;282].

Чартков поднес портрет к дверям, и женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: “Глядит, глядит”,– и попятилась назад. Неприятное чувство охватило художника, он поставил его на землю. Глаза, излучающие дьявольскую силу, завладели им.

Глаза – самый важный символ в повести. Мистика их проявляется в необычайном, ужасающем сходстве с натурой. Необычайность была в том, что автор сумел передать их выражение, цвет, показал объём, создав всем этим впечатление “живости”. Но и ужас был в этом, потому что выражение, мысли, таившиеся в этих глазах, были недобрые, злые, пугающие, в них проскальзывало нечто демоническое. Оно охватывало разум человека, сводило с ума, наполняло отрицательными качествами и дурными мыслями, желаниями. Словно этот портрет – оружие самого Дьявола, заглатывающее души людей.

В символике глаз всегда связан со светом и “духовной способностью лицезреть”. Одновременно, по старым воззрениям, глаз – не только воспринимающий орган, но и сам, посылая “силовые лучи”, является символом спиритуалистической выразительности. Существа злобные или обладающие огромными магическими силами имеют, по-видимому, такие глаза, взгляд которых заставляет окаменеть или делает человека бессильным. [8; 152].

Именно такое действие оказали глаза с портрета на молодого художника. Они завладели его разумом, и он “совершенно неожиданно купил старый портрет. Мысли его омрачились; досада и равнодушная пустота обняли его в ту же минуту. Черт побери! Гадко на свете!” – сказал он и быстро пошел домой [3;283]. А вслед его преследовал красный свет вечерней зари”… он “оставался еще на половине неба; еще дома… чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодное … сиянье месяца становилось сильнее”. И Чартков, “поправляя портрет…, ускорял шаг” [3;283].

Усталый и весь в поту, дотащился он до дома. Профессор, видя в Чарткове талант, предупреждал: “Смотри, чтобы из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают…кричать краски… Берегись; тебя уж начинает свет тянуть”. Профессор был прав. Чартков был нетерпелив. Да, он мог взять над собою власть. Но тогда, “когда сильно приступала необходимость, когда не на что было купить кистей и красок…, тогда рисовалась в его воображенье участь богача-живописца”. [3;286]. И теперь он почти был в таком положении. Вновь искушение завладело им. В минуту слабости произнес он с досадою: “ Зачем я мучусь…, тогда, как мог бы быть таким, как они, с деньгами”. Сказав это, Чартков почувствовал страшный взгляд глаз. Они “вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать”. [3;286].

Измученный, он лег в постель и заснул. Страх, испытанный им, определил кошмарные события сна и ощущение ужаса, пережитое героем во сне. Три раза Чартков был убежден, что он просыпается, но это был сон во сне.

Сон – это проявление подсознательных страхов, желаний, своеобразное gредостережение. В повести Гоголя сон героя чудесным образом сбывается. Автор использует традиционный сюжет: деньги, богатство – в обмен на душу. Старик сошел с портрета, чтобы пересчитать свертки с золотом. Один сверток, откатившийся от других, лежал у самой ножки кровати. Искушение червонцами вызвало борьбу в сознании Чарткова, но “он вперился весь в золото,… почти судорожно схватил его и, полный страха, смотрел, не заметит ли старик… Но старик, казалось, был очень занят… Сердце билось сильно у Чарткова… Он сжимал покрепче сверток свой в руке, дрожа всем телом за него…” [3;290]. Получается, что событийно старик золото потерял, формально – отдал Чарткову. Сделка с дьяволом состоялась.

Во время второго сна герой обнаруживает себя стоящим перед портретом: “...черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать...”[3;290]. Демоническая сила старика забирает душу художника. С одной стороны, сон, в найдены деньги, означает, что на смену мелким хлопотам и проблемам придет успех. [10;86]. И Чартков решит тем самым свои финансовые проблемы. Но одна деталь меняет дело. Во сне Чартков украл деньги старика, а по сути дела взял золота демона. В данном случае, сон предупреждает об опасности и призывает к осторожности [10;86]. Но борьба продолжается. И только в третьем сне, когда герой видит фигуру старика, скрытую под простыней и пытающуюся из-под нее выбраться, он обращается к обычному средству борьбы с наваждениями, обращается за помощью к Богу: “Господи, Боже мой, что это!” – вскрикнул он, крестясь отчаянно, и проснулся” [3;291]. Наутро ужас отступил, и главное, о чем мечтал Чартков, заключалось в следующем: “Боже мой, если бы хотя часть этих денег!” [3;292].

Итак, сон героя сбывается: те сто золотых червонцев, которые схватил Чартков во сне, оказываются у него и после пробуждения. Власть золота предопределила духовное падение героя, он проявил слабость (пока во сне, но это был первый шаг героя в реальной жизни). В состоянии Чарткова проявляются изменения: “он сидел, уставивши неподвижно и бессмысленно свои глаза в пустой воздух” [3;292]; увидев упавшие из картины деньги, он бросается к ним, “как безумный схватил сверток, сжал его судорожно в руке” [3;294]; а после ухода хозяина квартиры сидит “за золотою кучею”, “почти обезумев”.

Появление у него золотых червонцев оказывается случайным только на первый взгляд, оно закономерно (подготовлено внутренней готовностью героя принять неправедное золото). Внутренне Чартков пытается сопротивляться дьявольской силе: “могу запереться в комнате и работать”, “и если поработаю три года для себя, … могу быть славным художником” [3;296]. Но другой голос раздавался “слышнее и звонче”, мысли под влиянием золота меняются. “Теперь в его власти было все то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки”, “В душе его возродилось желанье непреоборимое схватить славу сей же час за хвост и показать себя свету” [3;297].

Под воздействием власти золота начинает меняться характер Чарткова, проявляются и жажда развлечений, и тщеславие, и высокомерие, и гордость. Но при этом под влиянием богатства, свалившегося на него, оскудевает дар художника, вырождается его талант. Работая над портретом “аристократической дамы”, Чартков сначала “позабыл все”, “работа его завлекла”, “затем стал испытывать недовольство и раздражение, что ему не позволяют творить так, как он хочет, а позже “довольство овладело им необыкновенное”, он был упоен совершенно”. Чартков стал “модным живописцем”. Талант медленно, но неотвратимо покидает его. Но об этом Гоголь говорит опосредованно, через изображение орудия его труда – кисть. Автор пишет: “все нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти”; Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти”; “посетители дивились силе и бойкости его кисти”; “кисть его хладела и тупела”; “она позабыла и великолепные драпировки, и сильные движения, и страсть” [3;305-307].

Меняется образ жизни героя. О художниках и об искусстве он изъяснялся резко, в журналах появлялась печатная хвала ему, купленная за свои же деньги, заказы росли. Посетители его мастерской талант живописца определяли по блеску глаз: “Посмотрите, как он говорит, как блестят его глаза!” [3;306]. Но при этом отношение художника к своей работе меняется: “…это становится ему скучно”; “Ум уставал придумывать и обдумывать”; “это было ему невмочь, да и некогда” [3;307]. Некоторые, знававшие Чарткова прежде, не видели в его произведениях “достоинств самых обыкновенных”; “не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант”. Художник стал толстеть, “укорять без изъятия молодежь в безнравственности и дурном направлении духа”. И в этот момент “он начинал верить, что… вдохновенья нет…”.

Одно событие разбудило весь его жизненный состав. Чарткова приглашает Академия художеств высказать свое мнение по поводу работ одного художника, стажировавшегося в Италии. Увидев картину, он готовился небрежно критиковать художника, но “речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались в ответ, и он как безумный выбежал из залы” (3;311). Чартков словно проснулся, он понял, что погубил безжалостно лучшие годы, погубил свой талант. Вдруг глаза его встретились с неподвижно вперившимися на него глазами. Это был тот портрет, который он некогда купил в картинной лавке. Он вспомнил всю страшную его историю, вспомнил деньги, полученные чудесным образом. Он решил избавиться от него, познал муку, “которая делает человека способным на ужасные злодеяния. Им овладела ужасная зависть, зависть до бешенства…” [3;313].

У Чарткова появляется взор Василиска” (глубоко символического сказочного существа из мира змееподобных; в средневековых книгах он символизирует смертные грехи, сладострастие и похоть [8;66]) и намерение скупать картины становится “адским”. Меняется и внешность Чарткова: “ужасная страсть набросила какой-то страшный колорит на него”: “страшный демон”, он подобен “гарпии” (в греч. мифологии: полуженщина-полуптица устрашающего вида [8;84]), встреча с ним “достаточна отравить потом весь день”, из уст его исходят “ядовитые слова и вечное порицанье”. “Этот свирепый мститель” превзошел в своем безумии. “Никогда ни одно чудовище невежества не истребило столько прекрасных произведений” [3;313]. Перемены, произошедшие с Чартковым, сочетаются с религиозно-мистическим символом Дьявола (греч. диаболос) черт, враг и Сатана; как правитель ада противоположность Богу на небе. Как вечный разрушитель Дьявол символизирует принцип времени – выражение конечности всех земных явлений. Другой аспект Дьявола заключается в стремлении материи бесконечно возобновляться в разнообразных формах [8;243].

Влияние дьявольских сил вызвало “припадки бешенства и безумия..., и, наконец, всё это обратилось в самую ужасную болезнь... В три дня осталась от него одна тень только. К этому присоединились все признаки безнадежного сумасшествия... Наконец жизнь его прервалась... Труп его был страшен” [3;314].

Итак, победа демона через действительное вмешательство темных сил очевидна. Поддавшись искушению дьявола, художник отступает от Христовых истин. Он сомневается, что его талант – дар Божий, тем самым открывает путь дьяволу к своей душе.

Мир, по Гоголю, – есть творение Бога, и его присутствие в нем неизбывно. Тем, кто попадает под действие “нечисти” и отдаляется от Бога, отдаляется от реального мира (божьего творения), попадая в мир “бесовский”, ирреальный. Художник Чартков, поддавшись отчаянию бедности, не воспринимает это испытание как должное. Он уступает власти денег и дьявольскому влиянию глаз с портрета, поэтому попадает в мир “бесовский”.

Гоголь размышляет в своей повести о свободе творчества. Писатель заставляет подумать о губительной власти денег. По его мнению, художник должен быть выше прихотей толпы, её корыстных интересов, им должна владеть только одна страсть – искусство. Чартков же, ради почестей и славы, ради безбедного существования пожертвовавший своим талантом и свободой творчества, обрек себя на духовную смерть, потерю дарования, искры Божьей. Поэтому столь страшна и в то же время жалка его смерть.

Список литературы

  1. Библия для детей. – Красноярск, 1991.
  2. Гоголь Н.В. Портрет.// В кн. В мире литературы. 8 класс. М.,1998.
  3. Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. – СПб., 1997.
  4. Машковец Н.Г. Гоголь в кругу художников. – М., 1955.
  5. Словарь русской литературы. – Н.Новгород, 1997.
  6. Словарь символов. – М., 2003.
  7. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. – Новосибирск, 2003.
  8. Сонник Миллера. Ростов н-Д; М.: Владис, 2004.